Читать книгу Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон - Страница 10

И он вернулся на гору Павлина, оставив группу в Сабиси обсуждать дальнейшие планы.

На Павлине же все было по-старому. Все больше и больше людей, подталкиваемых Артом Рэндольфом, предлагали созвать конституционный конгресс. Написать хотя бы временную конституцию, провести голосование о ее принятии, учредить определенное ею правительство.

– Дельная мысль, – поддержал Сакс. – Как, пожалуй, и идея послать делегацию на Землю.

Посеять семена. Прямо как на болотах: одни прорастут, другие – нет.

Он хотел найти Энн, но выяснилось, что она уже покинула гору Павлина, – ему сказали, что она уехала на заставу Красных на Земле Темпе, что на севере Фарсиды. Туда, добавили здесь, ездят только Красные, и никто кроме них.

Немного поразмыслив, Сакс попросил Стива помочь найти местоположение заставы. Затем одолжил небольшой самолет у богдановистов и улетел на север, обогнув гору Аскрийскую с востока, затем опустился в каньон Эхо, миновал свое старое представительство в Эхо-Оверлуке, высившееся на стене справа от него.

Энн, без сомнения, тоже пролетала этим маршрутом, а значит, тоже видела первый штаб проекта терраформирования. Терраформирование… Сейчас эволюционировало все, в том числе и идеи. Заметила ли Энн Эхо-Оверлук? Помнила ли она вообще, с чего все начиналось? Он мог лишь гадать. Люди мало знали друг друга: узнавали что-то, когда крошечные частицы их жизней пересекались или когда кто-то был так или иначе известнен всем вокруг. Это сильно напоминало жизнь во вселенной в одиночку. И это было странно. Словно только бегством от одиночества оправдывался обычай заводить друзей, вступать в брак, делить комнаты и жизни с другими как можно активнее. Нет, это не делало чувства людей по-настоящему разделенными с кем-то, но уменьшало ощущение одиночества. Будто человек плыл один по океанам, как в «Последнем человеке» Мэри Шелли – книге, сильно впечатлившей Сакса в юности, в конце которой герой время от времени замечал парус, поднимался на другой корабль, бросал якорь, делил пищу, но затем всегда продолжал путь в одиночестве. Такими были и их жизни – ведь каждый мир был так же пуст, что и тот, что изобразила Мэри Шелли, так же пуст, как вначале был пуст Марс.

Он пролетел над тенистым изгибом каньона Касэй, совсем его не заметив.

Давным-давно Красные выдолбили целый городской квартал в выступе, служившем последним разделительным клином в пересечении борозды Темпе, чуть южнее кратера Перепёлкина. Из окон под выступом открывались виды на оба голых, прямых каньона и более крупный каньон, который образовывался после их слияния. Теперь все эти борозды ограничивали то, что стало литоральным плато, а Мареотис и Темпе вместе образовали огромный полуостров древних гор, глубоко врезавшийся в новое ледяное море.

Сакс посадил свой маленький самолет на песочную полосу, тянувшуюся по вершине выступа. Ледяных равнин отсюда было не видно, как и какой-либо растительности – ни деревца, ни цветка, ни даже лишайника. Он задумался, не обесплодили ли они эти каньоны каким-то образом. Одни лишь девственные камни, слегка тронутые инеем. А с инеем они ничего не могли поделать – если только не накроют их куполом, чтобы воздух остался снаружи, не проникал внутрь.

– Хм, – промолвил Сакс, изумленный самой мыслью об этом.

Двое Красных провели его через шлюз на вершине выступа, и он спустился с ними по лестнице. Убежище оказалось почти пустым. Тем же лучше. Куда предпочтительнее было терпеть холодные взгляды двух девушек, ведущих его по грубо обтесанным каменным галереям, чем всю их команду. Интересно было подмечать особенности эстетических вкусов Красных. Большой простор (что было вполне ожидаемо), ни единого растения – лишь иные скальные текстуры: грубые стены, еще более грубые потолки, контрастирующие с отполированным базальтовым полом и блестящими окнами с видами на каньоны.

Они подошли к галерее, похожей на естественную пещеру и чуть ли не такой же ровной, как евклидовы прямые лежащего ниже каньона. Задняя стена была украшена мозаикой из кусочков цветного камня, отполированных и выложенных вплотную друг к другу, и образовала абстрактные узоры, в которых, казалось, можно было увидеть что-то реалистичное, если как следует к ним приглядеться. Пол устроен из каменного паркета – оникса, алебастра, серпентина и кровавой яшмы. А галерея все тянулась – крупная, пыльная, – целый комплекс, который, судя по всему, не использовался по назначению. Красные предпочитали свои марсоходы, а места вроде этого, очевидно, рассматривали лишь как досадную необходимость. Скрытое убежище с заставленными окнами, мимо которого посторонний мог запросто пройти и ничего не заметить. И Сакс чувствовал, что они желали не только ускользнуть от внимания ВП ООН, но и стать ненавязчивыми для самой планеты, врасти в нее.

