Читать книгу Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон - Страница 4

Перед рассветом небо розовело, как и прежде, становясь бледным и чистым на востоке, насыщенным и полным звезд на западе. Энн дожидалась этого момента, пока вместе со всеми ехала на запад, навстречу громаде черной земли, вздымающейся к небу, – куполу Фарсида, на котором все отчетливее выделялся широкий конус горы Павлина. Поднимаясь в гору из Лабиринта Ночи, они уже оказались выше плотных слоев новой атмосферы. У подножия Павлина ее давление достигало всего 180 миллибар, а когда они одолели восточный склон огромного щитового вулкана – упало ниже 100 миллибар и продолжало падать. Постепенно они оказались выше всякой растительности и захрустели по грязным участкам обветренного снега. Затем поднялись даже над снегом, где вокруг не было ничего, кроме скал и непрестанных холодных ветров. Обнаженная земля выглядела так, будто все еще были дочеловеческие времена, словно они ехали назад в прошлое.

Но это было настоящее. И при виде этого мира цвета железа, где скалы овевались нестихающими ветрами, в душе Энн Клейборн вспыхнуло некое глубинное чувство. Пока машины Красных катились в гору, в каждом, кто в них находился, расцветало восхищение, подобное чувству, которое испытывала Энн. А когда солнце надломило далекий горизонт, в кабинах все разом смолкло.

Затем склон, по которому они поднимались, стал более покатым, приобретая форму идеальной синусоиды до тех пор, пока они не очутились на плоском круглом плато вершины. Здесь им открылся вид на шатровые городки, взявшие в кольцо край гигантской кальдеры и скопившиеся у самой опоры космического лифта, километрах в тридцати к югу от него.

Они остановились. Тишина в кабинах из благоговейной превратилась в гнетущую. Энн стояла у окна верхней кабины и смотрела на юг, где лежал Шеффилд – построенный ради пуска космического лифта, раздавленный его падением, отстроенный вновь с восстановлением лифта. Она пришла уничтожить этот город так же основательно, как римляне уничтожили Карфаген; она собиралась обрушить восстановленный провод, как они разрушили первый в 2061 году. Когда им это удастся, Шеффилд вновь сравняется с поверхностью. То, что от него останется, окажется бесполезным здесь, на вершине вулкана, возвышающегося над плотными слоями атмосферы, и через какое-то время те здания, что уцелеют, будут заброшены, а потом разобраны на стройматериалы, и от них останутся лишь остовы шатров и, может быть, метеостанция, после чего на вершине воцарится долгое, купающееся в лучах солнца безмолвие. Солью землю уже посыпали.

Жизнерадостная Иришка из фарсидских Красных присоединилась к ним на маленьком марсоходе и повела сквозь лабиринт складов и небольших шатров, что окружал пересечение экваториальной железной дороги и дороги, тянущейся вокруг края. По пути она описывала им текущее положение. Бо́льшая часть Шеффилда и других поселений на горе уже находилась во власти марсианских революционеров. Но космический лифт и территория вокруг его комплекса – нет, в этом и была загвоздка. Силы революционеров на Павлине состояли из слабо вооруженных отрядов, которые зачастую преследовали разные цели. Нынешних успехов им удалось достичь благодаря ряду факторов: неожиданности, контролю над марсианским космосом, череде стратегически важных побед, поддержке большинства населения планеты, нежеланию Временного Правительства ООН – ВП ООН – открывать огонь по гражданским, даже когда те устраивали массовые демонстрации на улицах. В результате войска службы безопасности ВП ООН отступили из всех районов Марса, чтобы перегруппироваться в Шеффилде, и теперь бо́льшая их часть сидела в лифтовых кабинах, поднимающихся на Кларк, балластный астероид и космическую станцию на вершине лифта. А остальные оказались в ловушке на территории, прилегающей к огромному комплексу, называемому Гнездом. Этот участок составляли объекты, обеспечивающие работу лифта, и промышленные склады, а также общежития и столовые, необходимые для проживания и питания работников порта.

– Сейчас там всем этим пользуются, – сказала Иришка, – потому что, хоть они и зажаты там, как мусор в уплотнительной машине, не будь у них достаточно еды и укрытий, они пытались бы прорваться. Сейчас ситуация все равно напряженная, но они по крайней мере могут там жить.

Энн подумала, что это чем-то напоминало ситуацию, которая только-только разрешилась в Берроузе. А разрешилась она хорошо.

Теперь лишь требовалось, чтобы кто-то отважился на нужное действие, и тогда все закончится: войска ВП ООН эвакуируются на Землю, провод обрушится, связь Марса и Земли прервется. А любую попытку соорудить на орбите новый провод, которую предприняли бы в ближайшие десять лет, можно пресечь.

Иришка повела их по беспорядочной территории Восточного Павлина, и их маленький караван подобрался к краю кальдеры, чтобы припарковать там свои марсоходы. К югу от западной окраины Шеффилда удавалось различить лишь провод лифта, едва заметную черту, да и то всего пару километров из двадцати четырех тысяч его протяженности. Еле заметный, он присутствовал в каждом их шаге, каждой беседе – и даже каждой мысли, точно пронзая их и растягиваясь черной нитью, соединяющей их с Землей.

Когда они устроились в лагере, Энн связалась по наручной консоли с Питером, своим сыном. Он был одним из лидеров революции на Фарсиде и руководил кампанией против ВП ООН, сосредоточившего силы в Гнезде и на прилегающей территории. Это можно было считать в лучшем случае умеренной победой, но она сделала Питера одним из героев прошлого месяца.

Он ответил на звонок, и изображение его лица появилось у нее на запястье. Питер так был похож на мать, что это порой приводило ее в замешательство. Было заметно, что он поминутно отвлекается от разговора с ней.

– Есть новости? – спросила Энн.

– Нет. Мы сейчас вроде как в тупике. Мы позволяем всем, кто находится за пределами лифтового района, свободно проходить туда, то есть, по сути, отдаем под их контроль и железнодорожную станцию, и аэропорт на южном краю, и линии подземки, ведущие оттуда к Гнезду.

– А самолеты, которые эвакуировали их из Берроуза, здесь?

– Да. Похоже, бо́льшая их часть отправится на Землю. Здесь у них очень тесно.

– Так они вернутся на Землю или выйдут на орбиту Марса?

– На Землю. Думаю, они больше не рискнут выйти на нашу орбиту.

Она улыбнулась. Питер здорово постарался в космосе, помогая Саксу, да и не только. Ее сын – космонавт, из Зеленых. Они много лет почти не разговаривали друг с другом.

– Так что ты собираешься делать теперь? – спросила Энн.

– Не знаю. Я не вижу способа захватить лифт или хотя бы Гнездо. Вообще не вижу. Даже если это нам удастся, они всегда могут разрушить лифт.

– И?

– Ну… – Он вдруг показался обеспокоенным. – Сомневаюсь, что это было бы хорошо. А ты?

