Читать книгу Прощай, Титаник! - Кира Барских-Кастальди - Страница 5

Когда мы пекли профитроли с заварным кремом, мама попросила испечь ей нормальный осетинский пирог с мясом. Ещё большей неожиданностью было появление мамы с пакетами, содержимое которых состояло из разливного пива (не характерно для мамы, предпочитающей водку или коньяк), сушенной рыбы, ингредиентов для чебуреков, конечно, с мясом.

Мама занесла пакеты, разделась до трусов и лифчика (которые, конечно, друг другу не подходили), налила себе в самую большую кружку пива, села на диван и включила телевизор на шансонной программе «Три аккорда». Что было дальше? Дальше мама надела шелковый халат и нажарила вкуснейших чебуреков с тонким тестом и тянущимся сыром с зеленью внутри. И, конечно, чебуреки с мясом.

По признаниям самой мамы стейк с кровью для нее большее лакомство, чем наполеон со сливочным кремом. А стейк с кровью под водочку могут сделать день счастливым и запоминающимся. Я считаю, женщина, родившая пятерых детей, заслуживает стейк с кровью и с водочкой даже больше, чем букет цветов.

С детства остались воспоминания о том, как мама говорила мне: «Я думаю»., подразумевая просьбу не мешать её думам. И она действительно думала. Кажется, что до моих лет 10 она думала без перерыва. О чем она думала – знание сокрытое ото всех. О том, что она думает, мама говорила мне до тех пор, пока не встретила отчима. После чего она, видимо, думать перестала. Но до этого думать ей приходилось много. Видите ли, как я уже говорила, мама была женщиной предприимчивой, бизнес-вумен 90-х, имела бизнес, постоянно летала в Италию и во Францию (бюстгальтер La Perla из главного «универмага» Парижа достался мне по наследству и со всеми почестями хранится в коробке для белья), была самой стильной (с её неординарным вкусом) и самой яркой (не без каре и рыже-красных волос). Знаю точно, что у неё была самая длинная в городе шуба, как говорится, в пол, и у неё у первой появилась машина Ford в то время, когда все продолжали пользоваться советским автопромом. Думаю, картина успеха ясна. Так вот этой женщине со временем приходилось придумывать всё более изворотливые и хитроумные ходы, чтобы приумножить доход от остатков бизнеса после побега от долгов (долги тогда были у всех, все всё делали в долг, и мало кто этот долг возвращал по причине обостренного в русском человеке чувства справедливости, а брать с русского человека огромные проценты несправедливо, поэтому справедливо их не возвращать).