Казалось, это и пыталась проделать Энн, занимавшая каменное сиденье у окна. Сакс резко остановился: запутавшись в мыслях, он чуть не налетел на нее, точно безрассудный путешественник, наткнувшийся на неожиданное укрытие. За окном виднелся кусок скалы, и она разглядывала этот интересный для нее камень. Сакс внимательно ее рассмотрел. Вид у нее был нездоровый. Это становилось понятно сразу, но чем дольше он на нее смотрел, тем сильнее это его тревожило. Когда-то она сказала ему, что перестала проходить процедуру омоложения. С тех пор прошло несколько лет. А в годы революции она горела, будто была пламенем. Теперь же, когда восстание Красных подавлено, – обратилась в пепел. Серая плоть. Выглядело это ужасно. Ей было около ста пятидесяти лет, как и всем выжившим из первой сотни, а без лечения… ее ждала скорая смерть.

Что ж, строго говоря, с точки зрения физиологии ей было лет семьдесят или около того – смотря когда она проходила лечение в последний раз. Так что всё не так уж плохо. Питер, наверное, знал точнее, какое у нее состояние. Но Сакс слышал, что чем больше времени проходит между приемами, тем больше вскрывается проблем. И в этом была логика. Требовалось лишь оставаться предусмотрительным.

Но сказать ей об этом он не мог. И вообще, ему было трудно думать о том, что он мог ей сказать.

Наконец она подняла взгляд. Узнав его, вздрогнула и приподняла губу, словно загнанный зверь. Затем отвернулась, лицо ее выглядело мрачным и как будто каменным. От нее не исходило ни гнева, ни надежды.

– Я хотел показать тебе кое-что на Тирренском массиве, – запинаясь, проговорил он.

Она поднялась, будто статуя, сдвинувшаяся с места, и вышла из комнаты.

Сакс, чувствуя, как его суставы трещат с псевдоартритической болью, что так часто сопровождала его встречи с Энн, последовал за ней.

За Саксом, грозно поглядывая на него, шли две девушки.

– Не думаю, что она хочет с вами разговаривать, – сообщила ему та, что повыше.

– Вы весьма наблюдательны, – ответил Сакс.

Пройдя приличное расстояние, Энн остановилась у другого окна в той же галерее – завороженная или слишком утомленная, чтобы идти дальше. А может, часть ее все-таки хотела поговорить.

Сакс остановился перед ней.

– Я хочу, чтобы ты поделилась своими впечатлениями, – сказал он. – Предположениями насчет того, что нам делать дальше. И еще у меня много вопросов по части ареологии. Конечно, может, строго научные вопросы больше тебе не интересны…

Она сделала шаг вперед и дала ему пощечину. Он почувствовал, как сползает по стене галереи и опускается на ягодицы. Энн успела скрыться из виду. Девушки, явно не зная, смеяться или охать, помогли ему подняться на ноги. У него болело все тело – даже сильнее, чем лицо. Глаза горели, чувствовалось легкое покалывание. Будто он мог заплакать перед этими двумя дурами, которые увязались за ним, неимоверно все усложнив. В их присутствии он не мог ни кричать, ни умолять, ни становиться на колени, чтобы просить у Энн прощения. Он просто не мог.

– Куда она ушла? – выдавил он.

– Она действительно не хочет с вами беседовать, – заявила высокая.

– Может, вам лучше подождать… и попробовать позже, – посоветовала вторая.

– Да заткнитесь вы! – воскликнул Сакс, чувствуя раздражение настолько сильное, будто он приходил в ярость. – Я вижу, вы просто позволили ей перестать лечиться и теперь смотрите, как она себя убивает!

– Это ее право, – заметила высокая.

– Конечно, да. Только я говорю не о правах, а о том, как должны вести себя друзья, когда кто-то ведет себя к самоубийству. На эту тему вы вряд ли сможете что-то сказать. А теперь помогите мне ее найти.

– Вы ей не друг.

– Я ей самый что ни на есть друг.

Он встал, покачнулся, пытаясь двинуться в ту сторону, куда, как он думал, ушла Энн. Одна из девушек попыталась взять его под руку. Он уклонился от ее помощи и пошел дальше. Там, поодаль, он и заметил Энн, рухнувшую в кресло в каком-то помещении, напоминающем столовую. Он приблизился к ней, замедляясь, как Аполлон в парадоксе Зенона.

Она повернулась и вперила в него взгляд.

– Если кто и бросил науку, то это ты, с самого начала, – проворчала она. – Так что не надо нести чушь о том, что она мне неинтересна!

– Это правда, – признал Сакс. – Правда. – Он протянул обе руки. – Но сейчас мне нужен совет. Научный совет. Я хочу понять. И кое-что тебе показать.

Но она, мгновение подумав, встала и снова удалилась, так быстро пройдя мимо него, так что он вопреки своей воле отступил. Он поспешил следом; ее шаг был намного шире, чем его, а двигалась она быстро, и ему пришлось чуть ли не бежать вприпрыжку, ощущая боль в костях.

