Читать книгу Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон - Страница 9

На следующий день он поехал обратно, чтобы снова подняться на южный склон Арсии, который теперь был покрыт чистым белым снегом вплоть до невероятно большой высоты, если точнее – 10,4 километра над нулевой отметкой. Он испытывал странную смесь эмоций, небывалой силы и энергии, похожие на те сильные ощущения, которые он испытывал во время стимулирующего синапсы лечения, что он проходил после своей травмы. Словно участки мозга стали активно расти и лимбическая система, где рождались эмоции, наконец, соединилась с корой головного мозга. Он был жив, жива была Хироко, жив был Марс, и на фоне этих счастливых знаний возможное наступление ледникового периода выглядело ничтожным – словно краткое отступление в общем сценарии глобального потепления, вроде почти забытой уже Великой бури. И тем не менее он хотел сделать все, что мог, чтобы его смягчить.

В людском же мире тем временем протекали ожесточенные конфликты – причем повсюду, на обеих планетах. Однако Саксу казалось, что кризис неким образом стал даже страшнее войны. Наводнения, ледниковый период, перенаселение, социальный хаос, революция – пожалуй, теперь дела были настолько плохи, что человечество приступило к чему-то вроде всемирной спасательной операции или, иными словами, первому этапу посткапиталистической эры.

Или, возможно, он просто становился излишне самонадеянным после событий на Дедалии. Его товарищи из Да Винчи заметно беспокоились за него и часами сидели перед экранами, рассказывая ему во всех подробностях о том, что происходило на текущих дискуссиях восточного Павлина. Но у него на это не хватало терпения. Было очевидно, что горе Павлина недолго оставалось до того, чтобы превратиться в дискуссионную стоячую волну. А что до столь сильных тревог ребят из Да Винчи… просто у них такая натура. Если кто-то из них повышал голос на два децибела, все сразу думали, что случилось что-то страшное. Но для него – нет. После пережитого на Дедалии все это казалось ему просто неинтересным. Несмотря на то что попал в бурю, – а может, и благодаря этому, – он лишь хотел снова выбраться на необжитые земли. Хотел увидеть как можно больше – понаблюдать за изменениями, вызванными удалением зеркал, – чтобы потом обсудить их с разными группами специалистов по терраформированию, подумать с ними, чем восполнить потери. Он позвонил Нанао в Сабиси и спросил, можно ли ему приехать и обсудить это с университетской командой. Нанао ответил согласием.

– А если я привезу кое-кого из своих товарищей? – спросил Сакс.

Нанао не возражал.

И вдруг Сакс понял, что у него стали рождаться различные планы – словно маленькие Афины[6] выпрыгивали у него из головы. Что при приближении ледникового периода сделала бы Хироко? Этого он никак не мог угадать. Но у него была многочисленная группа помощников в лаборатории Да Винчи, которые посвятили последние десятилетия работе над проблемами обретения независимости, производства оружия, транспорта, строительства укрытий и тому подобного. Сейчас эти проблемы были решены, но ученые остались – и теперь приближался ледниковый период. Многие из них пришли в Да Винчи после работы в области терраформирования, и их, без сомнения, можно было уговорить вернуться к ней. Но что им теперь предпринять? Сабиси находился на высоте четырех километров над нулевой отметкой, а Тирренский массив возвышался примерно до пяти. Эти ученые были лучшими в мире по части экологии высокогорных районов. Значит, конференция. Очередная маленькая утопия. Что за банальность!

В тот же день после полудня Сакс остановил свой марсоход в седловине между Павлином и Арсией, в точке, называемой Видом на четыре горы, – это было величественное место, в котором северный и южный горизонты составляли два вулкана-континента, на северо-западе виднелся отдаленный Олимп, а в ясные дни (сейчас, правда, был туман) можно было различить гору Аскрийскую, чуть правее Павлина. На этом просторном высокогорном участке он и отобедал, после чего повернул на восток и начал спуск к Никосии, чтобы оттуда полететь в Да Винчи, а затем в Сабиси.

