Читать книгу Гранатовый вкус гвоздики - Кэтрин Вэйн - Страница 5

Толмачёв стоял в чужом подъезде чужого дома. Всё кажется больно знакомым – крутые лестничные пролёты заворачиваются в треугольник, переходящий в квадрат и на сетку лифта закреплёна табличка из прошлого года – «Не работает»; окна уходят в бесконечный потолок, проливая солнечный свет через маленькие стёклышки витража, изображающие одинокий тюльпан. Перед глазами та самая дверь, за которую Никиту никогда не приглашали. Квартира Субботина. Здесь старые ржавые, с позолотой в уголках замки держатся на честном слове, а вместо звонка металлический рычаг с надписью – «Прошу повернуть» . Снаружи квартиры вился призрак позапрошлых веков, а изнутри она заполнялась светом разгильдяйства и слишком лёгкой, современной жизни. В прихожей стояла полупустая бутылка коньяка и блюдце с оливками. По ноздрям бьют запахи морского освежителя воздуха, брендового одеколона и ещё теплится чей-то посторонний, цитрусовый след. И бардак, всюду один сплошной холостяцкий бардак: в раковине кухни давно немытая посуда, на столике в комнате разбросаны тетради, кровать, по ощущениям, не застилалась никогда и на ней валялась одежда Константина. Та, что не уместилась на вешалки у стены – она была вместо отсутствующего шкафа. Чистоплотному Толмачёву стало дурней прежнего. Он поскорее захотел уйти отсюда. Но Костя в приказном порядке сказал остаться. Приказной. Лучше подчиниться.

Ник приподнял голову, стряхивая с чёлки капли дождя. Кремовые стены, белоснежные занавески, напоминающие свадебную вуаль, были против той каменности с какой Костя расхаживал по коридорам университета. Тяжёлые, угрюмые глаза никогда не могли рассказать, – на кухне у Субботина есть кружка в розовый горошек и из неё он пьёт поутру зелёный восточный чай. Всё, что мог Никита теперь узнать в чужом мире – это рубашки и пиджаки, висевшие на вешалках неизменно дорого богато. В школьные годы Никита хотел иметь такого брата как Костя. С лёгкой завистью, будучи мальчишкой, он смотрел на увлечения кораблями в его комнате, накрахмаленые рубашки на спинке кресла и хотел так же стильно повзрослеть, как и он. Всё быстро расстворялось, когда Субботин отчитывал восьмиклассника за любопытство. От неприятной памяти и мокрой, прилипающей ко всему телу одежды парень поёжился. Понять Субботина благоприятным мужчиной было невозможно.

Из противоположного угла на вещички хозяина квартиры смотрело музыкальное устройство. Утром, быстро убегая, кто-то забыл закрыть пластиковой крышкой совсем не старый, а почти новенький виниловый проигрыватель. Перед красными глазами Толмачёва открылся уютный мир из детства – та бабушкина атмосфера, которая царила в его первые годы жизни: в первой съёмной квартире родителей похожий аппарат крутил детскую сказку «Петя и Волк», которую мальчик заучил наизусть. Он опустился на пол перед инструментом, как только любопытство подавило слабость. Под иголкой уже была пластинка и рядом лежала картонка с огромными глянцевыми буквами – «Maroon 5». Задержав дыхание он, взял тонкую, но большую как блюдце пластинку, приподняв поближе к глазам. Диана любила винил. Ей нравилось бегать иногда в краеведческий музей, чтобы посмотреть как экскурсовод ставит в потасканый временем патефон маленький чёрный круг и без электричества льётся шершавая, громкая музыка.

– Когда-нибудь мода на винил вернётся и вместо колонок мы будем включать с тобой пластинки, – говорила мечтательно она.