Помимо того, что мама много думала, она много читала. Литературу до сих пор мне не доступную. Елена Петровна Блаватская была такой же квартиранткой в многочисленных квартирах, которые мы снимали и с которых переезжали. Мама прочла все её труды. Мне было даже страшно смотреть на пугающую тёмно-коричневую обложку с большими буквами «БЛАВАТСКАЯ». Помню ещё Пауло Коэльо с его романами-притчами, философско-психологическими рассказами. Потом, уже по прошествию почти десятилетия, когда возраст мой и жизненные обстоятельства позволяли и требовали одновременно решительных шагов, я приучила мама к Достоевскому и Толстому (Льву, конечно). «Бесы», «Идиот» и «Братья Карамазовы» стали для простой еврейской женщины русского происхождения личной душевной болью. «Крейцерова соната» читалась вслух, в кругу членов семьи, оказывающихся в комнате в момент громогласного чтения (читала, конечно, мама) (я вспомнила, для чего она читала вслух: отчим – человек деревянный и до удивления равнодушный ко всему, читая вслух, она пыталась привлечь его внимание к вещам, волнующим её, она пыталась разделить с ним то прекрасное, что ей хотелось передать ему, ему ничего не желающему куску бревна; я до сих пор удивляюсь его закостенелости, боязни эмоций, мира, себя, своих детей, в круг которых, я, спасибо, Господи, не в хожу). Так я стала постоянным дилером литературы для мамы. Я выбираю и покупаю ей книги, распечатываю неизданные работы. В этом смысле любовь к чтению действительно прививают родители, но исключительно собственным примером. До 4 класса я совершенно не читала, а потом меня накрыло волной: я стремилась прочитать всё, что было указано в списке литературного чтения на лето, для меня это было соревнованием самой с собой (обычно удавалось осилить больше половины списка). О, потом я открыла для себя мир фантастики и детских детективов. Я читала серию книг о Мефодии Буслаеве (эдакий Гарри Поттер в русской лайт-версии), что-то о какой-то Нине и нескончаемые самые разные детективные истории о детях-сыщиках (потрясающее, конечно, занятие для ребенка-подростка – быть сыщиком). В конце концов книги о Шерлоке Холмсе я так и не прочла (правда, ни одну), но прочла все детективные истории об Эркюле Пуаро мастерицы Агаты Кристи. Кстати, вперемешку в этой суете в 12 лет я первый раз взялась за булгаковских «Мастера и Маргариту», необъяснимо, но факт: это единственная книга, которую я так и не смогла дочитать, трижды пыталась и не смогла, я даже экранизации не досмотрела. Ни одну. Позже появилась вторая и третья недочитанные книги, уже в 18 и 19 лет – набоковская «Ада», но до нее была «Лолита» (большую часть я прочла). Вообще признаться Набокова надо начинать не с эротики, а с «Дара» и «Защиты Лужина», чтобы раз и навсегда отдать ему сердце и разум. После «Ады» и «Лолиты» сложно отдаться. И совсем недавно я не смогла замотивировать себя закончить «Падение кумиров» Ницше, как и не закончила «Так говорил Заратустра». Надо же, я считала, что в моей жизни только три недочитанные книги, а их оказалось множество. Человек – существо удивительное: представляет себя лучше, чем он есть, приписывает себе заслуги и подвиги, которых не совершал. Интересно, Наполеона Бонапарта вообще заслуженно вписали в историю? Может, он тоже книги не заканчивал, и это вошло у него в привычку, как и думать, что покорение Москвы уже произошло. В его голове.

Чем ещё могла удивить маман мой юный детский впечатлительный организм? Всё просто: что остается после размышлений и книг? Кино. А лучше авторское кино «не для всех», что говорится, элитарное. Просмотр французских, вообще, давайте сразу, европейских фильмов происходил в неизменном семейном кругу, хотя фильмы могли быть и достаточно откровенными – мы были прогрессивной семьей, поэтому откровенные сцены никого не останавливали. На выбор предлагалось: или смотреть и задавать вопросы, или закрывать глаза и не задавать вопросов. К сожалению, я не помню, какие именно фильмы мы смотрели, я помню только две сцены из разных фильмов, обе интимного содержания, но не помню ни одного фильма в целом. Хотя трудно не запомнить, после какого кино, мама рыдает на порожках подъезда, а тебя-ребенка это так раздражает. Но я смогла и не запомнила.

Господи, как же мне сейчас хорошо. Маленькое отступление, простите мне эту шалость. Мне почти 23 года. На улице ледяной сентябрь, пасмурный, холодный, дождливый и ветреный. Я безработная и молодая. На последние деньги я сходила на маникюр, а на обратном пути купила бутылку дешевого красного полусладкого вина (пишут, итальянского происхождения) и пачку любимых тонких сигарет Чапман. У меня есть бутылка вина, пачка сигарет, книга Альбера Камю, ноутбук. Вокруг меня из колонки кружатся звуки пения Нэта Кинга Коула. Я потягиваю сладкое красное вино и пишу эти строки. Я в квартире одна. За окном темно, вечер, осень, 5 сентября, воскресенье. Я думаю о зимах, которые провела в Москве, об очаровании зимы, о снежных сияющих ярмарках в городе, о глинтвейне, о подруге, которой рядом нет, но с которой мы столько выпили и столько километров прошли. Я ностальгирую. Я так молода и мне уже есть о чем вспомнить: о потерянном, об ушедших друзьях, об утерянных моментах, о неотданных объятиях. Наверно, дело тут главным образом в том, что я пока ничем не заменила ушедших, ничем не заполнила ниши, никому их пока не отдала. Я только всё закончила. Разорвала нити, смотала обратно их в клубок, клубок положила в карман широких штанин, спрятала его там и теперь иногда проверяю его присутствие холодными от осени пальцами.

