Читать книгу Гранатовый вкус гвоздики - Кэтрин Вэйн - Страница 2

Есть такие люди – зеркала. Идеальные зеркала. В них нет изъянов, испорченых линий. Кривые зеркала, именуемые обложкой глянцевых журналов. По коридорам университета шёл Константин Субботин и все замечали его как то самое зеркало. Высокая фигура, крепкие плечи, очерченая пиджаком талия и ровные скулы, орлиный нос. Он собирал на себе взгляды присутствующих пока проделывал путь от входа к аудитории, где его ждал первый курс. Выходя из дома для соседей он был ещё просто Костик, а заруливая на университетскую парковку становился для каждого Константин Николаевич. В траурном брендовом французском костюме и неизменно уложеной копной светлых волос орехового цвета. Его ловили взглядом второкурсницы и мямлили себе под нос «здравстуйте», отлично зная, что он никогда не ответит. Холодный, угрюмый. Тяжёлым взглядом он смотрел перед собой, а за спиной слышал журчание чужих голосов:

– В трауре он просто бомба.

– Кто-то же ночами утешает такого.

Костя шёл и про себя думал, что к вечеру опять придётся поднимать давление с плинтуса. Его выдернули на занятия сразу же на следующий день после похорон. «Первый курс, замены нет, какие отгулы? В ноябрьские праздники отгуляешь. Сейчас у тебя пары. Ты же живой», – объяснял деканат накануне утром, между делом бросая сочувственные фразочки. И весь стиль, блеск очаровательных глаз катились к чёрту, когда невыспавшись Константин Николаевич вальяжно вваливался в аудиторию вчерашних школьников.

– Bonjour1 вторая группа, – громко салютировал мужчина, устраиваясь за свой рабочий стол, а мыслями был где-то у деканата, выламывая ногой всю мебель, купленую вместо зарплат профессорам. Ему не нужно было много. Всего лишь два дня прийти в себя. Две ночи сна. Паршиво, и этого не дали.

Из тумбы на стол легли конспекты, сложенные потрёпаной стопкой и кожаный футляр с очками Рай Бан. Вместе с этим Константин Николаевич расположил два импортных учебника, записную книжку и документы в прозрачных файлах. Срочные анкеты, которые отправят в шредер уже этим вечером. Он затянулся глубоко воздухом и выдохнул на стекло очков. И всё же атмосфера занятости добавляла жизни к образу молодого преподавателя теории французского языка. Три года он проделывал одни и те же действия за пять минут до начала лекции и думал о том, что дни идут не зря. С обеда до позднего вечера учит будущий свет лингвистики и дипломатии. Но сегодня утром он понял, что всё это напрасно, если в один миг без твоего желания жизнь подходит к концу. Трагедия… Что о ней знают сонные глаза вчерашних школьников, если в судьбе Константина Николаевича безвозвратно утрачена частичка семейного счастья. Он смотрел на студентов пустыми глазами и не знал с чего начать. Никак не мог понять, определить для себя – почему они все здесь сидят, а его сестра не жива? Раздражая всех вокруг крутил между пальцев ручку и мог так сидеть час и двадцать минут, не меняя позы. Затем снимал очки и сжимал в кармане пиджака капли от сердца. Мама попросила иметь при себе. Медик, ей не откажешь. В конце занятия он осматривал каждого присутствующего и делал то, что никогда не пришло бы в голову – виноватил всех, что Дианы больше нет. Жизнь, планета, люди всё есть, а её, надо же, нет. Сегодня утром во двор такси зарулило, точно такое же в котором разбилась Диана, и Костя готов был бросить гаечный ключ в лобовое стекло. Внезапно и просто. Позвонил друг, отвело. Смех на задней парте он хотел уничтожить отборным трёхэтажным, но слишком много материала нужно изложить.

Еле как он дожидался окончания пары и, выпроводив группу студентов, закрывал аудиторию изнутри. Хорошая ведь девочка была, за что? Его лихорадило и кружилась голова, а картина рабочего стола быстро меняла своё содержание, когда у учебника французского оказывалась бутылка коньяка. Глык и рюмка исчезала сначала в горле, потом в сознании, успокаивая нервы. Второй глык и благодаря рюмке краски за окном наконец становились настоящими. Пожелтевшие листья облетали с деревьев в лужи, у больницы велась нескончаемая битва за стройку нового ЖК, где висел ярко-бирюзовый баннер. Хорошо, что Диана этого больше не увидит, она терпеть не могла эту стройку.