– Давай выйдем на поверхность здесь, – предложил Сакс. – Даже не важно, где мы выйдем.

– Потому что вся планета загублена, – пробормотала она.

– Ты же наверняка еще выходишь иногда смотреть на закаты, – не унимался Сакс. – Может, я как-нибудь к тебе присоединюсь?

– Нет.

– Прошу, Энн… – Она ходила быстро и настолько превосходила его ростом, что ему было трудно не отставать и еще продолжать с ней говорить. Он пыхтел и задыхался, щека все еще горела. – Энн, пожалуйста…

Она не ответила и не сбавила шаг. Они уже спустились в коридор, разделявший жилые комнаты, и Энн ускорилась, чтобы войти в проем и захлопнуть за собой дверь. Сакс дернул за ручку, но она заперлась.

Не очень многообещающее начало.

Игра в кошки-мышки. Ему нужно было каким-то образом добиться того, чтобы их общение не превращалось в охоту или преследование. И все равно проворчал:

– Я так дуну, что весь твой дом разлетится! – и подул на дверь. Но затем подошли девушки и пристально на него уставились.

Через несколько дней, перед закатом, он спустился в раздевалку и надел костюм. Когда вошла Энн, он даже подскочил.

– Я как раз собирался выйти, – запинаясь, проговорил он. – Можно мне с тобой?

– Это свободная страна, – хмуро отозвалась она.

И, вместе покинув шлюз, они оказались на поверхности. Те девушки, должно быть, сильно удивились.

Ему следовало быть предельно осторожным. Естественно, хоть он и вышел с ней, чтобы показать красоту новой биосферы, лучше было не упоминать о растениях, снеге и облаках. Лучше было, если бы все это говорило само за себя. Пожалуй, в этом и состояла суть всех явлений. Невозможно рассказать о чем-то так, чтобы заставить это полюбить. Нужно выйти на место и позволить обновленной окружающей среде показать себя.

Энн никогда не была общительной и сейчас тоже говорила мало. Следуя за ней, он подумал, что они идут ее привычным маршрутом, а ему просто позволили идти рядом.

И, вероятно, ему можно было задавать вопросы – ведь в этом заключалась наука. Энн довольно часто останавливалась, чтобы рассмотреть те или иные породы. Тогда он наклонялся вместе с ней и жестом или вслух спрашивал, что она ищет. Энн носила костюмы и шлемы даже при том, что здешняя высота была незначительной и позволяла дышать лишь с помощью фильтрующей CO₂ маски. Поэтому переговаривались они по старинке: голоса шептали в уши друг другу. Таким образом и передавались вопросы.

Он ее расспрашивал, а она отвечала, иногда даже подробно. Земля Темпе была настоящей Страной времени, в основании которой лежала порода, оставшаяся от южных гор и застрявшая после Большого удара далеко на северных равнинах. Впоследствии Темпе во многих местах провалилась, а литосферу вытолкнуло вверх и на юг перемещением купола Фарсида. В числе этих разломов как раз были борозды Мареотис и Темпе, которые сейчас их окружали.

И эта простирающаяся земля имела достаточно трещин, чтобы на ней могли возникнуть запоздалые вулканы, возвышающиеся теперь над каньонами. С одного высокого хребта они увидели отдаленный вулкан, походивший на черный конус, свалившийся с самого неба, а затем и другой – тот показался Саксу скорее метеоритным кратером, и он сообщил спутнице о таком своем предположении. Энн отрицательно покачала головой и указала на лавовые покровы и жерло, малозаметные под обломками изверженных пород и, пришлось это признать, наносами грязного снега, собравшимися, будто барханы, в защищенных от ветра участках и окрасившимися на закате в песочные цвета.

Видеть в ландшафте его историю, читать ее, как книгу, написанную на протяжении его долгого прошлого, – на все это Энн была способна благодаря столетиям тщательных наблюдений и исследований множества ее предшественников-ученых, благодаря ее собственной природной одаренности и любви к своему делу. Ее действительно стоило увидеть в деле, ею стоило восхищаться. У нее имелось своего рода особое средство познания, подлинное сокровище – ее любовь, выходящая за пределы науки и даже за пределы мистической науки Мишеля. Она, пожалуй, походила на алхимика. Но нет – алхимики хотели что-то изменять. Тогда, скорее, она была кем-то вроде оракула. Провидица, чье провидение было столь же сильным, что и способность Хироко. Хотя, пожалуй, ее дар был не так очевиден, менее зрелищен и менее активен. И он заключался в принятии сущего, любви к камням и всяческой деятельности во имя камней. Во имя Марса. Изначальной планеты, во всем ее совершенном великолепии, красной, покрытой ржавчиной, безмолвной, как сама смерть, и мертвой, меняющейся лишь по причине чрезвычайно медленно идущих геофизических процессов. Это было странное понятие – абиологическая жизнь, – но она существовала, если кто-то удосуживался ее замечать, эту своеобразную жизнь, несущуюся среди горящих звезд, через вселенную, совершая огромное систолическое/диастолическое движение, одно большое дыхание. На закате увидеть это почему-то было проще.

