Читать книгу Гранатовый вкус гвоздики - Кэтрин Вэйн - Страница 3

Никита очнулся через два часа от звонка в телефоне. Он ненавязчиво вибрировал в кармане его джинс. Мама. От неё за сутки было не менее десяти пропущеных и как нажать кнопку «ответить» сын успел забыть.

– Мамуль? – сонно пробормотал парень, никогда не называвший маму так ласково как сейчас.

– Милый, Никусь, как ты? – в свою очередь и мать никогда не называла так сына. А вот теперь считала нужным исправить эту неправильность, – Звонили с университета…

– Ничего мам, не волнуйся, – вздохнул ребёнок, закрыв глаза, – я в порядке. Всё нормально. Как папа?

Он крепко сжал волосы, опустив голову, как только в трубке молчание матери затянулось. Если не было моментального ответа, то теперь Толмачёв начинал рисовать самые худшие варианты развития событий.

Наконец материнский голос ответил.

– Папа хорошо. На физиотерапию ушёл. Но ты… Вызови врача, останься на пару дней дома. Мы переживаем, Никусь. Пожалуйста, не играй со здоровьем.

Парень сел на кровати и закрыл глаза ладонью. Голова закружилась, совсем не вовремя.

– Врач? Нет, никаких врачей мне не надо. Отпустит мам, – он ответил неуверенно, комкая кофту на себе. Когда наступает время сочувствия, приходится это делать – натянуто лгать. Мама же знает, что она не способна ничего исправить, никого не вернуть, что врачи души не лечат уже давно. И помощь… Она только всё портит. Но для чего-то говорит и говорит свою заботу.

Внезапно у кровати что-то промычало. Ник широко открыл глаза, тут же метнувшись к настенным часам. Стрелки, всё ещё отсутствуют. Мычание повторилось, а за ним последовало страшное шуршание. Стадия первая, галлюцинации. С этого ведь начинаются все истории болезней шизофреников. Парень вяло попрощался с матерью и, прижавшись к кровати, вслушался в звуки. Они где-то под кроватью. «Диана?!» – в ужасе подумал он и повернул голову к стене. На кухне загудел пустой советский холодильник и, в унисон гулу, кто-то громко зевнул. Диана любила прибежать с учёбы и не разуваясь плюхнуться на кровать, чтобы позлить Никиту. Ей доставляло особое удовольствие, когда он немного выходил из себя: сводил брови, ставил как его мама руки в боки и на еврейский манер повышал голос, – «И што это тако-о-оеее, позволь спроси-и-и-ить?». А она растягивалась в полный рост и накрывала лицо своими длинными волосами, тихонько отвечая, – «Это бардак и ужас. Но я та-а-ак устала, Никусь. Ложись со мной, да?». Опять под кроватью зашумело. Снизу вверх до потолка выросла двухметровая фигура с взлохмачеными волосами и ещё одним громким зевком. Толмачёв приоткрыл рот, глядя в упор на непрошеного гостя. Похожи как две капли. Брат и сестра. Костя и Диана. Одинаково пухлые губы, большие карие глаза и острый орлиный нос. С разницей в шесть лет жили как близнецы: говорили одинаково басисто в трубку – «квартира Субботиных, вас не слышно», пили чай с шестью ложками сахара, спали только на правом боку, по-детски подложив руку под голову; у них были одинаковые рубашки – Костя обтянут в меру, Диана тонула в складках ткани и была похожа на манекенщицу. И прямо сейчас на парня смотрел взгляд его любимой, вызывая приступ паники.

– Ты как… Ты… Здесь… Почему? – возмущённо прошептал он, отклоняясь от фигуры всё дальше и дальше. Нет, это же Костя. Нелюбимое, безразличное имя. Он это, никто другой, – какого ты здесь забыл?!

Мужчина наклонился поближе, рассмотреть лицо Толмачёва на предмет слёз.

– Ты как себя чувствуешь? Всё нормально? – хотел потрогать лоб на предмет температуры, но резким ударом Толмачёв убрал руку.