– Я думаю, что его как раз стоит разрушить.

Это его рассердило.

– Тогда лучше стой подальше от места падения.

– Обязательно.

– Не хочу, чтобы кто-либо разрушал его, не подумав как следует, – резко заявил он. – Это важно. Такое решение должно приниматься всем марсианским обществом. Самому-то мне кажется, что лифт нам нужен.

– Только у нас нет никакой возможности им завладеть.

– Еще посмотрим. И все же это вопрос не из тех, что можно решать самостоятельно. Я слышал, что случилось в Берроузе, но здесь другой случай, понимаешь? Мы вместе выбираем стратегию. Это нужно обсуждать.

– Эти ребята в таком деле как раз хороши, – горько заметила Энн.

Все всегда проговаривалось до мелочей, но никогда не приносило толку. Время проходило, и все. Кто-то должен был действовать. Но Питер снова, казалось, отрывался от настоящей работы. Она чувствовала, что он собирался взвесить все решения по поводу лифта. Несомненно, это было частью более общего его ощущения, будто он владел планетой по праву рождения как нисей, что отличало первую сотню и остальных иссеев от всех прочих. Будь Джон жив, это было бы нелегко сказать, но король умер – да здравствует новый король, ее сын, король нисеев, первых истинных марсиан.

Но с королем или без, теперь на Павлине собиралась армия Красных. Она стала сильнейшим военным формированием, оставшимся на планете, и теперь намеревалась завершить свое дело. Они не верили ни в единогласие, ни в компромисс и считали, что уничтожение провода убьет одним выстрелом двух зайцев: сокрушит последний оплот полиции и оборвет связь Марса с Землей, что и было первичной целью Красных. Да, уничтожение провода было шагом совершенно необходимым.

Но Питер, похоже, этого не знал. Или, может быть, ему было безразлично. Энн попыталась ему об этом сказать, но он лишь кивал и бормотал:

– Да-да, да-да.

Такой же надменный, как и все Зеленые, такой же беспечный и неразумный из-за всех этих увиливаний и взаимодействий с Землей – будто от этой громадины можно было добиться чего-то стоящего. Нет. Здесь требовалось прямое действие, как при наводнении в Берроузе или саботаже, подготовившем почву для революции. Без этого она даже не началась бы или была бы сразу подавлена, как в 2061-м.

– Да-да. Тогда нам лучше устроить встречу, – сказал Питер, раздраженный словами матери не меньше, чем она его высказываниями.

– Да-да, – с нажимом ответила Энн.

Их встречи иногда приносили пользу: люди могли подумать, будто они что-то значат, пока где-то в другом месте вершились настоящие дела.

– Я постараюсь что-нибудь организовать, – пообещал Питер. Она увидела, что наконец завладела его вниманием, но в выражении его лица таился какой-то неприятный оттенок, словно Питеру кто-то угрожал. – Пока ситуация не вышла из-под контроля.

– А она уже вышла, – ответила Энн и оборвала связь.

Энн просматривала новости по разным каналам – «Мангалавиду», частным сетям Красных, земным сводкам. Несмотря на то что Павлин и лифт находились в центре внимания на Марсе, в реальности силы, сосредоточенные на вулкане, были разобщены. Ей казалось, что Красных подпольщиков там больше, чем Зеленых войск движения «Свободный Марс» и их союзников. Но как все обстояло на самом деле, сказать было трудно. Касэй вместе с наиболее радикальным крылом Красных, называвшимся ка-кадзе («огненный ветер»), недавно заняли северный склон Павлина, овладев железнодорожной станцией и куполом Ластфлоу. Красные, с которыми путешествовала Энн – большинство из них принадлежало к основному течению, – обсуждали, не стоит ли обогнуть край и примкнуть к ка-кадзе, но в итоге решили остаться на Восточном Павлине. Энн молча наблюдала за обсуждением, но результат ее удовлетворил, так как сближаться с Касэем, Дао и их товарищами она не желала. Она тоже хотела остаться на Восточном Павлине.

Там отчасти располагались военные отряды движения «Свободный Марс», перебравшиеся из своих машин в брошенные склады. Восточный Павлин становился основным сосредоточием революционных групп всех мастей.

Спустя пару дней после прибытия Энн прошла по уплотненному реголиту в самый крупный склад в шатре, чтобы поучаствовать в общем стратегическом совещании. Собрание прошло примерно так, как она ожидала. В центре обсуждения находилась Надя, и говорить с ней в этот момент было бесполезно. Энн просто сидела на стуле у задней стены, наблюдая, как остальные излагают свое видение их положения. Они не желали говорить то, в чем Питер уже ей признался в личной беседе: отбросить силы ВП ООН от лифта невозможно. Прежде чем согласиться с этим, им нужно было сначала обсудить проблему вдоль и поперек.

Позднее тем же вечером к ней подсел Сакс Расселл.

– Космический лифт, – сказал он. – Его можно… использовать.

Энн испытывала неловкость, беседуя с Саксом. Она знала, что он получил черепно-мозговую травму, попав в руки солдат Временного Правительства, и прошел процедуру, изменившую его личность, что ничуть ему не помогло. Все стало только хуже, притом что выглядел он как старый добрый Сакс. Словно родной, но ненавистный брат, он подчас казался совершенно другим человеком, поселившимся в знакомом теле. Перед тем как присоединиться к Энн, Сакс беседовал с Надей и Артом и выглядел незнакомцем, опрятным стариком с пронизывающим взглядом, говорившим голосом Сакса, в его прежней манере. Но сейчас, когда он подсел к ней, она видела, что изменения, произошедшие в его лице, были лишь поверхностными. И хотя Сакс выглядел знакомо, внутри него сидел чужой – это был человек, который запинался и дергался, пытаясь выдать какую-нибудь фразу, но в половине случаев у него получалось нечто, что с трудом можно было назвать связным.

– Лифт – это… э-э, устройство. Для… поднимания. Э-э… инструмент.

– Только тогда, когда он под нашим контролем, – осторожно заметила Энн, словно объясняя ребенку.

– Контролем, – проговорил Сакс, точно размышляя над новым для себя термином. – Влияние? Если кто-то по-настоящему желающий может обрушить лифт, то… – Он умолк, потерявшись в своих мыслях.

– То что? – напомнила Энн.

– То он под контролем у всех. Согласованное существование. Это очевидно?

Он словно переводил с другого языка. Это был не Сакс. Энн оставалось лишь покачать головой и попытаться вежливо объяснить. Она сказала ему, что лифт служил каналом, по которому наднационалы попадали на Марс. И сейчас он находится в их руках, а революционеры не имеют никакой возможности вытеснить оттуда вооруженные силы противника. И в таком положении очевидный ход – разрушить лифт. Предупредить людей, дать официальное уведомление, а потом сделать это.

– Человеческие жертвы будут минимальны, а те, что будут, станут виной тех глупцов, которые решат остаться на проводе или в районе экватора.