Ему пришлось провести много часов перед экраном с командой Да Винчи и многими другими людьми на горе Павлина, пытаясь объяснить им свой уход и уговорить их смириться с его отсутствием на складах.

– Я с вами – на обсуждениях, во всех смыслах, – говорил он, но они этого не принимали. Они буквально мозжечком хотели, чтобы он присутствовал там во плоти, что было по-своему трогательно. «Трогательно» – слово пусть и символическое, но довольно точное. Он рассмеялся, но Надя раздраженно продолжила:

– Ладно тебе, Сакс, ты не можешь все бросить только потому, что положение сложное. Наоборот, именно сейчас ты нам нужен, ты же теперь «генерал Сакс», великий ученый, и ты должен оставаться в деле.

Но где-то была Хироко, которая как раз служила примером того, каким заметным может быть присутствие того, кого нет. И он хотел ехать в Сабиси.

– Так что нам делать? – спросил его Ниргал, как спрашивали и многие другие, пусть и не так прямо.

Ситуация с проводом зашла в тупик: на Земле творился хаос, на Марсе оставались очаги сопротивления наднационалов, другие территории находились под контролем Красных, которые систематически уничтожали там все, что имело отношение к терраформированию, включая бо́льшую часть имеющейся инфраструктуры. Также существовало множество мелких революционных движений раскольников, которые использовали сложившееся положение как возможность провозгласить свою независимость – подчас даже на таких небольших территориях, как купол или метеостанция.

– Ну… – начал Сакс, обдумывая все это, – хозяин ситуации – тот, кто владеет системой жизнеобеспечения.

Общественный строй как система жизнеобеспечения – структурная база, производство, техническое обслуживание… Ему действительно было необходимо поговорить с ребятами из «Сепарасьон дель Атмосфер» и производителями куполов. Многие из них к тому же были тесно связаны с Да Винчи. То есть в некотором смысле он был таким же хозяином ситуации, как кто угодно другой. Дурная мысль.

– А что мы, по-твоему, делаем? – спросила Майя, и что-то в ее голосе говорило о том, что она задавала этот вопрос уже не в первый раз.

Но Сакс сейчас приближался к Никосии и, не отрываясь от дороги, ответил:

– Может, отправить делегацию на Землю? Или созвать конституционный конгресс, сформулировать примерную основу конституции, набросать черновик…

Майя покачала головой.

– С таким сборищем это будет непросто.

– Возьмите конституции двадцати-тридцати самых успешных стран Земли, – предложил Сакс, словно размышляя вслух, – и посмотрите, что из этого выйдет. Пусть компьютер составит скомпилированный документ, посмотрите, каким он получится.

– Что ты имеешь в виду под самыми успешными? – спросил Арт.

– По индексу будущего страны, уровню действительной стоимости, даже по валовому национальному продукту, почему бы нет?

Экономика была похожа на психологию – псевдонауку, пытающуюся скрыть свою суть за огромным количеством теоретических сложностей. И ВВП был одним из тех несчастных понятий вроде дюймов или британских термических единиц, которым уже давно пора было уйти в небытие. Но и черт с ними…

– Или используйте несколько разных наборов критериев вроде благосостояния людей, экологической ситуации или чего-то там еще.

– Но, Сакс, – пожаловался Койот, – само государство – это дурной термин. Одна его суть портит все эти старые конституции.

– Может быть, – ответил Сакс. – Но в качестве отправной точки стоит попробовать.

– Все это – просто попытка уйти от проблемы провода, – сказала Джеки.

Даже странно, насколько некоторые Зеленые напоминали Красных радикалов в одержимости обретением полной независимости. Сакс ответил:

– В физике я часто отделяю проблемы, которые не могу решить, и пытаюсь их обойти, а потом смотрю, не устранились ли они, так сказать, с помощью обратной силы. Провод представляется мне проблемой именно такого рода. Думайте о нем как о напоминании того, что Земля никуда не денется.

Но они не слушали его, продолжая спорить, что делать с проводом, каким устроить новое правительство, как быть с Красными, которые, как оказалось, покинули дискуссию, и так далее. Они отмели все его предложения и вернулись к своим непрекращающимся спорам. Так что прощай, Сакс, генерал постреволюционного мира.