– Нет, не нормально. Потому что ты здесь. Тебя мама твоя попросила присмотреть за мной?

Нервно Костя кусал губы. А он уже успел поверить, что этот парень вскоре будет как прежде – ладным и спокойным. Но нет, Толмачёв, как и все нормальные люди, склонен быстро разочаровывать.

За спиной мужчина сжал руку в кулак.

– Просила. Но это не меняет сути. Тебе помощь нужна. Или нравится падать в обмороки где попало? – не выдержав испытующего взгляда на себе, он пошёл на кухню. Кажется, вчера там была бутылка вина. На трезвую голову в тихом тоне говорить было той ещё задачей.

Страшно удивлённый, Толмачёв рванул следом за мужчиной.

– Эй, ты не у себя дома, хватит здесь шарится, – рьяно он закрыл перед носом Субботина шкаф с бутылками. Организм выкручивает голод, истощение и валится на глаза тяжёлый дневной свет. Раздражается всё внутри. – Мне твоя помощь не нужна. Давай, уйди как это сделал вчера: тихо и незаметно. У тебя отлично получается.

Костя обернулся, пригвоздил глазами отчаянного невротика к стене и с бурной жаждой выпил вино из горла. Отпрянув губами, предпочёл повторить это снова, не сводя глаз с Толмачёва.

– Знаешь, а она очень хотела, чтобы мы подружились. Так нахваливала тебя, будто хотела продать. Никита такой внимательный, Никита со всеми дружит, Никита чуткий… Наверное другой какой-то Никита есть? – за спиной Толмачёва снова открывались и закрывались дверцы идеальной кухни. Такой идеальной, что в ней нельзя было сейчас найти что-то поесть. Мужчина кидался в эти поиски и, цыкая от разочарования, готов был разрушить идеальный мир, который Никита строил для любимой. И в этом мире был готов принимать Костю как друга. Как брата. Наливать вино, говорить о планах на будущее, спорить о чём-то пустячном. Она хотела чтобы дружили. С какой холодной интонацией услышал эти слова Никита и прижался лбом к двери, подавляя в себе слёзы. Слишком многого всегда хотела Диана и совсем как Никита наивно видела брата гораздо лучше, чем он есть.

– Ты целый год просил напомнить как меня зовут на семейных посиделках. Ты не здоровался со мной в университете никогда. Когда в твою комнату я заглядывал случайно, ты отчитывал меня как последнего чмошника. Теперь ты хочешь помочь?

Услышав слабую дрожь в голосе, Костя оказался рядом. Он так привык быть старшим братом и теперь им быть было не с кем. Если только с ним, «лютиком», чьи упрёки были неприятной правдой.

– У нас теперь общая боль. Думаешь, Диане было бы приятно видеть, как без неё ты превращаешься в чмо? Тебе трудно, я же вижу, – Костя протянул руку, чтобы ухватиться мизинцем за палец парня и заключить перемирие.

Но тяжёлый, слёзный голос его попытки снова оборвал.

– Езжай в универ, Субботин. Я и без твоей помощи проживу. Не надо строить из себя заботливого родственичка. Мы оба знаем, что ты делаешь одолжение. Мне от этого лучше не становится, – Никита грубо зыркнул в сторону Константина Николаевича и дёрнул руку. – Просто не надо быть рядом со мной.

Лёгкое дыхание за спиной нежеланного гостя превращалось в гнев. В какого-то неизвестного Никиту верили все. И стало неприятно представить, что трагедия может развернуть лучшего студента курса обратной стороной. Гнилой, чёрствой и безразличной ко всем.

– Не буду задерживаться. Жрать в холодильнике нечего, но ты же проживёшь, – бросил напоследок Костя и, не закрыв входную дверь, побежал по лестнице на воздух. По пути, между этажами типового человейника он думал о том, как побыстрее закрыть чужую жизнь и больше не влезать в неё. Успокоить сердце матери и убедить её, а потом себя, что никто уже не важен кроме самых близких. Потери должны что-то ставить на место, но они разрушают. Всё самое лучшее в человеке. Надежду на светлые перемены.