К сожалению, ее слова услышала Надя, находившаяся в середине помещения, – она отрицательно затрясла головой так сильно, что ее короткие седые локоны разметались и стали напоминать клоунский воротник. Она все еще сильно злилась на Энн из-за Берроуза, хоть и не имела на то веских причин. Энн бросила на Надю сердитый взгляд, когда та направилась к ним. Надя отрывисто заметила:

– Нам нужен лифт. Это такой же канал на Землю для нас, как и для них – канал на Марс.

– Но нам не нужен канал на Землю, – возразила Энн. – Мы не связаны физически, разве ты сама не видишь? Я не говорю, что нам не нужно иметь влияние на Землю, я не изоляционист, как Касэй или Койот. Я согласна, что нам нужно попытаться воздействовать на них. Но это будет не физическое воздействие, понимаешь? Нужно воздействие посредством идей, переговоров и, может, даже нескольких посланников. Нужен информационный обмен. По крайней мере, если все сделать как надо. Тогда уже он перерастет в физическое воздействие – обмен ресурсами, массовую эмиграцию, полицейский контроль, – вот тогда лифт станет полезным, даже необходимым. А разрушив его, мы как бы скажем: мы будем играть по нашим правилам, а не по вашим.

Это было совершенно очевидно. Но Надя по невообразимой для Энн причине опять затрясла головой.

Сакс прочистил горло и в своей старой манере, словно перечисляя элементы периодической таблицы, произнес:

– Если мы можем разрушить его, то это, по сути, то же, как если бы мы уже его разрушили.

Он щурился и примаргивал. Точно призрак, внезапно возникший подле нее, апологет терраформирования, враг – Саксифрейдж Расселл собственной персоной, такой же, как всегда. И сейчас она могла лишь приводить те же доводы, что и обычно, слабые доводы, которые выглядели несостоятельными еще до того, как слетали с губ.

Но Энн не сдавалась.

– Люди действуют, исходя из того, что есть на самом деле, Сакс. Боссы наднационалов, ООН и правительства посмотрят в небо, увидят, что там есть, и будут вести себя соответственно. А если провод рухнет, то у них не найдется ни ресурсов, ни времени, чтобы тягаться с нами. Но если он останется висеть, им захочется с нами потягаться. Они решат, что это их шанс. Обязательно появятся люди, которые будут кричать, что следует попытаться достать нас.

– Они всегда смогут добраться сюда. Провод всего лишь позволяет сэкономить на топливе, – возразил Сакс.

– Экономит топливо, поэтому именно на лифте возможны массовые перемещения.

Но Сакс уже отвлекся и вновь превратился в незнакомца. Никто не уделял Энн внимания слишком долго.

Надя уже пустилась в рассказы о контроле над орбитой, безопасности на пропускных пунктах и тому подобном.

Сакс-чужак перебил ее, будто и не слышал ее слов:

– Мы обещали… выручить их.

– Отправив им еще металла? – отозвалась Энн. – А он им правда нужен?

– Мы могли бы… забрать людей. Это бы помогло.

Энн покачала головой.

– Столько, сколько им нужно, нам все равно не забрать.

Он нахмурился. Надя увидела, что ее перестали слушать, и вернулась к столу. Сакс и Энн замолчали.

Они всегда спорили. Никогда ни в чем не соглашались, не находили компромиссов, не расходились миром. Они спорили, определяя разные понятия одними и теми же словами, и почти не разговаривали друг с другом. Когда-то все было иначе, очень давно, когда они спорили на одном языке и понимали друг друга. Но это было так давно, что она не могла толком вспомнить, где это было. В Антарктике? Возможно… Но точно не на Марсе.

– Знаешь ли, – живо произнес Сакс, опять став совсем непохожим на себя, но уже по-другому. – Временное Правительство эвакуировало Берроуз и остальную часть планеты не из-за Красного ополчения. Если бы подпольщики были единственной причиной, земляне стали бы нас преследовать и вполне могли бы добиться своего. Но массовые демонстрации в шатрах дали понять, что почти вся планета против них. Вот чего правительства боятся сильнее всего – массовых протестов в городах. Того, что сотни тысяч людей выйдут на улицы, чтобы свергнуть нынешнюю систему. Вот что имеет в виду Ниргал, когда говорит, что политическая власть исходит из простого человеческого взгляда, а не из дула пистолета.

– И? – спросила Энн.

Сакс указал рукой на тех, кто находился на складе:

– Они все Зеленые.

Остальные продолжали спорить. Сакс, по-птичьи наклонив голову, наблюдал за ней.

Энн встала и покинула собрание, выйдя на пустынные улицы Восточного Павлина. На перекрестках то тут, то там несли вахту отряды ополченцев, устремивших глаза на юг – в сторону Шеффилда и проводного терминала. Исполненные радости и надежды, серьезные молодые уроженцы Марса. В группе, занимавшей один из перекрестков, оживленно спорили, и, когда Энн проходила мимо, девушка с предельно серьезным видом воскликнула:

– Нельзя делать только то, что хочется!

Энн продолжала идти. В ней нарастало беспокойство, хотя она сама не знала, почему. Так люди и меняются – маленькими квантовыми скачками под влиянием внешних событий, – не имея ни цели, ни плана. Кто-то говорит о «простом человеческом взгляде», и это выражение внезапно сочетается с образом лица, разгоряченного и осуждающего, и еще с высказыванием: «Нельзя делать только то, что хочется!». И тогда она поняла (помог взгляд той девушки!), что вопрос о судьбе провода, которую они сейчас решали, стоит иначе: не только «должен ли он упасть?» – а «как мы принимаем решения?». Это был существенный постреволюционный вопрос, может, даже более важный, чем любой другой, о котором они спорили, включая даже саму судьбу провода. Вплоть до настоящего времени обитатели подполья действовали по принципу: кто не с нами, тот против нас. Как раз такое отношение и загнало их под землю прежде всего прочего, заключила Энн. А применив этот принцип вначале, отказаться от него уже тяжело. Как бы то ни было, они лишь доказали, что он работает. И они намеревались пользоваться им и дальше. Она это чувствовала.

Но политическая власть… говорят, она исходит из простого человеческого взгляда. Ты можешь сражаться вечно, но, если за тобой никого нет…

Энн все еще размышляла об этом, когда въезжала в Шеффилд, уже забыв весь фарс минувшего собрания на Восточном Павлине. Она хотела сама взглянуть на место действия.

Удивительно, как мало вроде бы изменилось в повседневной жизни Шеффилда. Люди по-прежнему ходили на работу, питались в столовых, болтали, сидя на траве в парках, собирались в общественных местах города, самого населенного из всех шатровых городов. В магазинах и столовых не протолкнуться. Большая часть предприятий Шеффилда принадлежала наднационалам, и сейчас люди читали на своих экранах длинные доводы насчет того, что нужно сделать, каким должны стать отношения работников к старым владельцам, где закупать сырье, где продавать товары, чьим уставам следовать, кому платить налоги. Судя по тому, что показывали на больших экранах, в вечерних выпусках новостей по телевизору и в сети, все было весьма запутанно.