Никосийский аэропорт почти совсем прекратил работу, но Саксу и не хотелось ехать в сам город. В итоге он полетел в Да Винчи с несколькими друзьями Спенсера из разветвленного залива Доуса. Они отправились на большом сверхлегком планере, построенном перед самой революцией в ожидании того, что в будущем у них не будет нужды от кого-либо скрываться. И пока автопилот вел крупное судно с серебристыми крыльями над величественным Лабиринтом Ночи, пятеро пассажиров сидели в отсеке в нижней части фюзеляжа с прозрачным полом и видели то, что находилось внизу, – сейчас это была гигантская сеть долин, носившая название Шанделье. Сакс разглядывал гладкие плато, которые разделяли каньоны и нередко были изолированы. Складывалось впечатление, что на них было бы хорошо жить – как в Каире, на северной окраине, который напоминал собой модель города в стеклянной бутылке.

Члены экипажа завели разговор о «Сепарасьон дель Атмосфер», и Сакс стал внимательно их слушать. Хотя эти люди были обеспокоены вооруженными силами революционеров и изысканием основного сырья, а «Сеп», как они ее называли, имела дело с более приземленным миром руководства мезокосма, но все же они относились к компании со здоровым почтением. Как указал один из них, разработка надежных куполов и поддержка их функционирования – это ответственная работа, ошибка в которой может привести к тяжелым последствиям. Когда все находится под критической угрозой, каждый день может стать приключением.

«Сеп» входила в «Праксис», а каждый купол или крытый каньон управлялся отдельной организацией. Но у них был общий реестр информации, мобильные консультанты и строительные бригады. Квалифицируя свою работу как необходимую, они работали на кооперативной основе – по Мондрагонскому плану[7], как кто-то заметил, точнее, его некоммерческой версии – и обеспечивали своих членов прекрасными жилищными условиями и большим количеством свободного времени.

– Они думают, что заслуживают этого, потому что, когда что-то случается, они должны действовать быстро, иначе будет беда.

Многие крытые каньоны, избежав падений метеоритов и прочих несчастий, а иногда даже простых механических повреждений, остались целы. Обычно такие каньоны имели укрепленную систему жизнеобеспечения, которая располагалась в верхней его части; такие системы всасывали необходимое количество азота, кислорода и газовых примесей из приповерхностного ветра. Пропорции газов и интервал давлений, которые они поддерживали, менялись в зависимости от конкретного мезокосма, но в среднем давление составляло порядка пятисот миллибар. Такой уровень слегка поддерживал крыши куполов и вообще считался нормальным для закрытых пространств на Марсе, а также служил целевым показателем, которого предполагалось добиться на нулевой отметке. В солнечные дни, однако, расширение воздуха в куполе здорово ощущалось, и в таких случаях обычно либо просто выпускали воздух обратно в атмосферу, либо сохраняли его, сжимая в огромных вместилищах, выдолбленных в скалах.

– Бывал я как-то в каньоне Дао, – начал один из техников, – так там взорвалось такое вместилище. Разрушилось целое плато, и на Роллгейт обвалилась скала, она пробила шатровую крышу. Давление упало до уровня внешней среды, а там было где-то двести шестьдесят, и все начало замерзать, но у них были старые аварийные переборки, – Сакс припомнил, что такие отсеки представляли собой прозрачные завесы всего в несколько молекул толщиной, но обладали высокой прочностью, – и когда они автоматически развернулись вокруг прорыва, одну женщину придавило к земле герметичной нижней частью переборки, причем голова оказалась снаружи! Мы подбежали к ней, быстро вырезали кусок и тут же его заменили. Ее мы освободили, но она чуть не погибла.

Сакса передернуло, когда он вспомнил о собственном соприкосновении с холодом и о том, что давление в 260 миллибар – это тот уровень, который можно было испытать, наверное, на вершине Эвереста. Остальные уже принялись рассказывать о других известных прорывах, как, например, о случае, когда от дождя полностью обрушился купол Хираньягарбхи, хотя при этом никто не погиб.