Закурив за углом дома, Костя чувствовал себя заключёным в рамки плохого человека. Как в клетке, в которой навешаны мальчиком с хорошими манерами все неприятные фразы. Про тебя.

Утро сменяет ночь, ночь сменяет утро и за окном на десятом этаже это было похоже на смену декораций в театре. Неестественное начало дня и его завершение наблюдал Никита каждый день, не сомкнув ночью глаз. Теперь это его жизнь – некачественное шоу, где краски вокруг потускнели, люди тише, а внутри всё непрерывно кричит. Ночью, когда в комнате не видно ничего, воздух сгущается и тяжело дышать. Как он без неё? Шёл на кухню и мгновенно забывал зачем, открывал тюбик зубной пасты и не понимал, что делать с этим дальше. Забыл, где та остановка «Лингвистическая», чтобы пойти на учёбу. Вечером не мог вспомнить, что заезжал отец. Утром забывал, что мама обещала вечером зайти. Двубокой стала жизнь, где все часы без стрелок. Быстро Никита стал слишком восприимчив к звукам. Сентябрьская серость сотрясала его покой, а тёплое солнце било сильно по глазам. Дрянь какая-то. Силы бы надо собрать, чтобы жить. За Диану жить. Есть, учиться, радоваться. Знать бы ещё как.

В одну из ночей, когда, в конце концов, ночью он смог притворится что спит, ему стало казаться, что дом разрушается. Трещит по швам и расспадается на части. С криками, визгами соседей этаж за этажом сваливались в бездну и, соскочив с кровати с ошалевшим взглядом, Толмачёв выбегал к лифту, чтобы отыскать спасительную кнопку. И открывал зарёваные глаза, глотая воздух как спасение – дом стоял, соседи спали, а он в пижаме, в холодном подъезде гонял лифт по этажам. И так каждую ночь.

Дождавшись когда в квартире снова станет темно, Толмачёв схватил куртку, деньги и убежал. Куда подальше. После двадцати двух ноль-ноль он спустился в полупустой вагон метро и отправился по заученому маршруту до станции «Дзержинская». Всего каких-то десять минут и родной проспект, родительская квартира, центр города. Но ноги, не повинуясь ничему, сворачивают в маленький двор, где его ждала ночная, ранее весёлая подработка. Парень остановился и поднял голову к неоновой вывеске подвального бара «Балтика 777». И хотя легендарное пиво здесь никогда и не разливали, но старый добрый портвейн каждый четверг шёл в меню как блюдо дня. И на раздаче этого чарующего напитка с ноткой ностальгии стоял никто иной как Никита Толмачёв. Тихое место для интеллигентной попойки было в трёх домах от квартиры, где жили его родители, в семи домах от квартиры Субботиных и далеко от здравого состояния.

Бармена Никиту ещё месяц не ждали на работу, но вот он стоял с тряпкой в руках и занимался своим любимым занятием – полировка бокалов перед открытием. Он косил в сторону столиков и всё ещё не понимал, – что здесь происходит? Официанты быстро проверяли зал, натирали столы, погллядывая на бледного коллегу. Диане очень шла униформа бара: шорты, бандана, топ и рубашка из кожи. Однажды, в шутку, она заменила официантку и за ночь собрала чаевых на три дня вперёд.  «Оторва. Нам такие нужны», – подмечал администратор Олег и предлагал сотню раз Толмачёву позвать свою девушку на работу. Усердно парень берёг её от сальных мужиков, которые без «пожалуйста» заходят слишком  далеко. Теперь это казалось напрасным. Как и фишка бара – музыка, которую никто не менял с момента открытия пять лет назад.

Олег подошёл к барной стойке расставить свежий ром.

– Послушай, Никит, давай серьёзно, топай домой. Пять минут и приедет Миша, он тебя подменит, – администратор взглянул на цикличное натирание стакана и закрыл глаза. Двадцать минут уже это продолжается. Кассету зажевало. – Как окрепнешь, придёшь на смену.