Площадь теперь занимал продовольственный рынок, но все равно она выглядела так же, как всегда. В основном продукты выращивали и распространяли кооперативные общества, но присутствовали и агрокультурные сети: теплицы на Павлине все еще работали, и в заведенном порядке протекали рыночные отношения, в которых продукты продавались за доллары ВП ООН или отпускались в кредит. Лишь один-два раза Энн видела, как раскрасневшиеся продавцы в передниках кричали на посетителей, которые кричали в ответ, споря по каким-то вопросам правительственной политики. Когда Энн проходила мимо одного из таких споров – которые ничем не отличались от тех, что велись между руководителями в Восточном Павлине, – спорщики умолкли и уставились на нее. Ее узнали. Продавец овощей громко произнес:

– Если вы, Красные, не будете лезть, они просто уйдут, и все!

– Да ладно тебе! – возразил кто-то. – Это не от нее зависит.

«Это точно», – подумала Энн и продолжила путь.

Люди ждали поезда. Транспортная система по-прежнему работала, готовая к переходу в автономный режим. Сам шатер также функционировал, что не стоило воспринимать как само собой разумеющееся, хотя большинство именно так это и воспринимало; работники каждого из шатров делали свою работу, как у них было заведено. Они сами добывали сырье, в основном из воздуха, а солнечные коллекторы и ядерные реакторы давали им всю необходимую энергию. Таким образом, шатры были физически уязвимы, но при определенном развитии событий они могли стать политически автономными. Правда, для обладания ими ни у кого не имелось ни причин, ни прав.

Итак, все необходимое там имелось. Жизнь, не особо потревоженная революцией, шла своим чередом.

Или так казалось на первый взгляд. Но на перекрестках улиц дежурили вооруженные группы молодых местных уроженцев, по трое, четверо, пятеро. Жаждущие революции ополченцы толпились возле ракетных установок и тарелок дистанционного зондирования – и не важно, Зеленые они или Красные, хотя подавляющее большинство относило себя к Зеленым. Прохожие либо разглядывали их, либо останавливались, чтобы поговорить и выяснить, чем те занимаются. «Следим за Гнездом», – отвечали вооруженные местные. Хотя, как заметила Энн, они также выполняли роль полиции. Они стали частью общей деятельности – народ объединился, все поддерживали друг друга. Люди болтали и улыбались: это была их собственная полиция, их братья-марсиане, которые их защищали и стерегли Шеффилд ради них. Было видно, что народ желал видеть их здесь. Если бы это было не так, то каждый приближающийся с вопросом казался бы даже с виду опасен и бросал бы недовольные взгляды, что в конце концов заставило бы полицию уйти с улиц в более безопасное место. Но нет – сейчас все были заодно, а вместе можно свернуть и горы.

Следующие несколько дней Энн провела в раздумье. Но мыслей стало еще больше после того, как она села в поезд, идущий по краю вулкана, удаляясь от Шеффилда против часовой стрелки к северной части дуги. Там, в маленьком шатре в Ластфлоу жили Касэй, Дао и другие ка-кадзе. Судя по всему, они принудительно выселили нескольких жильцов, не принимавших участия в боях, и те, естественно, уехали шеффилдским поездом, в гневе требуя вернуть им дома и сообщая Питеру и другим лидерам Зеленых, что Красные установили прибуксированные ракетные установки на северном краю и теперь еще более явно направили ракеты на лифт и Шеффилд.

Так что Энн вышла с небольшой станции в Ластфлоу в дурном настроении, раздраженная заносчивостью ка-кадзе, в некотором смысле столь же бестолковых, что и Зеленые. Они хорошо проявили себя в кампании в Берроузе, захватив дайку таким образом, чтобы все увидели и получили предупреждение, а затем взяв на себя ее прорыв, после того как все остальные революционные группировки собрались на южных высотах, готовые спасать гражданское население, пока войска наднационалов были вынуждены отступать. Ка-кадзе увидели, что нужно сделать, и сделали это, не устраивая каких-либо дебатов. Не будь они такими решительными, остальные по-прежнему стояли бы вокруг Берроуза, а наднационалы наверняка сформировали бы земные экспедиционные войска, чтобы улучшить свое положение. Так что выходит, ка-кадзе провели безупречную операцию.

Но этот успех, похоже, вскружил им головы.

Ластфлоу получил название благодаря впадине, в которой расположен, – она представляла собой веерообразный поток лавы, протянувшийся более чем на сотню километров вниз по северо-восточному склону горы. Этот единственный изъян в идеально круглом конусе вершины с кальдерой, очевидно, появился в поздний период истории извержений. Стоя в этой впадине, остальной части вершины нельзя было увидеть – как из неглубокой долины, откуда не было приличного обзора ни в одном из направлений. Но если отойти к крутому спуску на самом краю, открывался вид на огромный цилиндр кальдеры, уходящий в глубь планеты, а где-то вдали, на расстоянии сорока километров, виднелся Шеффилд, словно крошечный Манхэттен.

Ограниченный обзор объяснял, почему на всем краю последней стали развивать именно впадину. Впрочем, теперь ее заполнял крупный купол, достигавший шести километров в диаметре и сотни метров в высоту, серьезно усиленный, как было необходимо в здешних местах. Поселение стало местом проживания прежде всего для тех, кто работал во многих промышленных областях, представленных на краю, и добирался до работы поездом. Сейчас переднюю часть края занимали ка-кадзе, и сразу за куполом стоял ряд крупных марсоходов – несомненно, тех самых, что вызвали слухи о ракетных установках.

Когда Энн провожали в столовую, которую Касэй превратил в свой штаб, ее спутники подтвердили, что это правда: марсоходы действительно перевозили ракетные установки, готовые сровнять последнее марсианское убежище ВП ООН с землей. Ее проводники были весьма этим довольны, как и довольны тем, что могли не только ей об этом рассказать, встретившись с ней, но и все показать. Эта разномастная толпа по большей части состояла из местных уроженцев, но были и новоприбывшие с Земли, и старожилы из всех этнических групп. Некоторых Энн даже узнала: Эцу Окакура, аль-Хал, Юсуф. У двери столовой их остановила группа незнакомых ей молодых местных, которые, воодушевленно ухмыляясь, жаждали пожать ей руку. Ка-кадзе. Она не могла не признать, что к этому ответвлению Красных чувствовала наименьшую симпатию. Яростные экс-земляне… Или местные уроженцы – идеалисты с каменными клыками, омрачающими их улыбки, с глазами, горящими при встрече с ней, при разговоре о ками, необходимости в праведности, подлинной ценности камня, правах планеты и тому подобном. Попросту говоря, фанатики. Она пожимала им руки и кивала, стараясь не выдать своей неприязни.