Лениво моргая Костя перевёл взгляд на тропинку, ведущую к корпусу. Вот и розовая плита валяется в кустах уже десятый месяц, зелёное яркое пальто убегает с пар на свидание, Толмачёв тяжёлым шагом плетётся в корпус. Что? Надев очки, мужчина всмотрелся в толпу студентов. Через каждые пару шагов парень среднего роста останавливался и поднимал голову высоко, обнимая себя руками. Не по погоде одетый (в лёгкой кожанке) он мешал прохожим, устремив глаза в тёмное, дождливое небо. Его ноги с трудом преодолевают ступени лестницы и мышцы непослушно тянут вниз. Упасть и больше не встать. Сил его не хватает. Вот идиот.

Костя кинулся из кабинета на первый этаж. Побрал бы чёрт этих упрямых Толмачёвых.

Он поймал его за локоть у стены.

– Эй, парень, мы же договорились, что ты останешься дома.

Карие глаза озлобленно бросились в сторону преподавателя.

– Руку убери. У меня пары сейчас. Какие-то проблемы? – как будто пьяно воскликнул Толмачёв.

– У тебя проблемы, тебе нужно отдыхать. Давай, иди домой, – неумело изображая душевную доброту, Костя подтолкнул парня в обратную сторону.

– А ты мне кто: мамка, нянька или куратор, чтобы указывать? Пусти, у меня пары.

Это был не тот Томачёв, каким его знали университетские стены. Изрядно вымотан, небрит, в помятой одежде и с голосом грубым он обращал внимание проходящих студентов на себя. Агрессия? Что? Субботин оказался сбит с ног.

– Тебе нужно пару дней, чтобы прийти в себя…

Парень поморщился.

– Я впорядке. Что такое? В чём дело?

Костя наклонился близко, чтобы по старой привычке припугнуть наглость очередного студента злым, адовым взглядом, но наткнулся на красные веки и стеклянный взгляд, смотрящий сквозь людей.

– Ты немедленно едешь домой высыпаться. Я закажу такси, – сквозь зубы выдавил Субботин. Вблизи он был похож на свирепую собаку, которую только-только отпустили с цепи. Откуда вдруг забота? Да настолько показная, что вот-вот и от неё начнут крошиться зубы.

Толмачёв собрал капли сил и толкнул ладонью мужчину в грудь. Показушник хренов. И вся жизнь его проходит под таким знаменем.

– Пошёл ты нахер, Константин Николаевич, – на веки навернулись слёзы и парень вяло махнул рукой,– иди своим студентам указывай. Еnculé. Enfant de pute2.

Крепкие пальцы ухватились за локоть и дёрнули несчастного так, что лбом Толмачёв едва не врезался в подбородок мужчины.

– Ecoute-moi, petite fiotte3, ты потерял девушку, а я сестру. Мои родители потеряли дочь и мы здесь все, как и ты, ищем силы жить дальше, – ушей коснулось огненное дыхание с ярким запахом коньяка, – слушаешь, да? Ни я, ни мои родители не еnculé. И чем быстрее ты придёшь в себя, тем меньше риски, что я тебе вмажу. Это ясно?

Испугано парень обмяк и сипло прошептал «да», цветом лица сливаясь с оливковыми стенами.

– А теперь я заказываю такси, ты едешь домой и в ближайшие дни в институте я тебя не вижу. Это ясно?

Никита дёрнул руку, едва не пискнув от боли.

– Я буду рад, если не увижу тебя больше. Вообще, – каждое слово сквозь зубы отбил он, окинув взглядом презрения Константина и быстро отправился на лекцию.

Из всех человеческих проявлений Толмачёв презирал игру в хорошего человека. Ненавидел всем сердцем натужную заинтересованность и вряд ли мог увидеть, что поведение Субботина было похоже на поддержку. Нет, это что-то на языке фантастики. В другие (светлые времена) когда Костя встречал Толмачёва на улице – проходил мимо. Как только в квартире Субботиных звучал голос Толмачёва, Костя включал музыку на полную громкость. И ненавидел, когда залюбовавшись его комнатой Толмачёв норовил туда заглянуть. Частенько юноша с любопытсвом засматривался на деревянные корабли в шкафу, разглядывал фотографии, расклеяные вместо обоев и тянулся через порог увидеть стопки книг вместо кресла у стены. Костя не хотел, чтобы мальчик дышал с ним одним воздухом, ходил рядом, был рядом. Так чувствовал Никита. Он всегда знал это.