Ник безразлично посмотрел на начальство и продолжил свою работу. Ему повезло устроиться в бар три года назад перед окончанием школы без малейших навыков. Олег, мужчина лет сорока, спросил лишь одно – как часто употребляешь алкоголь? Никита скромно ответил – «Никогда» – и в тот же день заступил на смену.

– Миша всегда опаздывает. Через минуту сюда войдёт первый клиент, а я уже здесь, – парень кивнул, поправляя свою чёрную, ставшую на два размера больше, рабочую рубашку. – Не беспокойся, я справлюсь.

В этом типовом баре никто не любил спорить: официанты, администратор, владелец, все они были как отцы и дети. Дети не баловались, отцы шли им навстречу. Поэтому Олег, выпив маленькую чашку кофе, пожелал Нику удачной смены и уехал. Напоследок попросил официантов тщательно следить за коллегой.

Первый посетитель неспеша прошёл к бару и сразу заказал тяжёлый коктель. «Хорошо» – мутно произнёс Никита, соединяя в опустошённой черепной коробке рецепт. Он считал, что причиной неявки на работу может быть только смерть. Его собственная, естественно. Так было с детским садом, школой и университетом. Когда маленький Никита болел, он поджидал момента, чтобы встать и сбежать в языковую школу на занятия. Обливаясь потом уходил на уроки. И с переломом кисти год назад смешивал всю ночь коктейли. Он видел в такой ответственности смысл. Всё успеть. Бывало это даже вносило счастье в его жизнь. А теперь он работал по привычке, разливая коктейль «Чёрный русский» по стаканам для компании из шести человек. Смотрел, как от коктейля «Птичий помёт» кому-то стало сразу плохо и уже не улыбался как прежде. Непонятно, почему же чья-то ошибка, глупость должна вызывать радость. Радость… Зачем она теперь?

– Предупреждал ведь, коктейль на любителя, – вздыхал Никита и устало перебирал чеки в маленькой коробочке. Одно в этот момент неплохо – с ним не говорят. В детстве, когда сбили собаку Джери, самым нужным для мальчика было чьё-то объятие и фраза – «Не расстраивайся, всё будет хорошо». И на похоронах бабушки в четвёртом классе нужнее всего было обнять папу, спрятаться от всех и услышать: «Ты не плач, ей там хорошо и она всё ещё любит нас». Повзрослев, Никита определил что чья-то жалость и сочувствие перестали его успокаивать. Бывает только хуже. Хорошо, когда время застывает и люди молчат, а официантка Наташа улыбается без причины.

Она осмелилась подойти к коллеге только посреди смены, в третьем часу ночи.

– Рада видеть тебя. Справляешься? – с порцией картофеля фри и мясных шариков на подносе, девушка быстро приобняла бармена и чмокнула в щёку. Тёплая, рыжеволосая Наталья, чьи навыки очень хорошо пригодились Никите в первые смены в баре, когда подвыпившим постояльцам нужно было объяснять, что здесь не караоке, а просто бар.

– В норме. Вот только вино открыть неполучается, – парень пожал плечами и прокрутил в руках штопор.

Наташа поставила заказ на стойку, взяв ловко бутылку в свои руки. Она стоила как совокупность закусок в меню, выскальзывала из рук, но девушка умело перекидывала сосуд с одной ладони в другую, улавливая музыкальный такт песен Агаты Кристи.

– Давай-ка я, – и в пару секунд в горлышке раздался характерный "шпоньк", влекущий за собой дымок. С этим делом Никита возился двадцать минут.

Он беспомощно поёжился.

– После смены бокал за мой счёт. Спасибо.

Как можно игривей официантка подмигнула.

– Договорились. И льда немного.