В столовой у окна сидели, потягивая темное пиво, Касэй и Дао. При появлении Энн вся комната замерла, и лишь спустя какое-то время, за которое ей всех представили и Касэй с Дао поприветствовали ее объятиями, народ угомонился и вернулся к еде и своим разговорам. С кухни постоянно приносили новые блюда, и неожиданно для Энн работники столовой вышли, чтобы поздороваться с ней, – они также оказались ка-кадзе. Энн, чувствуя нетерпение и неловкость, дождалась, пока они уйдут, а люди, вскочившие с мест при появлении торжественной делегации поваров, вернутся к своим столикам. Журналисты всегда называли ка-кадзе ее духовными детьми, ведь она была первой Красной, – но правда была ей неприятна.

Касэй, пребывавший в превосходном настроении еще с самого начала революции, заявил:

– Мы обрушим провод примерно через неделю.

– Да что ты говоришь! – ответила Энн. – Но зачем столько ждать?

Дао не уловил ее сарказма.

– Нужно предупредить людей, чтобы они успели покинуть район экватора.

Обычно он был угрюм, но сегодня не уступал в бодрости Касэю.

– А если отключить лифтовой провод?

– Может быть, так и сделаем. Но даже если все наши противники эвакуируются и передадут лифтовое хозяйство нам, часть троса все равно упадет.

– Ударите по нему? Неужели действительно подготовили ракетные установки?

– Да. Но верхнюю часть пробьем в том случае, если военные спустятся и попытаются вернуть себе Шеффилд. А чтобы обрушить незначительную часть провода, не нужно стрелять в его основание.

– Управляемые ракеты можно нацелить на нижнюю часть, – объяснил Касэй. – Хотя вообще сложно сказать, что тогда случится. Но разрыв прямо над ареосинхронной точкой снизит урон, который получит область экватора, и не даст Нью-Кларку улететь так далеко, как улетел первый Кларк. Мы хотим свести все волнения к минимуму и по возможности избежать проблем. Только разрушим здание, и все. Как будто оно пришло в негодность и подлежит сносу.

– Да, – проговорила Энн, чувствуя облегчение от этого проявления здравого смысла. Однако ее идея, преподнесенная как план, придуманный кем-то другим, странным образом встревожила ее. И все же главная причина ее тревоги заключалась в другом.

– А как же остальные – Зеленые? Что, если они будут против?

– Не будут, – ответил Дао.

– Но они не согласны! – резко возразила Энн.

Дао покачал головой.

– Я разговаривал с Джеки. Может, некоторые Зеленые действительно против, но ее группа говорит так только на публику, чтобы выглядеть терпимыми к землянам, и они могут свалить все на радикалов, которые им неподконтрольны.

– На нас, – сказала Энн.

Оба кивнули.

– Точно как в Берроузе, – улыбнулся Касэй.

Энн задумалась над его словами. Несомненно, это было правдой.

– Но среди них есть решительные противники. Я спорила с ними на этот счет, и никакая публичность тут ни при чем.

– Угу, – медленно ответил Касэй.

Они с Дао смотрели на нее.

– Так, значит, вы все равно это сделаете, – наконец заключила она.

Они просто смотрели на нее. Вдруг она поняла, что они больше не станут делать то, что она им скажет, как молодые ребята не стали бы подчиняться дряхлой бабке. Они насмехались над ней. Пытались придумать, как повыгоднее ее использовать.

– Нам придется, – ответил Касэй. – Это необходимо для Марса. Не только для Красных – для всех нас. Нам нужно быть на некотором расстоянии от Земли, и гравитационный колодец это расстояние восстановит. Без него же нас унесет вихрем.

Это был довод самой Энн – на встречах на Восточном Павлине она говорила то же самое.

– А если они попытаются остановить вас?

– Вряд ли у них это получится, – сказал Касэй.

– Но если все же попытаются?

Двое мужчин переглянулись. Дао пожал плечами.

«Так, – подумала Энн, глядя на них. – Значит, они хотят начать гражданскую войну».

Люди продолжали подниматься по склонам Павлина, заполняя Шеффилд, Восточный Павлин, Ластфлоу и остальные шатры на краю вулкана. Среди них были: Мишель, Спенсер, Влад, Марина и Урсула; Михаил с целой ватагой богдановистов; Койот, в одиночку; группа из «Праксиса»; большой поезд со швейцарцами; караваны марсоходов с арабами; суфисты и миряне; местные уроженцы из других городов и поселений Марса. Они собирались, чтобы со всем покончить. Местные объединяли усилия по всей планете, все системы жизнеобеспечения управлялись местными бригадами совместно с «Сепарасьон дель Атмосфер». Конечно, оставались еще мелкие очаги сопротивления наднационалов, как и отряды ка-кадзе, систематически уничтожавшие всякие попытки терраформирования; но гора Павлина, бесспорно, оставалась важнейшим местом в стоявшей перед всеми проблеме – либо завершить революцию, либо, чего уже побаивалась Энн, дать ход гражданской войне. Или и то и другое. Такое тоже когда-то случалось.

Она ходила на встречи, плохо спала по ночам, просыпалась в тревоге, даже когда дремала в переездах от одной встречи к другой. Воспоминания о встречах становились все более смутными: все они проходили в спорах, и от них не было никакого толку. Она лишь утомлялась, и нарушения сна не шли на пользу. Как-никак, ей было около ста пятидесяти лет, и за последние двадцать пять из них она ни разу не проходила геронтологической терапии, отчего постоянно чувствовала себя совершенно измотанной. С растущим безразличием она наблюдала, как другие обсуждают ситуацию во всех мельчайших деталях.

Земля все еще пребывала в хаосе: большое наводнение, вызванное разрушением западного Антарктического ледяного щита, действительно оказалось идеальным пусковым механизмом, на который рассчитывал «генерал Сакс». Энн видела, что Сакс ничуть не раскаивался из-за того, что воспользовался бедствием землян, и даже не задумывался о множестве смертей, к которым оно привело. Когда он говорил об этом, она ясно читала его мысли: в чем тут раскаиваться? Наводнение произошло случайно, это геологическая катастрофа, событие того же разряда, что ледниковый период или падение метеорита. И никто не стал бы раскаиваться, пользуясь таким случаем ради собственной выгоды. Лучше всего – извлекать из хаоса и беспорядка все, что возможно, и не беспокоиться на этот счет. Все это читалось по лицу Сакса, когда он говорил, что делать дальше в отношении Земли. Он предлагал отправить делегацию, дипломатическую миссию, выступить на публике, устроить встречу. Казалось, он говорил бессвязно, но она понимала его – как брата, как старого врага! Да, Сакс – по крайней мере, старый Сакс – был истым рационалистом и никем иным. А потому его легко понять. Если сравнивать с другими – легче, чем фанатиков ка-кадзе.