– Будем, Ди, – прошептал Толмачёв и поставил музыку обратно в устройство, передвинув осторожно иглу на самый край. На начало. Тихо отозвались гитарные аккорды, слегка гнусавый голос и электрические мотивы. Никита обвёл глазами квартиру ещё раз. В школьные годы Костя пел, и, говорят, даже очень неплохо, занимал призовые места на конкурсах, успел поработать в видном ресторане города вокалистом. Но это было тогда, в прошлой, неизведанной жизни. Сейчас его тяжело было назвать меломаном, но откуда-то ведь взялись все эти пластинки на полу. Сонно парень зевнул. Уже не важно. Музыка и серость из окна успокаивали постепенно его внутренний рёв и действовали как таблетка. Первые минуты покоя. На припеве. Первые (за две недели) минуты. Закрыв глаза, в такт мелодии, Никита водил ладонью по ворсинкам ковра, представляя – он в каюте безымяного корабля и его качает на морских волнах. В покое и одиночестве. Главное в покое. Он хотел что-нибудь приготовить на ужин, организм уже тихонько умолял, – «Поешь», – да и умирать от голода было нынче не в моде. «Да, сейчас, немного отдохну и сразу за готовку» – завалившись на диван решил он и, сняв мокрую одежду, слепо бросил её на пол. Голова кружится. Музыка, озноб, тошна и заново в обратном порядке. Передохнуть, на минутку скукожившись на чужом диване. Всегда нужна только минутка, чтобы вернуться в себя.

В белом цвете чистых снов Ник проснулся, когда соседи за стенами ложатся спать. Он потёр большими пальцами глаза, чтобы развидеть в ночном мраке очертания жилища. За тяжёлыми шторами пробивался яркий лунный свет, а вокруг всё было ещё более незнакомо, чем раньше. Руки скомкали плед. Кто-то им укрыл от озноба и под голову положил подушку вместо рюкзака. На свободную вешалку повесил сушиться одежду Толмачёва и долго-долго, вернувшись после работы, Костя смотрел на гостя, чтобы с ним ничего не случилось. В моменте сна он был похож на того мальчика из комиксов, у которого всё хорошо. Такой не выглядит на свой возраст, не совершает героические поступки и всегда начинает паниковать, сходить с ума внезапно.

Никита сел на узеньком диване, осматриваясь по сторонам. Да, точно, вот и проигрыватель уже давным давно молчит. На миг ему стало стыдно за то, что трогал чужие вещи. Костя не избежит возможности отчитать за это. Хреново. Хотя нет, хорошо. Хорошо было, наконец, поспать больше часа, согреться и вместо кошмаров ночи увидеть перед закрытыми глаза белое, чистое пространство.

Сквозь останки сна Толмачёв услышал голос. Он доносился сразу из всех стен. Знакомый, но неизвестный. Слишком человечный.

–… ты не приедешь, значит, больше ко мне. Это твоё последнее решение? Хорошо, я понял… Не оправдывайся, не надо, я уже это слышал от тебя… Ну, нет, я всё понимаю… Расстроился? Нет, чувствовал, что мы идём к этому моменту. К расставанию… – за стеклянной дверцей в районе кухни воцарилась пауза и парень вытянул голову, прислушиваясь к затихающему голосу. – Ты правда хочешь закончить вот так, по телефону?… Давай я приеду к тебе… Понимаю… Привет передавай. Да нет, я шучу конечно… Хорошо. Нет, это я говорю тебе, что мне было хорошо с тобой… Удачи тебе.

Ещё раз Ник потёр глаза. Где-то в ногах лежала чистая футболка, шорты и полотенце. Сколько он проспал? По ощущению это был короткий миг, минутный сон, но тело слишком ослабло и только со второго раза получилось встать с дивана. Он не смог провести руками по волосам, пальцы отяжелели.

С кухни послышался "дзынь" микроволновки.

Осторожно ступая по ковру, Толмачёв оказался у стеклянной дверцы и немного отодвинул её, просунув голову в проём. На табурете сидел, сгорбившись, Костя и смотрел в пустое пространствт, поджав губы. Он не взглянул на гостя, а тут же принялся за свои университетские дела.

– Привет. Если я разбудил, прости. Ты слишком мало спал, всего два дня. Иди, спи дальше.

Никита переминался с ноги на ногу, кутая своё истощавшее тело в плед.

– Два дня? Нет, больше не хочется, – он заслонил глаза ладонью. – Надеюсь, я не кричал во сне.