Попытаться увидеть мир глазами Энн. Украдкой поглядывать на свое запястье у нее за спиной. Камень, stone, – от древнеанглийского stan (родственные слова – они повсюду!), получившегося из протоиндоевропейского sti – голыш. Скала, rock, – от латинского rocca, происхождение неизвестно, значение – куча камней. Оторвавшись от запястья, Сакс впал в некое каменное забытье – свободное, пустое. Tabula rasa. Теперь он уже не слышал, что говорила ему Энн, – она хмыкнула и двинулась дальше. Он, смутившись, поплелся следом и, заставив себя не обращать внимание на ее недовольство, продолжил задавать вопросы.

А Энн и вправду выглядела сильно недовольной. И это в каком-то смысле обнадеживало, поскольку отсутствие чувств было бы крайне дурным знаком, но она по-прежнему казалась достаточно эмоциональной. По крайней мере, бо́льшую часть времени. Случалось, она сосредотачивалась на камнях так усиленно, что, глядя на нее, можно было подумать, что она одержима страстью, подобной страсти антиквара, и Сакса такие моменты окрыляли. А иные разы казалось, что она просто делала что-то автоматически, погружаясь в ареологию в отчаянной попытке оттеснить от себя настоящее, недавнюю историю или само отчаяние, а может, и все сразу. В такие минуты она выглядела лишенной всякой цели – не прекращала рассматривать самые любопытные формы рельефа, мимо которых они проходили, и не отвечала на вопросы о них. То немногое, что Сакс прочитал о депрессии, насторожило его: в таких случаях мало что можно было сделать, человеку следовало принимать таблетки, чтобы ее побороть, и даже это ничего не гарантировало. Но предложить ей принимать антидепрессанты было почти тем же, что и заговорить о самом лечении, так что он не мог поднимать эту тему. Да и разве отчаяние и депрессия – одно и то же?

Растений, к счастью, здесь оказалось совсем мало. Земля Темпе не походила ни на Тиррену, ни даже на склоны ледника Арена. Вот что бывало без активного ухода – мир по-прежнему состоял по большей части из скал.

Темпе находилась на небольшой высоте, здесь был влажный климат, а всего в паре километров на севере и востоке начинался ледяной океан. И над всем южным берегом нового моря пролегали разные маршруты многочисленных «Джонни Яблочное Зернышко», бывшие частью проекта «Биотик», запущенного несколько десятилетий назад, когда Сакс попал в Берроуз. Поэтому, если хорошенько присмотреться, можно было увидеть лишайники. И участки каменистой пустыни. И несколько кривых деревьев, наполовину засыпанных снегом. Все эти растения – за исключением лишайников, разумеется, – страдали в этот период смены северного лета на зиму. Здесь уже ощущалась миниатюрная осень в оттенках мелких листьев вцепившейся в землю кёнигии, крошечных лютиков и, да, арктической камнеломки. Краснеющие листья служили своего рода маскировкой на фоне янтарных пород, и Сакс частенько замечал растения только тогда, когда наступал на них. И, разумеется, поскольку он вообще не хотел привлекать к ним внимания Энн, то, наступая на них, он лишь бросал быстрый оценивающий взгляд и шел дальше.

Они взобрались на торчащий холмик, возвышающийся над каньоном к западу от убежища, и увидели: великое ледяное море, все в оранжевых и медных оттенках. Заняв долину одним огромным махом, оно образовало собственный гладкий горизонт, тянущийся от юго-запада к северо-востоку. Изо льда торчали обточенные столовые горы, напоминавшие морские утесы скальных островов. Эта часть Темпе должна была стать воистину одним из самых впечатляющих побережий Марса, где нижние края некоторых борозд, заполнившись, превратятся в длинные фьорды или лохи. А один прибрежный кратер находился прямо на уровне моря и размыкался с его стороны, образуя идеальную круглую бухту километров в пятнадцать поперек и с двухкилометровым входным фарватером. Дальше на юге обточенная земля у подножия Большого Уступа должна была создать настоящий Гебридский архипелаг, многие острова которого были бы видны с утесов большой земли. Да, впечатляющее побережье. Это уже сейчас можно заметить, если взглянуть на разломы ледяного покрова в закатном свете.

Но, конечно, об этом не стоило говорить вслух. И вообще нельзя было упоминать ни лед, ни зазубренные ледяные скалы, разбросанные по новому берегу. Эти скалы сформировались в результате процесса, о котором Сакс не знал. Хоть это и было ему любопытно, но обсуждать это он также не мог. Он мог лишь хранить молчание, как человек, нечаянно забредший на кладбище.

Смущенный, Сакс опустился на колени, чтобы рассмотреть тибетский ревень, на который он едва не наступил. Маленькие красные листочки в соцветиях на красном стебле.

Энн заглянула через его плечо:

– Завял?

– Нет.

Он оторвал несколько мертвых листьев с наружной части соцветия, показав ей, что ниже росли более яркие.