Но встретиться и говорить с ним можно было только на его условиях. Поэтому на встречах она садилась напротив него и пыталась сосредоточиться, даже несмотря на то, что ее разум словно затвердевал, превращаясь в камень прямо внутри головы. Споры поднимались снова и снова: что им, собравшимся на Павлине, делать? Кто займет Павлиний трон? Потенциальных шахов было предостаточно – Питер, Ниргал, Джеки, Зейк, Касэй, Майя, Надя, Михаил, Ариадна, незримая Хироко…

Кто-то взывал к тому, чтобы принять за основу нынешнего обсуждения итоги конференции в регионе Дорса Бревиа. И все бы ничего, но без Хироко у них не было духовного центра – ведь она оставалась единственным человеком в истории Марса – кроме, конечно, Джона Буна, – с кем считались все. Но теперь не было ни Хироко, ни Джона, ни Аркадия. Не было даже Фрэнка, который сейчас мог бы принести пользу, прими он сторону Энн, что вряд ли бы случилось. Никого не было. Осталась лишь анархия. Удивительно, как их отсутствие было заметно за переполненным столом – даже заметнее, чем присутствие всех остальных. Вот, например, Хироко: о ней часто упоминали, а она, несомненно, скрывалась где-то в необжитых районах, по своему обыкновению покинув товарищей в час нужды. Выбросив их из гнезда.

Удивительно, что именно единственному ребенку их ушедших героев, Касэю, сыну Джона и Хироко, суждено было стать наиболее радикальным лидером, который вызывал у нее тревогу, даже находясь на ее стороне. И вот он сидел, выражая неодобрение Арту, исказив рот в слабой улыбке. Он ничем не походил ни на одного из родителей – впрочем, в нем было немного надменности Хироко и простодушия Джона. Их худшие черты. Но тем не менее он представлял собой силу, делая то, что хотел, и многие следовали за ним. Но он был вовсе не таким, какими были его родители.

А Питер, сидевший всего в паре кресел от Касэя, был вовсе не таким, какими были они с Саймоном. Трудно было сказать, какую вообще роль играло кровное родство – по-видимому, никакой. Но у нее сжималось сердце, когда Питер говорил: он спорил с Касэем и выступал против Красных по всем пунктам, выставляя их в таком свете, будто они занимались межпланетным коллаборационизмом. И за все время этих обсуждений он ни разу не обратился к ней – даже ни разу не взглянул. Вероятно, он делал это намеренно, из вежливости: «Я не буду спорить с тобой на людях». Но выглядело это как пренебрежение: «Я не буду спорить с тобой, потому что ты не имеешь значения».

Он выступал за то, чтобы оставить трос, и поддерживал Арта в вопросе акта, составленного в регионе Дорса Бревиа, что было естественно, учитывая, что преимущество Зеленых, существовавшее тогда, сохранилось до сих пор. Он использовал этот акт как руководство, согласно которому провод следовало сохранить. А значит, допустить дальнейшее присутствие Временного Правительства. В действительности же некоторые из окружения Питера говорили о «полуавтономии» относительно Терры, а не о независимости, и Питер с этим соглашался, тогда как Энн не могла этого вынести. И все это время они даже не встречались взглядами. Это было несколько в духе Саймона – как будто молчание. И ее это злило.

– Нам нечего обсуждать долгосрочные планы, пока не решим проблему с лифтовым проводом, – сказала она, перебив его, за что удостоилась поистине злобного взгляда, будто нарушила согласие, хотя никакого согласия у них не было. Так почему им запрещалось спорить, когда у них все равно не было нормальных отношений – никаких отношений, кроме биологических?

Арт утверждал, что ООН уже готовы смириться с полуавтономией Марса, если тот останется в формате «тесных консультаций» с Землей и окажет активную помощь в разрешении ее кризиса. Надя рассказала, что общалась с Дереком Хастингсом, находившимся сейчас на Нью-Кларке. Да, Хастингс сдал Берроуз без кровавого сражения, но сейчас он желал достичь компромисса. Следующее его отступление, несомненно, не будет таким быстрым и не приведет его в какое-нибудь приятное место, потому что на Земле, несмотря на все чрезвычайные меры, теперь царили голод, мор и мародерство – общественный договор, и без того довольно хрупкий, был окончательно расторгнут. Это могло повториться и здесь; Энн следовало помнить об этой хрупкости, когда она злилась так сильно, как сейчас, когда хотела сказать Касэю и Дао, чтобы те заканчивали споры и приступали к делу. Скажи она это – и они, весьма вероятно, так и поступили бы. Она странным образом ощущала в себе такую силу, оглядывая стол и беспокойные, сердитые, недовольные лица вокруг. Она могла дать решающий голос, оказать перевес.

Говорившие поочередно брали слово, чтобы за пять минут изложить доводы то в одну, то в другую сторону. Сторонников перерезания провода оказалось больше, чем предполагала Энн, – это были не только Красные, но и представители культур и движений, сильнее других запуганные тем, что наднационалы установят свой порядок или что земляне начнут массово эмигрировать на Марс. Сюда относились бедуины, полинезийцы, жители региона Дорса Бревиа и наиболее опасливые из числа местных. Но все равно сторонники ликвидации космического троса оставались в меньшинстве. Уже не в незначительном, но в меньшинстве. Изоляционисты против интерактивистов – вот он, очередной раскол в движении за независимость Марса.

Джеки Бун встала и проговорила пятнадцать минут в поддержку сохранения лифтового провода, угрожая всякому, кто желал его разрушить, изгнанием из марсианского общества. Ее выступление вызвало отвращение у одних, у других снискало популярность. Следующим поднялся Питер и стал говорить то же самое, но уже не так прямо. Это настолько разъярило Энн, что она вскочила, как только он закончил, и стала выступать за разрушение провода. Этим она вызвала еще один ядовитый взгляд Питера, но едва обратила на него внимание: она уже дошла до белого каления и совершенно забыла о пятиминутном лимите. Никто не пытался ее прервать, и она говорила и говорила, хоть и понятия не имела, что скажет дальше, и не помнила, что сказала до этого. Может быть, ее подсознание выстроило мысли в форму речи адвоката – она на это надеялась, – с другой стороны, часть ее разума была поглощена идеями, в то время как она продолжала говорить. А может, она лишь раз за разом повторяла слово «Марс» или просто что-то мямлила, тогда как слушатели потворствовали ей или же чудесным образом понимали ее, озаренные постижением невнятицы, будто в головах у них загорелось невидимое пламя, точно они надели шляпы из драгоценностей, – и в самом деле, их волосы чудились Энн спряденными из металла, а лысины стариков – кусками яшмы, под слоем которой и живые, и мертвые могли в равной степени понимать друг друга. И в какой-то момент ей показалось, будто они все вознеслись вместе с ней, все разом, в эпифании – божественном проявлении красного Марса, свободные от Земли, живущие на первозданной планете.