– Нет, всё нормально. Ужинать будешь? Я тут немного работаю, – Костя так и не поднял головы, указав шариковой ручкой на шкаф с тарелками. Дружелюбность? Нет, это точно не про него.

Парень развернулся побыстрее собрать вещи и уйти, но остановился. Было желание сказать – «Субботин, ты настолько дружелюбный человек, что даже не видишь, что я есть». И сказал. Почти то же самое.

– Может, поужинаем вместе? – голос его был твёрдым и напряжённым.

Субботин усмехнулся. Слышал эту фразу всегда только от своей мамы, хотя в последние недели уже и она перестала приглашать за стол. Стала менее словоохотливой и, когда сын захаживал в гости, молча расставляла перед ним и мужем тарелки. Молчание, от которого слышно как мыши скребут в подвале дома. Одна юная душа своим исчезновением всё-таки сделала одинокой целую семью. И вечерами, пустыми часами, Константину было нужно, чтобы кто-то в его квартире говорил. Кроме иностранной речи из пластинок.

Он повернул голову к парню и неопределённо кивнул.

– Если ты хочешь, поужинаем вместе.

Ник сделал нервный вдох и потёр ладони, бегая глазами по кухне.

– Приберусь пока на диване и… Руки помою. Можно?

– Можно. Какие проблемы? – с недоумением в глазах Костя снял очки, проводив тень парня своим фирменным – угрюмым взглядом. Он потянулся к тумблеру чайника. Продолжал упорно верить, что Диана погибла не по-настоящему и нужен кто-нибудь, кто это подтвердит. Иногда, сидя на парах у студентов, Константин писал от руки заявление в полицию, – «Пропала Субботина Диана Николаевна…», но на дате рождения сестры все заявления заканчивались. С этими цифрами теперь пожизненно будет соседствовать день, который запомнился маминым рыдающим звонком.

В ванной за тонкой стеной зашумела вода. Возможно это первый нормальный душ Толмачёва за две недели. И первые две минуты когда они о чём-то поговорили. Костя посмотрел на подоконник, упирающийся в жёлто-бурый двор, и улыбнулся. Если бы Ди, его мелкая Ди, сидела здесь, она бы рассказала, что нужно делать дальше. Она бы смотрела в глаза старшего брата, болтала б ногами и хватала кусочки сыра прямо из-под ножа.

– Может будешь ласковее с ним? Ради меня.

Костя поставил на стол банку томатной пасты.

– Он не доверяет мне. Всё должно быть как раньше. Нейтрально.

Диана бы гордо подняла голову, скрестив руки на коленях. Строго, без лишнего намёка на игривость.

– Тебе трудно сразу начать доверять. Столько слухов за твоей спиной…

От напора щёлкнула крышка банки, Костя стиснул зубы.

– В них нет ни единой капли правды.

– Я знаю. Ты это знаешь. Он не знает. Тебя не знает. Расскажи ему о себе.

Костя быстро обернулся к подоконнику, поймать чистый взгляд сестры. Но было поздно. Она сидела на этом месте всего каких-то три месяца назад, которые недавно превратились в давно ушедшее прошлое. Он крепко сжал в руках ложку, переводя всю свою дурь в металл. Не хватает её. Лёгкости её жизни, светлых глаз, громкого голоса и редкого, личного шёпота: «Для меня ты лучше всех друзей, Костяша». Они часто валялись на холодном полу и непринуждённо болтали о проблемах. Он говорил, – «Меня избили», – а она целовала его в макушку и отвечала, – «Член отсохнет у тех, кто такого красавчика как ты в синяки вгоняет». И Костику всегда казалось, что её проклятия работают.