Затем, низко пролетев над огромной, усеянной кратерами равниной Ксанфа, они сели на дно кратера Да Винчи. Там имелась длинная песчаная полоса, которую использовали со времен революции. Местные уже тогда готовились ко дню, когда не будет нужды скрываться, и сейчас по дуге южного края кратера тянулся длинный изогнутый ряд медных окон-зеркал. Дно кратера, в центре которого выделялось резкое возвышение, было засыпано снегом. Они могли бы устроить по всему дну озеро, превратив это возвышение в остров. Тогда весь открывавшийся оттуда горизонт занимали бы скалистые холмы края кратера. А прямо под стенами края можно было проложить круговой канал, от которого ко внутреннему озеру тянулись бы другие каналы. В итоге такое чередование воды и земли стало бы напоминать Атлантиду, какой ее описывал Платон. В таком виде Да Винчи был способен, по мнению Сакса, вместить порядка двадцати-тридцати тысяч человек, оставшись при этом более-менее автономным, – а здесь были десятки таких кратеров, как Да Винчи. Община общин, каждый кратер – своего рода город-государство, у каждого – полис, способный сам себя обеспечить, и каждый мог бы определять, какую культуру принять, а потом голосовать на каком-нибудь всеобщем совете… Что, если не будет большего регионального союза, чем город, не считая механизмов местного обмена… могло ли такое сработать?

Да Винчи создавал впечатление, что могло. Южная дуга края оживала благодаря аркадам, клиновидным павильонам и всему прочему – все это сейчас было залито солнечным светом. Однажды утром Сакс объехал весь комплекс, посетив каждую лабораторию и поздравив работников с успехом подготовки тихого изгнания с Марса сил ВП ООН. Ведь действительно, одна часть политической власти исходила из дула пистолета, другая – из простого взгляда, причем взгляд этот менялся в зависимости от того, куда было направлено дуло пистолета. Они, эти саксоклоны, оказались сильнее пистолетов, а сейчас просияли от радости, были счастливы видеть его и уже готовы взяться за работу – вернуться к исследованиям, выяснить, как извлечь пользу из новых материалов, которые непрерывно штамповали алхимики Спенсера, или изучать проблемы терраформирования.

Они также следили за происходящим в космосе и на Земле. Высокоскоростной шаттл с Земли с неизвестным грузом на борту запросил у них разрешения войти на орбиту. Поэтому сейчас команда Да Винчи напряженно разрабатывала протоколы безопасности, то и дело совещаясь со швейцарским посольством, занимавшим ряд апартаментов на северо-западной дуге. Из повстанцев в администраторы – это было странное перевоплощение.

– Какие политические партии мы поддерживаем? – спросил Сакс.

– Не знаю. Те же, что обычно, наверное.

– Особо никого не поддерживаем. Те, что работают, наверное, ну ты сам знаешь…

И Сакс знал. Это была давнишняя позиция технарей, занимаемая ими еще с тех времен, когда ученые только сформировали класс в обществе, вроде касты священников, и встали между людьми и их возможностями. Они были аполитичны, как госслужащие, – эмпирики, желавшие лишь того, чтобы во всем применялся рациональный научный подход, чтобы максимальное число людей получали максимальное количество благ, что было бы вполне достижимо, если бы люди меньше увлекались эмоциями, религиями, правительствами и прочими бредовыми системами схожего толка.

Другими словами, это были стандартные политические взгляды для ученых. Сакс однажды попробовал поделиться этим наблюдением с Десмондом, чем по какой-то причине сильно рассмешил друга, хоть и был совершенно прав. Ну, может, это было слегка наивно и оттого комично, думал Сакс, и даже смешно, но ровно до тех пор, пока не стало бы печально. Ведь именно это их отношение удерживало ученых от политики уже много столетий – и столетия эти, надо сказать, выдались не лучшими.

Зато сейчас они находились на планете, где политическая власть исходила из мезокосмического вентилятора. А те, кто управлял огромным пистолетом (сдерживая всех остальных), были хозяевами ситуации – по меньшей мере, отчасти. Если они вообще придавали власти какое-либо значение.