Свобода сматывать и разматывать клубки с нитями была дарована нам с детства. Мама никогда нас не контролировала. Она всегда была другом, она и сама до сих сохранила в себе столько детско-восторженного, наивного, искреннего. Да, она могла побить всю посуду в доме, посрывать карнизы с занавесками, кидаться кружками, кричать, что кто-то из нас, чаще, конечно, я, вонзил ей нож в сердце, но она всегда делала это искренне, со всей отдачей и с таким же раскаянием, как нашаливший ребенок. Так вот, что читать, что смотреть, что слушать, куда ходить, что и с кем пить – всегда оставалась на наше (детей) усмотрение. Мама лишь со всем смирением и самоотдачей принималась за решение проблем от последствий нашего детского выбора. Такая была женщина: необузданная, искрящаяся и искренняя.

Заслуги маминого культурного воспитания, его влияние на меня преуменьшить сложно. Она меня не воспитывала, она просто была занята размышлениями и чтением, она показывала, чем наполнять своё время, делать его объемным. Она не заставляла и не настаивала, она лишь просила не мешать думать и читать. Тогда мне ничего не оставалось, кроме как самой начать думать и читать. При всём уважении мама оставалась той же бандитто-хулигано, девочкой, зарабатывающей на жизнь самостоятельно в вечных поездках и полётах за товаром, в поездах с 16 лет, в самолётах с 20 лет и в клетке собственных иллюзий с 30 лет. Натура многогранная моя мама. Выходит любопытно: я намекаю на драму, но не вывожу актёров на сцену и не разворачиваю действо. Вы чувствуете драму, но не знаете, из чего она состоит.

По мере взросления лично у меня встал вопрос о границах в детско-родительских отношениях: где они проходят и кем проводятся. Я знаю, что мама их выстраивала незаметно, просто хранила какие-то свои тайны до моего определенного возраста, а потом уже делилась большим, но границы были: никаких сверхоткровенных подробностей. Я хотела хранить тайны, хотела не рассказывать о своих любимых приключениях, но не вышло, я всем с мамой делилась, почти обо всем говорила. Не знаю, верила ли она, что у меня и вправду такая бурная личная жизнь. Одна я знаю точно: она всегда готова меня выслушать, что бы я ей не рассказывала.

Почему я ощущаю зиму, когда на дворе 5 сентября? Почему все эти воспоминания нахлынули на меня, воспоминания и сожаления, грусть человека, смотавшего клубок? Виноват ли Нэт Кинг Коул, виновато ли вино, свет лампы, может? Почему хочется плакать от того, что год назад жизнь была иной и в ином месте, рядом были люди и пили со мной вино, грустили, искренне или нет, – никогда не узнать, чужая душа потемки, но хочется плакать от того, что всё иначе, что столько дров наломано, столько обид нанесено, и обратного пути нет, только ностальгия, а иначе будет неправильно, иначе я буду неуравновешенной истеричкой-самодуркой, к тому же у меня есть гордость, и я не собираюсь её сматывать в клубок и класть себе в карм. Я говорю всё и не говорю ничего. Я не даю подробностей и причин состояния, которое описываю. А надо ли? Всё счастливые семьи счастливы одинакова, все несчастные семьи несчастливы по-своему. Я скажу так: все счастливые и несчастливые люди одинаково проявляют счастье и одинаково переживают несчастье. Их конкретные действия имею значение лишь для их собственных биографий, но чувства, ощущения, переживания едины для всех. Иначе не было бы обожаемых поэтов: если бы мы не разделяли с ними их душевных порывов, мы бы не хранили память о них, не обращались бы к ним и не вдохновлялись бы их словами. Мне достаточно того, что вы понимаете описываемые мною ощущения. Их причины могут быть разными, важно другое – они есть, вот они, как они появились – весомого значения не имеет.