– Они уже твердеют к зиме. Их обманула потеря света. – И, будто говоря с самим собой, Сакс продолжил: – Вообще многие растения погибнут. По ночам сейчас происходит тепловой переворот, – то есть температура воздуха опускается ниже температуры земли. – Это серьезное вымерзание. И то растения переносят его лучше, чем переносили бы животные. Насекомые тоже на удивление хорошо справляются, учитывая, что они – просто маленькие емкости с жидкостями. У них есть криопротекторы. Думаю, они способны пережить что угодно.

Энн все еще изучала растение, поэтому Сакс замолчал. «Оно живо, – хотел сказать он. – А поскольку все элементы биосферы зависят от существования друг друга, то оно и часть тебя, твоего тела тоже. Как ты можешь его ненавидеть?»

Но опять же – она даже не проходила лечение.

Ледяное море выглядело разбитой гладью бронзовых и коралловых оттенков. Солнце уже садилось, им пора было возвращаться. Энн выпрямилась и начала уходить, превратившись в безмолвный черный силуэт. Он мог говорить ей прямо в ухо, даже теперь, когда она отдалилась на сто метров, а затем и на двести. Она стала маленькой темной фигуркой посреди огромного простора планеты. Но он не стал этого делать: это было бы нарушением ее одиночества, почти что вторжением в ее мысли. И все же он жаждал сказать ей: «Энн, Энн, о чем ты думаешь? Поговори со мной, Энн. Поделись своими мыслями».

Сильное, острое, как боль, желание с кем-то поговорить – вот что чувствуют люди, когда говорят о любви. Вернее, это то, что Сакс подразумевал под любовью. Просто чрезмерно усиленная жажда поделиться мыслями. Только и всего. О, Энн, пожалуйста, поговори со мной.

Но она с ним не разговаривала. Казалось, растения не впечатляли ее так, как его. Казалось, она действительно питала отвращение к ним, к этим мелким отметинам на ее теле, будто viriditas – зелень – была не более чем язвой, обрекавшей камень на страдания. И это даже несмотря на то, что в утолщающихся снежных наносах растения уже были едва видны. Опускалась темнота, прямо над темно-медным морем разыгрывалась буря. Мшистый коврик, заросшая лишайником поверхность камня… Но по большей части она оставалась такой же каменной, какой была всегда. И тем не менее…

Потом, когда они входили в шлюз убежища, Энн упала в обморок. Падая, она ударилась головой о дверной косяк. Сакс подхватил ее, когда она приземлялась на скамью у внутренней стены. Она была без сознания, и Сакс наполовину занес ее, наполовину затащил в шлюз. Затем закрыл наружную дверь, закачал воздух из шлюзовой камеры и протащил Энн через внутренний проем в раздевалку. Должно быть, он кричал на общей частоте, потому что ко времени, когда он снял с нее шлем, в помещении оказалось человек пять или шесть Красных – больше, чем он видел в этом убежище до этого. Одна из девушек, что мешали ему вначале, та, что пониже ростом, оказалась медиком, и, когда Энн положили на роликовый стол, который можно было использовать как каталку, эта девушка провела их в медкорпус и там взялась руководить остальными. Сакс, стремясь помочь, трясущимися руками стянул прогулочные ботинки с длинных ног Энн. Его пульс – он проверил на запястье – отбивал 145 ударов в минуту, ему было жарко, кружилась голова.

– У нее инсульт? – спросил он. – Инсульт?

Врач удивилась.

– Не думаю. Она упала в обморок, а потом ударилась головой.

– Но почему она упала в обморок?

– Не знаю.

Она посмотрела на высокую девушку, сидевшую у двери. Сакс понял, что они были главными в этом убежище.

– Энн дала нам указание, чтобы мы не подключали ее к каким-либо аппаратам поддержания жизни, если она потеряет дееспособность, как сейчас.

– Ну уж нет, – возразил Сакс.

– Это было очень четкое указание. Она нам запретила. Причем в письменном виде.

– Вы сделаете все, что можете, чтобы сохранить ей жизнь, – резко, с надрывом проговорил Сакс. Все, что он говорил после обморока Энн, удивляло его самого: он наблюдал за своими действиями так же, как остальные. Затем услышал свой голос: – Это не значит, что вы должны оставлять ее на аппаратах, если она не очнется сама. Нужно просто выполнить разумный минимум, чтобы убедиться, что она не умрет из-за какой-то мелочи.

Врач негодующе закатила глаза в ответ на такое объяснение, но высокая девушка, похоже, задумалась.

Сакс услышал, как он продолжил:

– Я сам пролежал так четыре дня и теперь рад, что никто не решил отключить аппараты. Это ее решение, а не ваше. Любой, кто захочет умереть, может сделать это, не заставляя врача нарушать клятву Гиппократа.

Врач закатила глаза с еще более презрительным видом. Но, переглянувшись с коллегой, повезла Энн к койке жизнеобеспечения. Сакс помог ей. Затем она включила медицинский компьютер и сняла с Энн прогулочник. Стройная пожилая женщина – теперь она дышала с кислородной маской на лице. Высокая девушка поднялась со своего места и стала помогать врачу. Сакс отошел и сел. Его собственные симптомы удивительно набрали силу; они выражались в основном жаром и чрезмерно учащенным дыханием, а от боли ему хотелось плакать.