Сакс мягко напомнил им об этом, когда посетил лаборатории; а затем, чтобы облегчить их неудобство от размышлений о политике, обсудил с ними проблемы терраформирования. И наконец, когда он уже был готов покинуть Сабиси, человек шестьдесят пожелало отправиться вместе с ним, посмотреть, что творилось там, внизу.

– Альтернативная гора Павлина имени Сакса, – услышал он, как один из техников охарактеризовал его поездку. И это было неплохой мыслью.

Сабиси располагался на западной стороне пятикилометрового выступа, известного как Тирренский массив, к югу от кратера Жарри-Делож. Он стоял на старой возвышенности между равнинами Исиды и Эллада, с центром на 275-й долготе и 15-й южной широте. Место хорошо подходило для купольного города: отсюда открывались далекие виды на запад, а с востока соседствовали невысокие холмики. Но жить на открытом воздухе или выращивать растения на этой скалистой поверхности было высоковато. Более того, этот регион – самый высокогорный на Марсе, если не считать гораздо более крупные купола Фарсиды и Элизия. Это был своего рода островной биорегион, который сабисийцы культивировали уже несколько десятилетий.

Местные оказались глубоко разочарованы, узнав о потере больших зеркал, – можно даже сказать, перешли в аварийный режим, приготовились бросить все силы на защиту растений биома. Нанао Накаяма, старый коллега Сакса, скорбно покачал головой:

– Вымерзание будет для нас трагедией. Не лучше самого ледникового периода.

– Надеюсь, мы сумеем возместить потерю света, – сказал Сакс. – Увеличить толщину атмосферы, добавить парниковых газов – все это осуществимо, если добавить бактерий и субальпийских растений, верно?

– Отчасти да, – с сомнением ответил Нанао. – Однако многие ниши уже заполнены. И они довольно малы.

Обсудить проблему решили за ужином. В большой столовой «Когтя» собрались все техники из Да Винчи, и многие из сабисийцев пришли их поприветствовать. Получилась долгая и увлекательная дружественная беседа. Сабисийцы жили в лабиринте в насыпях мохола за одним из возвышений, напоминающих когти дракона, так что им не приходилось смотреть на руины своего города, когда они там работали. Восстановительные работы сейчас несколько замедлились, так как многие занялись проблемами, вызванными удалением зеркал. Нанао, явно в продолжение длительного спора, заявил Тарики:

– Восстанавливать Сабиси как купольный город все равно бессмысленно. Мы можем просто немного подождать, а потом построить его на открытом воздухе.

– Только ждать, может быть, придется долго, – возразил Тарики, мельком взглянув на Сакса. – Мы находимся в районе вершины того уровня атмосферы, который в Дорса Бревиа признали пригодным для жизни.

Нанао посмотрел на Сакса.

– Мы хотим, чтобы все эти пределы были установлены выше Сабиси.

Сакс кивнул и пожал плечами – он не знал, что ответить. Красным бы это не понравилось. Но если поднять предел пригодной для жизни высоты, скажем, на километр, то сабисийцам достанется весь массив, а более крупные купола этого не заметят, – так что казалось, это имело смысл. Хотя кто знал, к чему придут на горе Павлина?

– Может быть, нам сейчас стоит сосредоточиться на вопросе об атмосферном давлении? – предложил он.

Они насупились.

– Можете показать нам массив? – спросил Сакс.

– С удовольствием, – бодро отозвались хозяева.

В ранние годы ареологи называли Тирренский массив «изрезанным участком» южных гор, что означало примерно то же, что и «кратерированный участок», только «Тирренский участок» еще чаще испещряли небольшие сети каналов. Менее высокие и более типичные горы, окружавшие массив, также имели гребневые и холмистые зоны. И вообще, как Сакс быстро понял в то утро, когда они выехали в эти места, здесь можно было обнаружить все типы рельефа: кратерированные, разрушенные, неровные, гребневые, изрезанные и холмистые участки – наиболее типичные для нойской эры.