Взгляд злобных глаз перестал бить в спину когда Никита оказался этажом выше. Среди своих. Кто не знал Толмачёва Н.В. с третьего курса? Отличник, друг всего мира, обладатель красивой девушки, мамин симпатяга и просто человек, заочно выигравший в любую лотерею. Он внешне был среднестатистический парень, не ботаник и не хулиган. И всё же все его знали, в разных колличествах любили. А теперь смотрели и не узнавали. Короткие каштановые волосы были непричёсаны, шнурки на кроссовках развязаны и глазами был он где-то далеко. Аудитория в присутствии Толмачёва притихла и только блондинка Лена в шифоновой белой блузе осмелилась сесть рядом.

– Никит, ну, ты как? – она обняла его за плечи, посмотрела в лицо и тут же отвернулась. Видеть чью-то пустоту и снова понимать, что подруги больше нет, было испытанием для изнеженых чувств однокурсницы.

Парень медленно кивнул, ничего не ответив.

– Может тебе лучше домой? Преподаватели поймут.

Ник мотнул головой.

– Не могу дома. Ни у себя, ни у родителей. Там пусто, тихо и темно, – заговорил он гнусаво, украткой глядя на весь свой курс. Им надо было сказать что-нибудь. Простое «спасибо» за то, что пришли на похороны. Обнять в ответ Лену, ведь они с Ди были подругами двенадцать лет, но все эти действия были далеки для него.

– А как тётя Марина? Костя как? Мне так страшно им звонить, – Лена доверчиво сжала пальцы однокурсника. Её губы задрожали, – слушать их боль не готова. Так всё ужасно.

Ник стиснул зубы, мотнув головой резче. На имени «Костя» слух отключился. Хорошо было, когда вчера все молчали. Складывали на холмике из песка цветы, хлопали по плечу и проходили мимо.

– Лен, по-дружески, не надо меня жалеть, – вклинился в голос приятельницы парень и обнял себя руками. Ну вот, оно и здесь находиться становится плохо. Ужасно плохо. Он заметил как у аудитории остановился Субботин, свысока заглядывая на задние парты, и сделал то, что умеет лучше всего – запустил лютый холод по спине и оставил дрож перед глазами.

Как жить без Дианы? Давать отпор её брату, писать лекции в тетрадь, запоминать конструкции французской речи. А в мае, как будто вчера, она, зеленоглазая девчонка с чёлкой на бок, была вот тут, справа на скамейке за последней партой. Держала за руку под столом и, устроив голову на плечо, повторяла какой-то дурацкий стишок шёпотом на французском:

C'est très naïf et aberrant,

Mais je me sens léger et calme…

Il m'a appelé à m'envoler,

Mon deltaplane, mon deltaplane4.

Он помнил как пахли её ладони. Мороженое с карамелью. И острый запах унисекс на шее, а в волосах яблочная дымка. Нежная и только для Никиты. За ними наблюдал весь курс, как за ромкомом которому не было конца. Два попугайчика с задней парты, как нарекла их преподаватель по истории. Он писал лекции за двоих, а она ему диктовала на ушко всё самое главное, вставляя между фразами «люблю». Была. Ещё в мае на этом месте.

Толмачёв держал шариковую ручку у начала строки. За сорок минут ни буквы не написано. На голову навалилось сильное давление. Кто-нибудь скажет как: вставать с постели без неё, ходить по квартире без неё, учиться и работать. Что это, если её нет? Для кого теперь писать эти лекции? Свои нездоровые, полузакрытые глаза Никита поднял к настенным часам, похожим на рыбий глаз, и часто задышал. Стрелок нет. В них нету стрелок. Только цифры и более ничего. Проклятье. И дома они точно такие же висят: часы без стрелок. На тетрадный лист закапали слёзы. Нет, нет, нет лишь бы на него не оборачивались друзья. Только не это. Хватило, что вчера они уже видели как он стоял коленями на земле и обнимал гроб.

Надо взять себя в руки и вернуться в состояние существования. Овладеть пространством как штурвалом корабля и полный вперёд. В истерику.

– Толмачёв, Никита, ты в порядке? – звоном до последней парты долетел голос профессора. Он стоя посреди аудитории и уже три минуты молча наблюдал, как уставившись в одну точку, почти не моргая, студент глотал слёзы и чиркал по мокрым разводам в тетради обрывки лекции, но чернила убегали.