Взглядом, полным пустоты, бармен проводил её в зал. Конечно, коллеги всё понимают как будто каждый ни раз бывал на месте Ника (хотя такие же студенты как и он), но смотреть на мир вокруг их глазами стало невозможным. Люди могут улыбаться, пить стакан за стаканом, не жалея денег, иногда орать под утро, а в этот самый момент чья-то жить заканчивает свою историю. Меняя за барной стойкой сосуды, смеси как маг-затейник иногда Никита закрывал глаза и выключал в ушах звук. Десять минут отсутсвия, можно? Хорошо что на работе совершенно нет часов.

– Всё ребят, пять десять, хэппи энд! – громко вещала в пустом зале Наташа и в два прыжка закрывала входную дверь изнутри на ключ. Смолкала музыка, оставляя в голове как после аттракциона последствия в виде шума, глаза устало и часто моргали от тусклого домашнего света и лениво ноги официантов таскались между столами. Конец смены всегда был приятным моментом перерождения. Прыжок из одного дня в другой.

Толмачёв, пошатнувшись, опустился за столик, когда голод заурчал где-то в гландах.

Рядом плюхнулся высокий официант Женя, повязав свою бандану на шею как слюнявчик.

– Победа! Сегодня были хорошие чаевые, – парень откупорил для себя бутылочку холодного пива – каждодневный ритуал на грядущие пары в политехническом университете. Маленьким бонусом за страдания по жизни для Никиты был он, его друг, соратник, советник, секьюрити, администратор проблем Женя. Два брундука. Чип и Дейл. Два метра красоты и метр шестьдесяд восемь ума. Никита жил на третьем этаже в третьем подъезде, а Женька на четвёртом этаже в первом подъезде. Женька учился в шестом классе, а Никита в пятом. Женька привёл Никиту в бар на должность, Никита приводил каждый семестр Женьку к лучшим оценкам. Оба друг друга понимали лишь по взглядам и пообещали, что не будут ссорится до самой пенсии.

– Налетай, дружище, – Женя придвинул Толмачёву комплексный завтрак, – Я тоже закинусь шавухой. Кофе покрепче сделал, думаю ты не против.

– Благодарю, – взглянув на аппетитный натюрморт, Никита решил было улыбнуться, но и опять сделать это не вышло. Мимика лица отказалась работать в сторону положительных эмоций.

Наташа, с посудой на перевес, остановилась у столика.

– Нормально, Жень, ты совсем оборзел? Я тут одна должна ишачить? Встал и пошёл столы собирать, мы договорились – всё быстро сделать и тогда поесть.

Ник взглянул на коллегу и кивнул ей, почувствовав как по-сестрински девушка приглаживает его волосы. Первый кусок еды в горле за последние трое суток. Да, это похоже на возможность жить.

– Твою мать, пять минут нельзя присесть. У меня желудок в толщину хера уже свернулся, – не дожевав, Женя закатил глаза.

– У меня тоже, – Ната повысила голос, пнув с мощного разбега стул парня. – Встал и пошёл убрать.

– Злая ты Наташка женщина, – официант насупился, придвинув кружку с кофе поближе к другу. – Видишь, как умирает патриархат?

– Я помогу, – Ник оживился. Это было новое для него состояние – активные действия. Он взялся за швабру, тряпку и, несмотря на головокружение, искал любой осквернённый посетителями столик. Но не находил. Перед глазами всё превращалось в море: растекалось волнами и тянуло на дно.

– Нет, нет. Ты ешь, отдыхай, – ласково девушка усадила бармена обратно и швырнула липкую тряпку в сторону Евгения. – А ты, с хером вместо желудка, встал и пошёл.

– Наташ… – Женя загнусавил, скорчив жалостливую мину, – Ну Наташ, – ещё более жалостливей захныкал он, умоляюще сомкнув ладони у своего лица.

Раньше оно работало. Девушка таяла, и расплывшись в улыбке, уступала.

Ничего не изменилось.

– Ладно, сама закончу, но учтите, что на первую пару опоздаю из-за вас.

– Окей.

– А что за предмет?

– Социология средств массовой информации.

– У-у-у, – громко протянул Женька, создав по залу музыкальный звук. – Такую пару можно пропустить. Зачем она тебе?