Сакс, Нанао и Тарики, сидя на смотровой площадке марсохода университета Сабиси, видели, как их коллеги едут в других машинах, а некоторые группы идут пешком впереди. На дальних холмах, под восточным горизонтом, группа энергичных людей занималась горным бегом. Впадины устилал тонкий слой грязного снега. Центр массива лежал в пятнадцати градусах к югу от экватора, и в этом районе, как отметил Нанао, выпадало довольно много осадков. Юго-восточная сторона массива была суше, тогда как сюда доходили массы облаков, которые шли с севера, над льдами равнины Исиды, и, преодолевая склон, сбрасывали свою ношу.

И действительно, пока они поднимались вверх, с северо-запада надвинулись крупные темные облака и облили их, словно преследуя горных бегунов. Сакс вспомнил свою недавнюю встречу со стихией и содрогнулся. Сейчас он был счастлив, что сидел в марсоходе, и думал, что теперь ни за что не отойдет от него далеко.

Наконец, они остановились на вершине невысокого старого хребта и вышли наружу. Прошли по поверхности, усеянной валунами и буграми, трещинами, барханами, крошечными кратерами, обнаженными коренными породами, уступами, гребнями и старыми мелкими каналами, – такие места и называли изрезанными участками. Хотя на самом деле здесь присутствовали все виды деформационных форм, ведь этой земле было четыре миллиарда лет. Она многое повидала, но ничто не смогло уничтожить ее полностью, так что все четыре миллиарда были здесь на виду, словно в настоящем ландшафтном музее. В нойскую эру она была существенно раздроблена, после чего остался слой реголита в несколько километров глубиной, кратеры и прочие деформации, которые так и не сумела сгладить ветровая эрозия. А с другой стороны планеты в этот же период при так называемом Большом ударе в космос вырвался слой литосферы толщиной в шесть километров, после чего на южную часть планеты обрушилась огромная масса изверженной породы. Этим объяснялось происхождение Большого Уступа, отсутствие древних гор на севере, а также чрезвычайно беспорядочный вид здешней местности.

Затем, в конце гесперийской эры[8], ненадолго наступил теплый и влажный период, когда вода стала периодически выходить на поверхность. В последнее время большинство ареологов полагают, что этот период действительно был довольно влажным, но не таким уж теплым, и среднегодовая температура тогда была значительно ниже 273° Кельвина. Впрочем, она позволяла воде иногда выходить на поверхность и пополняться скорее за счет гидротермальной конвекции, чем осадков. По современным оценкам, этот период длился всего сто миллионов лет или около того, а за ним последовали миллиарды лет ветров сухой и холодной амазонийской эры, которая тянулась вплоть до их прибытия.

– А есть название эры, которая началась в М-1? – спросил Сакс.

– Голоценовая.

И в последние два миллиарда лет все выветривалось так сильно, что более ранние кратеры полностью лишились краев, беспощадные ветры раздирали поверхность слой за слоем, оставляя лишь голые породы. С технической точки зрения здесь возник не хаотичный, но дикий рельеф, учитывая его невообразимый возраст и обилие разрушенных кратеров, останцев, провалов, бугров, уступов и неимоверного множества исрешеченных скал.

Они часто выходили из марсохода и шли пешком. Даже небольшие столовые горы, казалось, были выше их роста. Сакс, сам того не сознавая, держался ближе к марсоходу, но все равно отходил подальше, чтобы рассмотреть наиболее интересные объекты. Однажды он заметил скалу в форме марсохода с вертикальной трещиной по всей высоте. Слева от нее, на западе, перед далеким горизонтом, желтел гладкий скалистый грунт. Справа же тянулся вал, образовавшийся в результате какого-то старого разлома, высотой до пояса и испещренный чем-то, напоминающим клинопись. Потом он увидел бархан, окруженный достававшими до щиколотки камнями – то черным, обточенным ветром базальтом, то более светлой зернистой породой. Потом – какой-то затупленный конус, крупный, как дольмен. И песчаную косу. И круг сырой изверженной породы, похожий на почти полностью выветрившийся Стоунхендж. Глубокую, вьющуюся змеей впадину – вероятно, участок реки, – а за ней очередной плавный подъем и отдаленная возвышенность в форме львиной головы. А еще одна возвышенность, рядом с первой, походила на львиное туловище.