Она села. Поспорить с ней в этот раз вызвался не Сакс, делавший это прежде много раз. Сейчас он озадаченно косил глаза на нее, открыв рот в восхищении, которое она не могла объяснить. Они пялились друг на друга, встретившись взглядами, но она понятия не имела, о чем он думал. Она лишь знала, что наконец завладела его вниманием.

Отпор ей в этот раз дала Надя. Ставшая ей сестрой. Надя медленно и спокойно высказалась за взаимодействие с Землей и вмешательство в ее ситуацию. Несмотря на большое наводнение, земные страны и наднационалы по-прежнему обладали значительной мощью, и бедствие неким образом даже сплотило их и сделало еще более сильными. И Надя говорила о необходимости найти компромисс, необходимости участия, влияния, перемен. Энн это казалось крайне противоречивым. Поскольку они слабы, говорила Надя, они не могут позволить себе сопротивляться, а значит, им придется изменить все земное общество.

– Но как? – воскликнула Энн. – Без точки опоры Землю не сдвинешь! Без точки опоры, без рычага, без силы…

– Речь идет не только о Земле, – ответила Надя. – В Солнечной системе появятся и другие поселения. Меркурий, Луна, крупные внешние луны, астероиды. Мы должны быть частью этого. И как первое поселение мы естественным образом станем в их главе. Гравитационный колодец без опоры будет препятствием всему этому, ограничит нашу способность действовать, нашу силу.

– Помешает прогрессу, – с горечью произнесла Энн. – Подумай, что бы на это сказал Аркадий. Нет, смотри. У нас была возможность создать здесь что-то новое. В этом был весь смысл. И возможность эта есть у нас до сих пор. Все, что расширяет пространство, в пределах которого мы можем создать новое общество, – это хорошо. Все, что ограничивает его, – это плохо. Вот о чем подумайте!

Вероятно, они подумали. Но это ничего не изменило. Все земляне вступались за сохранение провода – посылали доводы, угрозы, мольбы. Они нуждались в помощи. В любой помощи. Арт Рэндольф продолжал активно защищать провод, представляя интересы «Праксиса», который, как казалось Энн, мог стать следующим Временным Правительством и устанавливал скрытый наднационализм в его новейшем воплощении.

Но местные уроженцы мало-помалу начинали переходить на их сторону, заинтересованные возможностью «завоевать Землю», не понимая, насколько это нереально, будучи неспособными вообразить ее громадность, ее неподъемность тяжеловеса. Им можно было рассказывать об этом бесконечно, но они все равно не сумели бы этого представить.

Наконец, пришло время голосования. Решили, что участвовать в нем должны только отдельные представители – по голосу от каждой группы, подписавшей акт в Дорсе Бревиа, а также от всех заинтересованных групп, возникших позже, – новых поселений в необжитых районах, новых политических партий, ассоциаций, научных организаций, компаний, отрядов подпольщиков, нескольких фракций Красных. Прежде чем начали голосовать, какая-то щедрая наивная душа даже предложила дать право голоса первой сотне, но все лишь посмеялись над мыслью, что тогда первая сотня сможет таким же образом голосовать и по остальным вопросам. Щедрая душа, молодая дама из региона Дорса Бревиа, затем предложила дать каждому члену первой сотни по отдельному голосу, но это было отвергнуто как угроза той хрупкой власти, что имел представительский совет. Да и все равно это ничего бы не изменило.

И они проголосовали за то, чтобы космический лифт остался на месте еще на некоторое время – и во власти ВП ООН, до самого Гнезда включительно, без всяких требований. Это было то же самое, как если бы король Кнуд решил признать законными морские волны[1], но никто, кроме Энн, не смеялся. Красные пришли в ярость. Как громко возразил Дао, принадлежность Гнезда все еще активно оспаривалась, а прилегающую к нему территорию, слабо защищенную, можно захватить – ничто не вынуждало их отказываться от Гнезда, и большинство голосующих просто не хотели признавать проблему, потому что решить ее труднее, чем отступиться от нее! Но большинство оказалось единодушным. Провод было положено сохранить.

Энн ощутила знакомый порыв – бежать. Шатры и поезда, люди, по-манхэттенски тонкая линия горизонта между Шеффилдом и южным краем, базальтовый пик, взрыхленный, выровненный и замощенный… Вдоль всего края тянулась железная дорога, но западная сторона кальдеры едва обитаема. Энн села в один из наименее габаритных марсоходов, что находились в распоряжении Красных, и направилась по краю против часовой стрелки, прямо вдоль железной дороги, с ее внутренней стороны. Добравшись до метеостанции, она припарковала марсоход и вышла сквозь шлюз, неуклюже ступая в прогулочнике, сильно напоминающем тот, какие они носили в первые годы.

Она находилась в километре или двух от края. Двигаясь к нему на восток, она споткнулась раз-другой и лишь потом пошла осторожнее. Старая лава на ровной поверхности широкого края где-то была гладкой и темной, где-то – грубой и более светлой. Когда приблизилась к самому краю, уже полностью перешла в режим ареолога, кружа вокруг валунов, как могла бы кружить целый день, уделяя внимание каждому выступу и каждой трещине под ногами. И это было хорошо, потому что у обрыва поверхность разбивалась на ряд узких неровных уступов, то ступенчатых, то таких, что были выше ее ростом. И при этом в Энн нарастало ощущение пустоты впереди – уже виднелись дальний край кальдеры и остальная часть огромного круга. А потом она влезла на последний уступ, всего в каких-то пять метров шириной, с кривой задней стенкой высотой по плечо, – прямо под ней зияла огромная круглая пропасть Павлина.

Эта кальдера по праву считалась одним из геологических чудес Солнечной системы. Котловина в сорок пять километров диаметром и пять глубиной, почти идеально правильная во всех направлениях – круглая, плоскодонная, с практически вертикальными стенами. Совершенный цилиндр пустоты, врезанный в вулкан, точно образец породы, взятый для пробы. Три другие кальдеры были далеки от такой простоты формы; у Олимпа и у горы Аскрийской они представляли собой сложные нагромождения наслаивающихся друг на друга колец, тогда как у горы Арсия кальдера была более-менее круглая, но со всех сторон надколотая. Лишь здесь был правильный цилиндр – идеальная вулканическая кальдера по Платону.