Кружки в мелкий цветок и тарелки с геометричным рисунком из арт-галлереи современного искусства были расставлены с кастрюлей макарон на кухонном столе согласно эстетике стремления к идеалу. Субботин облегчённо выдохнул – «Вроде всё сделал правильно». В спальной-гостиной Ник аккуратно расставлял по местам неверно стоящий стул, повёрнутый в другую сторону проигрыватель и приглаживал каждую складку на покрывале у кровати. Заглянувший в комнату Костя улыбнулся. На это можно смотреть вечно и не мешать. Забавный парень. Совсем другой. Братья, друзья. Как с ним это возможно? Никиту трясёт от пыли на столешнице, а Костя сковородки в жиру сразу выкидывает в мусорку. Никита в ровную стопку складывает даже салфетки на столе, Костя по двое суток может не собирать смятые бумаги. Но сам с собой сейчас Субботин готов был согласился в одном – чистота это немного приятно.

Никита уставился на тарелку с ужином, перемешивая вилкой сыр и томатную пасту. На зубах похрустывали слишком недовареные макароны.

– Я очень редко ужинаю. Тем более дома. Поэтому сюржИр лё проблЕм5, – гордо кивнул Субботин.

– Да, я заметил что ты ужинаешь и завтракаешь коньяком, – нехотя ответил Толмачёв.

Ответный вздох мужчины показался свирепым и он отодвинулся от стола подальше.

– Сегодня останешься у меня ещё на ночь. Твои родители в курсе, – украдкой Костя посмотрел на Ника, задержав дыхание. – Ешь. Всё-таки вроде это съедобно.

Парень подхватил малюсенький кусочек салями на вилку. Единственное, что мужчина в ужине не испортил.

– Это твоя квартира? Ты здесь… Живёшь не один. Я не могу остаться. Твоя девушка что скажет?

Костя отложил резко вилку в сторону, вытирая свои полные губы полотенцем.

– Скажет? Не скажет ничего. Я живу один. Ночую тоже один. Останешься, пока не станет лучше.

Снова плечи гостя перешли в состояние покорной слабости. Помыкать – это кажется было преимущественным желанием Константина в присутствии других людей. Особенно любил он производить такие трюки с малознакомыми студентами. Спорить с ним было совсем бесполезно и даже попытка сказать «нет» никогда не могла быть понята. Никита не знал как это работает, но от одного лишь взгляда Субботина он весь сжимался, мысленно прятался во все углы и выбирал смиренно продолжать есть.

– Ты не думал съехать со своей квартиры в другое место? – на выдохе спросил Костя, по аристократичному выпрямив спину. Никита и ухом не повёл, продолжая шкрябать вилкой по тарелке. – Неплохо для тебя сменить обстановку, научиться спать… Нормально.

Парень опустил руки под стол, откинувшись на спинку стула.

– Мог сразу сказать, что я тебе уже надоел, – процедил сквозь зубы он и сжал собственные колени неосознанно сильно.

Костя обратил свой голос к лёгкой заботе, но сквозь неё то и дело пробивался строгий тон.

– Нет, не надоел. Я же сказал, оставайся на ночь. Ешь. Только в одиночку ты долго не протянешь. Надо съезжать. Это безопасно – жить не одному.

Никита внимательно посмотрел на Константина.

– Безопасно, говоришь, – он вспомнил время, когда каждый день, с утра до вечера, кто-то был в его судьбе и почувствовал что там, в каждоминутном внимании было хорошо. Очень хорошо. – И что ты мне предлагаешь, куда съехать?

Мужчина пожал плечами. Неплох был вариант поселить его у себя на диване – всегда на виду, под присмотром. Главное, мама Субботина перестанет нервничать. На закрытую дверь, за опущеными плечами парня, Костя взглянул и мысленно ухмыльнулся. Какой интересный карточный рассклад: друзья и сожители, соседи по квартире – они бы разложили траты на двоих, по очереди могли бы завтраки готовить, а по выходным, оттачивая своё мастерство, Ник мог готовить коктейли прямо на этой кухне; Новый год отмечать у Субботиных, а по обычным праздникам собирать небольшие вечеринки, стирая возраст и статус; собирать друг друга на свидания… Но это в параллельных, других мирах они друзья, соседи по квартире и те, кто пережил утрату вместе. А здесь, за тесным хлипким столиком, Никита – гость случайный, с сильно недоверчивым взглядом.

– Переезжай к родителям, – в голосе Константина возникла неприятная для Толмачёва гордость.