И посреди всего этого камня и песка растительная жизнь была почти незаметна. Во всяком случае, поначалу. Ее еще нужно поискать, внимательно присмотреться к цветам, прежде всего к зеленому, ко всем его оттенкам, но особенно – к бледным: шалфейному, оливковому, хаки и прочим. Нанао и Тарики то и дело указывали на образцы, которые Сакс не замечал. И он присматривался все внимательнее и внимательнее, снова и снова. А едва он приспособился к восприятию тусклых цветов, которые так ловко сливались с ржавым грунтом, как те начали буквально выскакивать из цветов ландшафта – коричневого, черного, цветов умбры и охры. Чаще всего они обнаруживались во впадинах и трещинах или возле занесенных снегом участков. И чем внимательнее он вглядывался, тем больше их находил; а в одной котловине, казалось, повсюду росли растения. И тогда он понял: вся эта территория, весь Тирренский массив, представляла собой одну большую каменистую пустыню.

Потом он увидел яркую зелень лишайников, покрывающих поверхности скал или внутренние поверхности водосборных участков, и мох – изумрудный, темно-зеленый бархат, влажный и пушистый.

Многоцветная палитра лишайников, темно-зеленые иглы сосен, пучки отростков хоккайдских сосен, ладанных сосен, можжевельников. Цвета жизни. Казалось, он переходил из одной огромной комнаты под открытым небом в другую, сквозь разрушенные каменные стены. Маленькая площадь, извилистая галерея, просторный бальный зал, множество соединенных между собой комнат, гостиная. В некоторых комнатах – криволесье в низких стенах, где искривленные ветром деревья были мелкими и срезанными сверху на уровне снега. Каждая ветвь, каждое растение, каждая открытая комната имели выверенную форму – но при этом смотрелись непринужденно.

Вообще, как сказал ему Нанао, большинство котловин активно культивировались.

– Эту котловину засеял Абрахам.

За каждый маленький участок отвечал конкретный садовод или садоводческая группа.

– А! – воскликнул Сакс. – И удобрил, наверное, тоже?

Тарики рассмеялся.

– Можно и так сказать. А сама почва здесь в основном завезенная.

– Понятно.

Это объясняло многообразие растений. Сакс знал, что культивацией немного занимались на леднике Арена, где он впервые увидел каменистую пустыню. Но здесь эти начальные стадии остались далеко позади. Лаборатории Сабиси, как объяснил ему Тарики, стремились, в первую очередь, создать плодородный слой почвы. Это было здравой идеей, ведь в каменистых пустынях почва прибавлялась всего на несколько сантиметров за столетие. Здесь же существовали причины этим заниматься, и такая задача представляла неимоверную трудность.

– С самого начала мы перескакиваем на несколько миллионов лет, – сказал Нанао. – И потом эволюционируем с того момента.

Складывалось впечатление, будто многие из образцов высаживались вручную, затем их оставляли без поддержки и наблюдали, как они развиваются.

– Понятно, – проговорил Сакс.

Он присмотрелся еще внимательнее. Ровный тусклый свет: действительно, в каждой открытой комнате были представлены образцы разных видов.

– Значит, это сады.

– Да… или вроде того. Как посмотреть.

Некоторые садовники, рассказал Нанао, работали по заветам Мусо Сосэки[9], другие придерживались традиций японских дзен-мастеров, третьи – Фу Си, легендарного основателя китайской системы геомантии, известной как фэншуй, четвертые – персидских гуру садоводства, включая Омара Хайяма, пятые – Леопольда, Джексона или еще кого-нибудь из первых американских экологов, как, например, почти забытый теперь биолог Оскар Шнеллинг, и прочих.

Но все они, как добавил Тарики, были не более чем кумирами. Занимаясь своим делом, садовники раскрывали собственное видение. И следовали велениям земли, видя, как одни растения расцветали, а другие погибали. Соэволюция, или что-то вроде эпигенетического развития.