Спустя некоторое время врач подошла к нему и сказала, что Энн впала в кому. Ее обморок был вызван прежде всего небольшим нарушением сердечного ритма. Но теперь состояние было стабильным.

Сакс остался сидеть в палате. Много позже врач вернулась. На наручной консоли Энн осталась запись быстрого нерегулярного сердцебиения в момент, когда она потеряла сознание. Но и сейчас у нее сохранялась небольшая аритмия. И, вероятно, кислородное голодание или сотрясение мозга – или, может, и то, и другое, – в итоге привело к коме.

Сакс спросил, что конкретно представляет собой кома, и испытал щемящее чувство, когда врач пожала плечами. Очевидно, это был обобщающий термин, которым означались различные бессознательные состояния. Зрачки неподвижны, тело невосприимчиво, иногда застывшее в декортикационных позах. Левые рука и нога Энн были согнуты. И, конечно, потеря сознания. Иногда проявлялись остатки различных реакций, например сжимание кистей рук. Продолжительность комы существенно колебалась. Бывало, что из нее так и не выходили.

Сакс не поднимал взгляда от своих рук, пока врач не оставила его. Он так и просидел, пока не вышли остальные. Лишь тогда поднялся и подошел к Энн, заглянул в ее скрытое маской лицо. Ничего нельзя было поделать. Он взял ее за руку – но она за него не схватилась. Коснулся ее головы, как Ниргал, по рассказам, касался его, когда он лежал без сознания. Но, казалось, все это бесполезно.

Он подошел к экрану компьютера и запустил программу диагностики. Открыл клинические данные Энн, просмотрел записи кардиомонитора до инцидента в шлюзе. Небольшая аритмия, действительно; быстрый, нерегулярный график. Он загрузил данные в программу диагностики и сам обнаружил аритмию. На графике было заметно множество отклонений сердечного ритма, но, судя по всему, Энн могла иметь генетическую предрасположенность к нарушению, известному как синдром удлиненного интервала QT, который характеризовался патологически длинными волнами на электрокардиограмме. Он вывел на экран геном Энн и запустил поиск третьей, седьмой и одиннадцатой хромосом в соответствующих участках. В гене под названием HERG, содержавшемся в седьмой хромосоме, компьютер выявил небольшую мутацию – перестановку пар аденин-тимин и гуанин-цитозин. Это была мелочь, но HERG содержал инструкции для сбора белков, служивших калиево-ионным каналом для поверхности сердечных клеток, а эти каналы играли роль переключателя сокращающихся сердечных клеток. Если такие клетки не отключались, нарушался сердечный ритм и сердце начинало биться слишком быстро, чтобы эффективнее перекачивать кровь.

Кроме того, у Энн имелась еще одна проблема – в третьей хромосоме, с геном под названием SCN5A. В нем был закодирован другой регуляторный белок, служивший для поверхности сердечных клеток натриево-ионным каналом. Этот канал действовал как ускоритель, и его мутации могли усугубить учащенное сердцебиение. А у Энн недоставало пары цитозин-гуанин.

Такие наследственные заболевания встречались редко, но для программы диагностики это не составляло проблемы. В этой программе заложена симптоматология всех известных заболеваний независимо от степени их распространения. Случай Энн, похоже, был довольно простым, и программа содержала способы его лечения. И их было много.

Один из вариантов предполагал перекодировку проблемных генов в процессе стандартной геронтологической терапии. Постоянные перекодировки в ходе нескольких сеансов должны начисто, до самого основания стереть корень проблемы. Казалось странным, что она не стерлась до сих пор, но затем Сакс заметил, что эта рекомендация появилась всего двадцать лет назад – уже после того, как Энн лечилась в последний раз.

Сакс долго просидел вот так, пялясь в экран. Лишь много позже поднялся и начал осматривать медкорпус Красных, аппарат за аппаратом, палату за палатой. Здешние работники позволяли ему тут бродить – думали, что он с горя лишился рассудка.

Это было главное убежище Красных, и здесь наверняка должно было стоять оборудование, которое требовалось, чтобы провести процедуру омоложения. Так и оказалось. В дальнем конце медкорпуса находилось небольшое помещение, полностью посвященное этому процессу. Для этого требовалось не много: громадный компьютер, небольшая лаборатория, запасы протеинов и реагентов, термостаты, МРТ, капельницы. Поразительно, чего со всем этим можно было добиться! И ведь так во всем! Сама жизнь была поразительна: начавшись с простых последовательностей белков, развилась до того, до чего развилась.

Итак. Запись генома Энн хранилась в главном компьютере. Но если он даст команду начать синтез ее цепочки ДНК (добавив записи HERG и SCN5A), кто-нибудь из персонала обязательно это заметит. И тогда хлопот не оберешься.