– Серьёзно? – воскликнул он, – В семнадцать лет начать самостоятельную жизнь, чтобы в двадцать вернуться под опеку родителей? Да, спасибо, это прекрасный совет.

Костя усмехнулся, поднявшись из-за стола. Как удивительно быстро, по щелчку, Толмачёв превращался в противного, смешного пацана.

– Родные должны быть на расстоянии вытянутой руки, чтобы ты их вовремя мог подхватить. А они тебя. —хозяин собрал со стола тарелки. – Так и работает взрослая жизнь – уметь вернуться в семью и попросить о помощи.

– Да хватит увиливать от прямоты. Просто скажи, что тебя достала ответственность, которую на тебя взвалили, и ты хочешь избавиться от меня.

Костя быстро повернул ручку крана, включая звук воды. Обидно как в детстве, что только-только ты вдруг осознал – роль плохая это не то, что заложено в программу твоей жизни, не то что ты ждёшь от самого себя – решаешь сыграть хорошую, добрую роль, а тебя каждый раз ставят под сомнение, даже когда проходит много лет. И в каждом ответе Толмачёва слышать свою ненужность. Не для него одного, а для всех. Словно должен Костя Субботин, по-прежнему, день за днём, доказывать что годен он, чёрт возьми, для хорошего человека.

– Только представь, что я наконец избавился от тебя, твои однокурсники избавились от твоих страданий, друзья исчезли. И с кем ты останешься? Один на своём одиннадцатом этаже, где всем соседям глубоко наплевать друг на друга? – Костя стиснул в руках полотенце, сбавляя громкость голоса. – Я не знаком близко с твоими родителями. Но Диана их очень любила. Когда у тебя выпадали ночные смены в баре, она приходила к ним: ужинала за их столом, до ночи болтала с ними, иногда ночевала в твоей комнате. Она хотела их любить как родных. Потому что они её любили, как тебя.

В телефоне Толмачёва высветилось сообщение от мамы. Очень вовремя.

«Никита, ты проснулся? Всё хорошо? Давай мы заберём тебя домой?»

На свои слова не услышав ответа, Костя обернулся, но Никиты уже не было за столом. Тихо закрылась дверь в недрах квартиры и мужчина сжал переносицу. Всё время с людьми надо держать дистанцию – так с ними проще общаться, понимать. Как только они становятся ближе, на арену интересов выходит их эгоизм и двери хлопают, ноги убегают. Костя дышал сейчас так, будто битых три часа проделывал тяжёлую, умственную работу. Тарелку с макаронами Толмачёв не осилил даже наполовину, остались нетронуты чай, печенья… И опять останется на совести Субботина, если пацана свалит мышечная слабость где-то в холодном подъезде. Боже… Ответственность… За что?

Через час горячий пар из ванной ворвался в остуженную комнату. Красный, с головокружением перед глазами, Никита вывалился на порог, держась крепко за дверь. В комнате без света, на тесном диване уже спал под покрывалом Костя, отвернувшись к стене. Совсем рядом была растелена просторная кровать и рюкзак аккуратно стоял возле винилового проигрывателя. На кухне Ник доел макароны, не включая свет. После душа аппетит разразился зверский. Лунный свет падал на щёки парня, обрамляя их как тёплые воды Большой Реки, настенные часы с видами Монреаля мерно тикали, толкая стрелки вперёд, и за окном уже ничто не было похоже на смену декораций. Теперь-то Ник чувствовал в этой квартире жизнь. Настоящую, осеннюю ночь, с прилипшими к окнам красно-жёлтыми листьями.

Маму Никита известил, что всё хорошо и завтра зайдёт к ним. Выходной всё-таки.

В пробелах старых уведомлений на экране висело свежее сообщение. От Кости.

«Может, ты не откажешься сходить вместе в бессеин, поплавать? Возмещение ущерба за макароны».

Лёжа с открытыми глазами Костя долго угадывал – ушёл Никита или только собирается. Слева повеяло французским одеколоном после бриться и морским гелем для душа. Шуршит у кровати тихонько одежда, покрывало. У подушки, под Костиной рукой вибрирует сообщение:

«Давай сходим. Давно не был в бассеине».