– Недурно, – заметил Сакс, осматриваясь. Для специалистов подъем из Сабиси на массив, должно быть, становился настоящим увлекательным путешествием, наполненным аллюзиями и отсылками к невидимым для него традициям. Хироко назвала бы это ареоформированием или ареофанией.

– Я бы хотел посетить ваши лаборатории почв.

– Разумеется.

Они вернулись в марсоход и двинулись дальше. Позднее в тот же день, под темными тучами, они оказались на самой вершине массива, где находилось большое пульсирующее болото. Мелкие овраги были засыпаны сосновыми иголками, сметенными ветрами таким образом, что походили на травинки на искусно скошенном газоне. Сакс, Тарики и Нанао снова выбрались из машины и пошли пешком. Ветер пронизывал их костюмы, но из-под темной облачной завесы проглядывало послеполуденное солнце, отбрасывая тени по всему горизонту. Здесь, на болотах, повсюду виднелись ровные голые коренные породы, и Сакс, оглядываясь вокруг, вспоминал первозданный вид местности, какой он видел в ранние годы. Но стоило им отойти к краю какого-нибудь ущелья – и там все вдруг окрашивалось зеленью.

Тарики и Нанао говорили об экопоэзисе, под которым понимали переосмысленное, облагороженное, учитывающее местную специфику терраформирование. Преобразованное в нечто похожее на ареоформирование Хироко. Более не ведомое тяжелыми промышленными методами, но ставшее медленным, размеренным и чрезвычайно локальным процессом работы на отдельных клочках земли.

– Весь Марс – это сад. И Земля, если на то пошло, тоже. Таковы уж люди. И нам нужно сосредоточиться на садоводстве, задуматься об уровне ответственности за саму природу. Взаимодействие между человеком и Марсом должно быть справедливым для обеих сторон.

Сакс неопределенно взмахнул рукой.

– Я, однако, привык рассматривать Марс как дикое место, – ответил он, словно рассуждая об этимологии слова «сад». Французский, тевтонский, древнескандинавский… gard значит «ограда». Казалось, у него были общие корни со словом guard – «охрана». Но кто знал, что означало это слово по-японски? Этимология была достаточно сложной и без смешивания переводов между собой. – Ну, положить начало, засеять семена, потом смотреть, как они сами растут. Самоорганизующаяся экология, сами знаете.

– Да, – согласился Тарики, – но теперь дикие места тоже превратились в сады. В своем роде. Это потому что мы здесь. – Он пожал плечами и сморщил лоб. Он верил, что это так, но это его не радовало. – Как бы то ни было, экопоэзис ближе твоему пониманию дикого места, чем промышленное терраформирование.

– Может быть, – сказал Сакс. – Может, это лишь две стадии одного процесса. И может, обе они необходимы.

Тарики кивнул, готовый это обсудить.

– А сейчас что?

– Смотря как мы будем реагировать на возможное наступление ледникового периода, – ответил Сакс. – Если он окажется достаточно суровым и убьет растения, то у экопоэзиса не останется шансов. Атмосфера может снова замерзнуть и опасть на поверхность, весь процесс нарушится. Когда нет зеркал, я уже не уверен, что биосфера достаточно сильна, чтобы продолжить свой рост. Вот поэтому я и хочу посмотреть на ваши лаборатории почв. Может, стоит применить еще какое-нибудь промышленное воздействие на атмосферу. Мы попробуем создать модель и посмотреть, что будет.

Тарики и Нанао кивнули. Их экосистемы засыпа́ло снегом прямо у них на глазах: белые хлопья падали в непостоянном бронзовом свете, кружась на ветру. Ученые готовы были рассмотреть все предложения.

Пока они ездили, их молодые коллеги из Да Винчи и Сабиси вместе перебегали массив и возвращались в лабиринт Сабиси, бормоча что-то о геомантии и ареомантии, экопоэзисе, теплообмене, пяти элементах, парниковых газах и тому подобном. Их вдохновленное возбуждение представлялось Саксу весьма многообещающим.

– Вот бы здесь был Мишель! – сказал он Нанао. – И Джон. Он очень любил такие группы. – А потом вдруг добавил: – И была бы здесь Энн.