Конечно, с этой превосходной точки обзора, где она оказалась, горизонтальное наслоение внутренних стенок добавляло неровностей, а полосы ржавого, черного, шоколадного и янтарного цветов свидетельствовали о различиях в составе лавовых отложений; причем одни полосы выделялись резче других, располагавшихся выше или ниже, и стену на разных уровнях занимало множество арочных галерей – это были обособленные изогнутые террасы, на большинство из которых еще не ступала нога человека. Также здесь было очень ровное дно. Проседание магматического очага вулкана, что находился примерно в 160 километрах ниже самой горы, судя по всему, всегда было необычайно правильным и происходило каждый раз в одном и том же месте. Энн задумалась, было ли это чем-либо предопределено, был ли этот очаг моложе других крупных вулканов и был ли меньше их, была ли лава более однородной… Вероятно, кто-то да занимался этим феноменом – это можно было узнать с помощью наручной консоли. Она набрала адрес «Журнала ареологических исследований», ввела слово «Павлин» и получила: «В обломках породы в западной Фарсиде найдено свидетельство стромболианской взрывной активности», «Вееровидные хребты в кальдере и концентрический грабен вне конуса позволяют сделать предположение о позднем проседании вершины». А она только что ходила по этому грабену. «Выброс ювенильных летучих веществ в атмосферу рассчитан методом радиометрического датирования пород в Ластфлоу».

Энн выключила консоль. Она уже много лет как отстала от последних новостей ареологии. Даже чтение кратких обзоров теперь требовало гораздо больше времени, чем у нее было. И разумеется, ареология серьезно пострадала из-за терраформирования. Ученые, работающие на наднационалов, были сосредоточены на поиске ресурсов и их оценке, хотя и нашли признаки древних океанов, теплой влажной атмосферы и, может даже, древней жизни. Красные ученые-радикалы, в свою очередь, предупреждали о повышении сейсмической активности, стремительном проседании грунта, гравитационном перемещении пород и скором исчезновении последнего кусочка поверхности, сохранившегося в первозданном виде. Политическое давление исказило практически все, что было написано о Марсе за последнюю сотню лет. В одном только «Журнале», насколько Энн было известно, пытались публиковать статьи по ареологии в чистом смысле слова и ставящие акцент на том, что происходило на протяжении пяти миллиардов лет, когда здесь не было людей. Это было единственное издание, которое Энн до сих пор читала, путь даже мельком, просматривая заголовки и кое-какие обзоры, а также передовые статьи. Раз или два она даже направляла письма, касающиеся тех или иных вопросов, которые там потом без особых торжеств печатали. Публикуемый университетом в Сабиси, «Журнал» рецензировался ареологами, которые придерживались одних и тех же взглядов, и статьи в нем выходили скрупулезные, тщательно подготовленные и не связывающие свои выводы с какими-либо определенными политическими взглядами – они были просто научными. Передовицы в «Журнале» выступали в защиту того, что следовало называть позицией Красных, но лишь в самом ограниченном смысле, поскольку они высказывались за сохранение первозданной среды, которая позволила бы продолжать исследования, не страдая от значительного ее загрязнения. Энн настаивала на этом с самого начала, и такая позиция до сих пор была для нее самой близкой; правда, сложившееся положение вынудило ее перейти из научной сферы к политической активности. То же случилось и со многими другими ареологами, которые теперь поддерживали Красных. По сути, они стали для нее единомышленниками – людьми, которых она понимала и поддерживала.

Но их было немного: почти всех она знала поименно. Это были в основном авторы статей из «Журнала». Что же до остальных Красных, ка-кадзе и прочих радикалов, то они придерживались какой-то метафизической позиции, составляли культ – были религиозными фанатиками, как Зеленые, последователи Хироко, чья секта поклонялась камням. Энн, если на то пошло, имела с ними очень мало общего: их принадлежность к Красным обуславливалась совершенно иным мировоззрением.

А учитывая, что Красные и сами делились на фракции, – о каком движении за независимость Марса вообще могла идти речь? Что ж, им самим было впору расколоться на самостоятельные общественные движения. И такое уже случалось.

Энн осторожно села на край последнего уступа. Отличный вид. На дне кальдеры вроде бы виднелась какая-то станция, хотя с высоты в пять тысяч метров трудно было сказать наверняка. Даже развалины старого Шеффилда оказались едва различимыми… хотя нет, вон они где, на дне под новым городом – крошечные завалы с прямыми линиями и ровными поверхностями. Неглубокие вертикальные рубцы на стене, что виднелись выше, появились в результате падения города в 61-м.

Шатровые поселения все еще стояли на краю, будто игрушечные деревни из папье-маше. Шеффилд над самым горизонтом, приземистые складские здания к востоку от Энн, Ластфлоу, всякие шатры поменьше, разбросанные по всему краю… Многие из них слились, чтобы образовать что-то вроде Большого Шеффилда, занимая почти все 180 градусов края, вокруг Ластфлоу и на юго-запад, где железные дороги тянулись по длинному склону западной Фарсиды к равнине Амазония вслед за павшим проводом. Все эти города и станции не могли существовать без шатров, потому что на двадцатисемикилометровой высоте воздух всегда был в десять раз разреженнее, чем на нулевой отметке, или на уровне моря, как ее еще называли. Это означало, что давление атмосферы здесь достигало лишь тридцати – сорока миллибар.

Города были обречены на то, чтобы остаться шатровыми, хотя благодаря проводу (который она отсюда не видела), пронзающему Шеффилд, их развитию определенно было суждено продолжиться до тех пор, пока крупный шатровый город не возьмет всю кальдеру в кольцо. Тогда саму кальдеру неминуемо накроют шатром и займут ее круглое дно, прибавив тем самым к территории города полторы тысячи квадратных километров. Однако тут возникал вопрос: кто станет жить на дне такой дыры, будто на дне мохола, среди каменных стен, как в каком-то круглом кафедральном соборе без крыши… хотя, может, кому-то это и придется по нраву. Ведь богдановисты жили в мохолах годами, и ничего. А здесь вырастят леса, построят на арочных уступах домики для альпинистов или, скорее, пентхаусы для миллионеров, вырежут лестницы в скалах, установят стеклянные лифты, которые будут целыми днями ходить вверх-вниз… Плоские крыши, домики в ряд, небоскребы, тянущиеся к самому краю, вертодромы на ровных круглых крышах, железные дороги, висячие автострады… О да, всю вершину горы Павлина, кальдеру и все вокруг мог занять огромный город планетарного масштаба, который непрерывно разрастался бы, словно гриб, чтобы в будущем распространиться на всю Солнечную систему. Миллиарды, триллионы, квадриллионы людей – все практически бессмертные, какими они могли себя сделать…

Энн в замешательстве потрясла головой. Радикалы в Ластфлоу не очень-то разделяли ее взгляды, но если они добьются своего, то вершина Павлина и вся остальная территория Марса станут частью этого огромного города. Она пыталась сосредоточиться на открывшейся ей панораме, прочувствовать ее, ощутить трепет перед ее симметрией, любовь к твердой скале, на которой она сидела. Ее ноги свисали над краем уступа, она стучала пятками по базальту; если бы она сейчас бросила вниз камешек, он пролетел бы пять тысяч метров. Но сосредоточиться не удавалось. Не удавалось этого ощутить. Она словно окаменела. И пробыла в таком состоянии слишком долго… Хмыкнув, Энн тряхнула головой и вытащила ноги из обрыва. А затем вернулась обратно к марсоходу.