Он вернулся в свою комнатку, чтобы сделать кодированный звонок в Да Винчи. Попросил коллег начать синтез, и те согласились, не спрашивая ни о чем, кроме технических деталей. Порой он любил саксоклонов до глубины души.

Затем оставалось только ждать. Шли часы, много-много часов. Наконец, минуло несколько дней, однако состояние Энн не изменилось. Лицо врача мрачнело все сильнее, хотя об отключении она больше не заговаривала. Тем не менее мысль об этом читалась во взгляде. Сакс привык спать на полу в палате Энн. Он изучил ритм ее дыхания и проводил много времени, положив руку ей на голову, как, по словам Мишеля, проделывал с ним Ниргал. Он сильно сомневался, что это могло кого-либо от чего-либо излечить, но все равно продолжал это делать. Подолгу просиживая в такой позе, он задумывался о процедуре повышения пластичности мозга, которое Влад и Урсула применили на нем после его инсульта. Конечно, его случай разительно отличался от комы Энн, но изменение разума могло стать и благом, если этот разум страдал от боли.

Прошло еще какое-то время без изменений, и теперь каждый день тянулся медленнее и бессодержательнее предыдущего и вселял все больше страха. В термостатах в лаборатории Да Винчи уже давно был готов полный набор исправленных участков цепочки ДНК Энн, а также средства для десенсибилизации и вяжущие вещества – то есть весь комплект омоложения в последней конфигурации.

Однажды ночью он позвонил Урсуле и провел с ней долгую беседу. Она отвечала на вопросы спокойно, даже несмотря на то, что его намерения были ей не по душе.

– Комплекс синаптического стимулирования, который мы применили на тебе, в неповрежденном мозге вызовет чрезмерно активный синаптический рост, – твердо заявила она. – Он изменит личность, и неизвестно, что она будет из себя представлять.

«Он сотворит безумца вроде тебя самого», – говорил ее встревоженный взгляд.

И Сакс решил исключить синаптические добавки. Спасти жизнь Энн – одно дело, но изменить разум – совсем другое. Произвольные изменения все равно не были конечной целью. В отличие от приятия. От счастья – истинного счастья Энн, в чем бы оно ни заключалось, – которое казалось теперь таким далеким, таким невообразимым. Ему было больно об этом думать. Поразительно, какую сильную физическую боль могли принести мысли – лимбическая система заключала в себе целую вселенную, наполненную болью, подобно тому, как темная материя заполняет все в нашей вселенной.

– Ты говорил с Мишелем? – спросила Урсула.

– Нет, но это мысль!

Он позвонил Мишелю, рассказал, что случилось и что он собирался предпринять.

– Господи, Сакс, – отозвался потрясенный Мишель. Но уже спустя несколько мгновений пообещал прилететь. И собирался уговорить Десмонда, чтобы тот доставил его в Да Винчи, где Мишель хотел взять все необходимое для лечения и, наконец, прибыть в убежище.

И так Сакс продолжал сидеть в палате Энн, положив руку ей на голову. На ее шишковатый череп, который, несомненно, привел бы в восторг любого френолога.

Потом прилетели Мишель и Десмонд, его братья, и встали рядом с ним. Была там и врач, сопровождавшая их, и высокая девушка, и другие люди, поэтому им приходилось общаться лишь взглядами либо их отсутствием. Тем не менее они прекрасно понимали друг друга. На лице Десмонда все читалось предельно ясно. Они привезли комплект омоложения Энн с собой. Оставалось лишь выждать нужный момент.

И он наступил довольно скоро. Поскольку кома Энн уже стала привычным делом, жизнь в маленькой больнице протекала по заведенному порядку. Прохождение процедуры омоложения в состоянии комы, однако, не было изучено до конца, и Мишель просматривал литературу, но данные были скудны. Ранее она применялась в экспериментальном порядке в нескольких случаях и приводила к пробуждению почти в половине из них. Именно поэтому Мишель сейчас считал это хорошей идеей.

И вот, вскоре после их прибытия, они втроем встали среди ночи и, пройдя на цыпочках мимо спящей дежурной сестры, проникли в приемную медкорпуса. Медицинская практика всегда утомляла, и дежурная сестра крепко спала, неуклюже развалившись на стуле. Сакс и Мишель подключили Энн к капельницам, воткнув иглы ей в вены на тыльных сторонах ладоней. Они делали все медленно, аккуратно, точно. И тихо. Вскоре все было готово, и новые белковые нити потянулись ей в кровь. Затем ее дыхание начало сбиваться, и Саксу стало жарко от страха. Он тихонько застонал. Ему было спокойнее оттого, что Мишель и Десмонд были рядом, держа его за руки и не давая ему упасть, но он безумно хотел, чтобы здесь оказалась Хироко. Она бы со всем справилась, он был в этом уверен. И от этой мысли ему стало легче. Да и вообще, он делал это в том числе из-за Хироко. Но ему хотелось ее поддержки, ее физического присутствия. Он желал, чтобы она вдруг пришла на помощь, как на равнине Дедалии. Чтобы спасла Энн. Она была мастером настолько диких и безответственных экспериментов над людьми, что нынешний был бы для нее сущим пустяком.