Наташа ничего не ответила, с особой силой полируя поверхность стола.

– Если ускоримся, то ты успеешь ещё выспаться перед парами, – подмигнул ей Женя и отпил немного пивной жидкости, гоняя швабру хаотично по полу как хоккеист клюшку (хотя и будущий IT-специалист). Родители настояли, ведь "времена такие наступают". Ночью – официант, а иногда и музыкант. На гитаре играет, если закажут. К неудовольствию, случается это редко и выпадет только на большие праздники. Обычно просят сыграть Сплин или Бориса Гребенщикова, а Женька терпеть не мог эту унылую пластинку "Депрессин". Утром он приходит из бара и спит по три часа, пока семья на работе, а потом снова подъём и на окраину города в университет. Брат-таксист с утра до утра пересекает улицы города, мама заведует кондитерским складом, отец руководит стройкой в очередном элитном посёлке. Женьке, как самому не занятому в семейном кругу, нужно приготовить обед, ужин и завтрак. Всегда только в таком порядке. А потом пары, выговор за опоздание и бегом на работу. Готовить зал к открытию. И в каждой выпитой бутылке пива после смены, съеденой шаурме скрывалось для него истинное счастье. Особенно оно было таким сейчас, когда он смотрел на своего соседа Никитоса и видел, что настроение в его глазах что полудохлый компьютер – да, жить то живёт, но экран передаёт лишь тусклые цвета. Для себя Женька бы не хотел, однажды (в скором однажды) проснуться и заметить, что из его жизни кто-то безвозвратно ушёл.

На входе в бар погасла неоновая вывеска и зал погрузился во мрак. По улицам путался утренний туман, сливаясь с небом в один холодный серый цвет. Всё было тихо. Переломные шесть часов утра, где одна жизнь засыпает, другая только оживает. В прямоугольных узких дворах, между четырёхэтажными домами, шуршала осенняя листва, и на своём пути можно было встретить только котов, не нашедших места в прохладных квартирах.

Ник прятал руки в карманах куртки и смотрел себе под ноги, не поднимая головы. Впереди него размашистым шагом следовала Наташа, не отвлекаясь от телефона, а рядом с ней, плечом к плечу, вышагивал Женька, заглядывая в чужой экран. Нескончаемый поток информационных лент, в которых его глаза терялись спустя секунду, а её запоминали то, что было важным. А важным было всё.

– Министр экономики посетит с рабочим визитом… Чё там, чё там, я дочитать не успел, верни назад.

Наташа возмущённо убрала телефон от близкого взгляда и сделала настороженный шаг в строну.

– Ты вмешиваешься в моё личное пространство, не замечаешь? – она отлично знала как Евгению глубоко всё равно на все эти новости, многослойные предложения и как не всё равно дышать возле её щеки рядом. Она хотела было улыбнуться, снова заставить его заглядывать в экран, но, из солидарности к Никите, держала лицо кирпичом. А он всё шёл как тень, пытаясь обратить внимание на коллег, но голова подняться не могла.

– Ты меня впускала в своё личное пространство полтора года, как такое можно не заметить, а? – крепко приобнимая девушку за руки, выдыхал Женя, оглядываясь на Толмачёва. Личный пример лёгкости жизни бывает заразителен, он может спасти падающую душу как протянутая рука помощи, но может и ничего не сделать. Было именно так сейчас. Он шёл отстранённо от парочки, непривычно позволяя наслаждаться им только лишь обществом друг друга. Всякое "иначе" осталось в весне. По зацветающему солнечному утру, вчетвером, они шли по дворикам на автобусную остановку. Две пары замечательных людей: Наташа-Женя, Никита-Диана. Она приходила к своему парню на работу и сидела в дальнем углу за столиком, чтобы тренировать в себе примерную жену, которая поддержит мужа. Всегда вместе, всегда рядом. Вторая парочка была такой же: Наташечка и Женечка. Общие смены, одни и те же ссоры и ревность друг другу по пути домой. Диана с Никитой смотрели на это и умилённо шутили, что споры рождают самые крепкие союзы.