– Никита, я бы попросил тебя выйти из аудитории, освежиться и успокоиться. Слышишь? – рука профессора коснулась макушки парня и тот в ответ только задрожал, побыстрее пальцами стирая с лица влагу. Через парту перегнулся друг Саша и начал быстро собирать вещи Никиты в рюкзак.

– Ты иди домой, я маме твоей позвоню. Мы попросим тебя на парах отметить, лекцию Лена запишет. Никит, дойдёшь сам?

Послушно Толмачёв кивнул и всё, что помнил он это яркий слепящий солнечный свет за дверью аудитории. А дальше падение. В тёмное. Неизвестное.

Константин возвращался с кафедры, пригубив немного успокоительного. Он шёл по пустому коридору и норовил сбежать в любую удобную секунду прочь. Куда угодно. Если есть билеты на необитаемый остров, в акулью пасть, на Луну или на дно Марианской впадины, он прямо сейчас готов рвануть туда. Не видить бы маму вечерами, она беззвучно плачет и ей нечем помочь. Не знать бы что с отчимом, без цели и назначений ходит по пустынным комнатам квартиры, не произнося и слова. Работник МЧС упустил дочь. Диана только недавно начала его называть «папа». Долгожданный момент, которого Арсений Степанович ждал двенадцать лет. Что там с Никитой… Он лежал на полу в коридоре, закрыв глаза. Вот же чёрт. Толмачёв, сука! Костя быстро оказался рядом с ним и перво наперво опустился на колени ощупывать пульс. Слава богу, дышит.

– Слышишь меня? – мужчина похлопал студента по щекам. Ответа нет. Оглянувшись по сторонам он вытер белым платком лицо его и ещё раз потормошил за плечи. Кажется, дышать перестал. Если мама узнает, что Костик не предупредил болезненное увядание мальчишки, это будет ещё одним гвоздём в его совесть. А там уже и забить некуда.

Не раздумывая о последствиях, Субботин взял парня на руки, стиснул зубы с непривычки и направился на выход. «Костя, что ты творишь, ты же выпил» – щёлкнула в голове мысль, но было некогда взывать на помощь совесть. После нескольких шагов тело Никиты казалось настолько лёгким, что любой первоклассник на его фоне казался неподъёмным. Что если послушное сердце не вынесло потери? Костя резко повернул ключь зажигания в машине. Плевать, едем. Диана была такой: изматерив весь белый свет она не видела иного выхода, как взять и помочь. Не мерила «за» и «против», а просто делала. И он такой, её Толмачёв. Она во всём хотела быть похожей на него. Хулиганистая девчонка превращалась в примерную девочку. Как по щелчку. Люди не цветы, чтобы распускаться и вянуть. Но нет, всё же все мы цветы. Костя обгонял авто на улицах и в зеркало видел как некогда ярко цветущий «лютик» теперь увядал, жмурясь от серости сентябрьской погоды, и не мог прийти в себя. Увял. А если больше не расцветёт?

До многоэтажки Толмачёва в этот раз доехали быстро и, в бессознательном забытье, Костя уложил студента в постель. Недозволено часто мужчина стал здесь бывать. Второй раз, это уже много. Окна почти упираются в соседнюю многоэтажную плиту, скрипучий лифт слышно на весь дом, соседей вокруг ни души, душно. Видимость жизни, только и всего.

И в кровати всё та же картина: девичья куртка разложена рядом, флакончик духов и кулон на подушке. Ещё бы раз, хотя бы не на долго Никите нужно было ощутить свою любимую рядом. Что она есть, жива. Наивный. Костя опустился перед кроватью на корточки. Она так была влюблена в паренька. До остервенения. Одевалась и красилась в школу как на подиум ради него. Распечала фото его на старом принтере и вложила в дневник. И через полгода привела домой.

И что в нём такого? Прижав к себе одеяло спит, с прилипшими ко лбу волосами. Костя двумя пальцами аккуратно убрал их в сторону и задержался взглядом на щеках. Кажется, сестра бы не смогла сейчас сказать, за что его любила. Слово, обозначеное в прошедшем времени, больно ударило в сердце и на мужчину быстро навалился сон. Он остался сидеть возле кровати, зябко обняв себя руками и первому курсу отправил непривычное сообщение: «Лекций сегодня не будет. Можете ТИХО уйти домой».