Когда процесс завершился, они вынули иглы и убрали оборудование. Дежурная так и спала, приоткрыв рот, точно маленькая девочка, которой она, в сущности, и была. Энн все еще лежала без сознания, но, как заметил Сакс, дышать она стала уже легче. И интенсивнее.

Они втроем стояли и смотрели на Энн. Затем выскользнули прочь и прокрались обратно в коридор к своим комнатам. Десмонд дурачился, танцуя на носочках, а остальные двое пытались его утихомирить. Вернувшись в кровати, они не могли ни уснуть, ни разговаривать и лишь молча лежали, как братья в поздний час в большом доме после успешней ночной вылазки.

На следующее утро к ним зашла врач.

– Ее основные показатели улучшились.

Все трое просияли.

Позднее, в столовой, Саксу хотелось рассказать Мишелю и Десмонду о том, как он увиделся с Хироко. Для них эта новость значила бы больше, чем для кого-либо еще. Но что-то в душе Сакса протестовало, не позволяя рассказать им о встрече. Он боялся показаться чересчур возбужденным и даже помешанным. Вспоминая минуту, когда Хироко оставила его в марсоходе и исчезла посреди бури, он не знал, что об этом думать. Проводя долгие часы рядом с Энн, он много размышлял и читал, так что теперь знал, что на Земле скалолазы, оказавшиеся одни на большой высоте и страдающие от недостатка кислорода, нередко страдают галлюцинациями и видят своих товарищей. Своего рода двойников. Может, и Сакса тоже спас призрак. Ведь его кислородная трубка частично забилась.

– Думаю, Хироко сделала бы то же самое, – сказал он.

Мишель кивнул.

– Это было дерзко, на самом деле. В ее стиле. Нет, не пойми меня неправильно: я рад, что ты это сделал.

– И чертовски вовремя, скажу я тебе, – добавил Десмонд. – Кому-нибудь стоило связать ее и заставить пройти лечение много лет назад. Ох, Сакс, Сакс… – Он счастливо рассмеялся. – Я надеюсь только, она не сбрендит так же, как ты.

– Но у Сакса был инсульт, – заметил Мишель.

– Ну, – Сакс решил внести полную ясность, – я и до этого был немного эксцентричен.

Оба его друга молча кивнули. Они были в превосходном настроении, хотя ситуация еще не разрешилась до конца. Затем явилась высокая девушка и сообщила: Энн вышла из комы.

Сакс почувствовал, что его желудок так сжался, что не мог принять пищу, но тут же заметил, как его рука переложила ему на тарелку несколько тостов с маслом. Даже, скорее, загребла.

– Но она будет очень зла на тебя, – сказал Мишель.

Сакс кивнул. Увы, возможно. И даже вероятно. Дурная мысль. Он не хотел, чтобы Энн опять его ударила. Или, что еще хуже, отказалась с ним общаться.

– Тебе стоит полететь с нами на Землю, – предложил Мишель. – Мы с Майей летим вместе с делегацией. И с Ниргалом.

– На Землю отправляют делегацию?

– Да, кто-то предложил, и это показалось хорошей мыслью. Нам нужно, чтобы на Земле были наши представители, которые будут вести с ними диалог. А к тому времени, как мы вернемся обратно, Энн успеет хорошенько все обдумать.

– Любопытно, – сказал Сакс, чувствуя облегчение от мысли, что может сбежать из этой ситуации. Его даже испугало, как быстро он смог подобрать десяток весомых причин отправиться на Землю. – Но что с Павлином и со всей этой конференцией?

– Мы можем участвовать в ней по видеосвязи.

– Точно. – Именно так он всегда и участвовал.

План выглядел заманчиво. Сакс не хотел бы оказаться здесь, когда Энн проснется. Или, скорее, когда она узнает, что он сделал. Конечно, он струсил.

– Десмонд, а ты летишь?

– Ну уж хренушки!

– Но ты говоришь, летит Майя? – спросил Сакс Мишеля.

– Да.

– Хорошо. В последний раз, когда я… я… я пытался спасти жизнь женщине, Майя ее убила.

– Что? Кого, Филлис? Ты спасал жизнь Филлис?

– Ну… не совсем. То есть я пытался, но, прежде всего, я же подверг ее опасности. Так что, пожалуй, это не считается. – Он попытался объяснить, что случилось той ночью в Берроузе, но получилось не очень. У него самого были лишь смутные воспоминания, не считая определенных ярких моментов ужаса. – Ладно, забудьте. Просто подумалось. Не стоило говорить. Я…

– Ты пытался, – сказал Мишель. – Но не беспокойся. Майя будет далеко отсюда, да еще и под твоим надзором.

Сакс кивнул. Идея казалась ему все лучше и лучше. Дать Энн время остыть, обдумать, понять. Хотелось на это надеяться. И конечно, интересно было увидеть своими глазами нынешнее состояние Земли. Чрезвычайно интересно. Настолько интересно, что ни один здравомыслящий человек не упустил бы такой возможности.