– Смотри и учись, нам тоже так надо бесить друг друга как они. Хотя бы ради приличия, —кивала Диана, крепко сплетая свои тонкие пальчики вокруг запястья Никиты.

Одно звено выпало и пара осталась лишь одна. Не вместе, но она была. Когда-то Наташа и Женя встречались, тоже любили друг друга и после расставания всё ещё кажутся привязаными. Она нечаянно зацепит Женю взглядом, а он Наташу подхватит на руки – под визг кружил её вокруг своей оси. Никита смотрел теперь на это зрелище и если раньше улыбался во всё лицо, то сейчас прогонял слёзы. Господи, только не сейчас, только не с ними.

На перекрёстке у знака «Автобусная остановка» трое попрощались и разошлись по разные стороны.

– Ты звони, если вдруг надо поговорить, обязательно звони, – на прощание произнёс тихо Женя, крепче обычного обняв Толмачёва.

Наташа скромно чмокнула парня в щёку, скомкано оставив своё обещание:

– Ты и мне звони, понял? В любое время я буду тебя слушать и держать рот на замке.

Толмачёв ничего не ответил. Сухо кивнул вместо "пока". Надо бы многое сделать. Им, как самым близким сейчас, в моменте, сказать, что из всех друзей они есть те, кто ему нужен. Каждый день. Видеть чужую, суматошную жизнь всегда доставляет какие-то маленькие радости. Но это было недавно, а теперь перестало мелькать перед карими глазами разноцветными красками. Только белое и серое. Сегодня, завтра и далее по сентябрьским будним.

Работа? Помощи ноль.

Дни Толмачёва стали сливаться в один час. События в них, что вспышка – пропадали из памяти спустя пару секунд. Мама заезжала. Она что-то по привычке спешно тараторила, гладила ладонью плечи сына, но он не запомнил как она смотрела на него в этот момент. Бокал ночью выскользнул из рук и разбился, а он не запомнил, что штраф ему тут же простили. За него кто-то другой запоминает жизнь. Настоящий Никита в шесть утра стоял на лестничной площадке и, открыв настеж дверь своей квартиры, смотрел вглубь коридора. Перед его глазами открывался вид мрачный, всегда теперь тёмный. Комнаты стынут без тепла, постель пуста без любви и в кармане его лежит маленькая горстка сладостей из бара не для кого. Руки хотят быстро закрыть квартиру на замок и уехать куда угодно. Убежать скорее. Навсегда. Но сколько будут продолжаться эти побеги? Всю жизнь? Он сделал шаг навстречу пустоте, когда закрыл глаза. Жутко. Под кожей кровь похолодела. Нужно только дождаться, когда утренний солнечный свет проникнет в квартиру. Волнение отступит и перестанет бить по голове. Но Диана всё ещё была здесь. Сентябрь уже заканчивался, а её смерть продолжалась. У порога Толмачёв замирал в оцепенении и видел фигуру с знакомыми очертаниями: контур пухлых губ, тонкие пальцы рук, скульптурная линия шеи и профиль обрисован тенью стен. Он выдыхал волнуясь, что спугнёт её присутствие и больше никогда не сможет видеть. Дрожал, когда тень становилась всё ближе и ближе. Поиграли в обман и хватит. Но её призрак уходить не спешил. Она обнимала за плечи, водила своим носиком по затылку, сжимала в тиски талию Толмачёва. Если это не к врачам, то что это? Он скривился от страха, перестав дышать, и сполз на пол вниз. Отчётливо слышать шорох, знать её ласки как наяву, как будто она ещё жива, становится личной психушкой. Ник закрывал уши, чтобы не слышать обрывки её ладного голоса в голове. В панике жмурился, как только за тёмной занавеской покажутся её счастливые зелёные глаза и улыбка во весь рот. Пол скрипнул. Вжимаясь в стену Никита прижал голову к коленям. Пусть она уйдёт. Пусть только уйдёт, если уже не может быть рядом.