Я много наблюдаю за человеком в самых различных его проявлениях, ипостасях. За рабочими-эмигрантами, за мамочками-домохозяйками, за девочками, за мальчиками, за всеми, кого вижу. Их жизни как раз и интересны причинно-следственной связью: как началось, как развивалось и чем закончилось. Почему тогда я не даю подробностей? Ну, конечно! Конечно, из-за раздутого чувства значимости, тщеславия, гордыни. Та я ещё тварь, такая же эскортница в душе, как и все те, о ком хотелось бы рассказать. Продажная, трусливая, глупая, вечно берегущая себя. Куда мне продавцом за кассу в кондитерскую, – у меня же и интеллект, высшее образование, и вообще я не такая как вы. О, как. И главное, сука, даже не могу ведь на работу устроиться. Кто я, что я – даже Господь не знает. Но одно ясно точно: я соглашусь на содержание, на сладкую жизнь с седыми яйцами, хотя в мечтах яйца зрелые, но не вялые. Боже, откуда все эти пошлости в моей голове? Потому что я трусиха, вот почему. Я не могу работать и зарабатывать. Я могу пить вино у камина в роскошном кресле с дорогим бокалом вина в руках, вся в облаке такого же дорого парфюма, в шелковых одеждах и холодных бриллиантах. Но мой семейный дом разваливается, маме нужно помогать с деньгами, мне нужно самостоятельно себя обеспечивать, а я только и способна пить вино и писать всё это, только потому что я люблю писать.

Я кладу сигарету между губ. Я по-прежнему дура.

Я втягиваю дым той же сигареты с сладким фильтром и коричневым стержнем и не могу не вспоминать, как начала курить в августе перед началом третьего курса, и как потом курила осенью среди опавших листьев на качелях во дворе дома перед общежитием, как курила зимой под подающим снегом, как курила около ресторанов в легком пальто среди зимы, как курила пьяная в компании друзей. Я как Марсель Пруст не могу того не вспоминать, когда курю.

Я всё также хочу беззаботной богатой жизни с сигаретами и вкусным дорогим вином, в большом доме, с коллекцией роскошного парфюма. Я согласна быть нелюбимой, это даже лучше для моей писанины – больше вдохновения. Я согласна просто быть, просто возьмите меня такую, посадите у камина в дорогих тканях, дайте мне винный погреб и уверенный счёт в банке. Я помогу маме с её проблемами, я сделаю себе идеальные белые зубы и буду страдать, потому что принято связывать богемную жизнь с тайным страданием, что ж, может, это не далеко от правды, я ещё не проверяла, но хочу проверить и знаю, что так и будет. Нам же мёду не давай, дай пострадать. Я буду писать и рисовать. Буду бесполезной для общества, буду оправданием клише: богатой и пишущей. Но я обещаю не вмешиваться в политику, не заниматься фальшивой благотворительностью и не наносить вреда.

Как это связано с моей мамой? Это всё, что я могу сделать для неё. Я пью и курю за её счёт уже многие годы. Я так ничему и не научилась, я зачаток человека. Я – Эдичка Лимонов. Бедовая. Беда в том, что я не могу обеспечивать себя сама. Я – паразит. Псевдоинтеллектуал. Я хочу пить вино каждый вечер, а начинать утро с бокала шампанского, я хочу сыр с плесенью и инжир. Но мне даже не верится, что я могу это за свой счёт. Таких денег мне не заработать. Наверно. Я не знаю, мне же только почти 23 года.

Ощущение того, что всё будет иначе через год, не покидает. Хотелось бы, чтобы всё было иначе уже через месяц. Но как же это удивительно! Сейчас ты – ничто, и ждёшь, что через месяц или год ты будешь чем-то. Ты знаешь и не знаешь, будет это так или нет. Но у тебя есть опыт: вот прям сейчас год назад ты был иным. Значит, можно предположить, что действие закона «иначе» останется неизменным, и через год ты будешь иным. Последняя надежда бездельника. Пьющего и ищущего работу бездельника с вагоном желаний.

Господи, но что конкретно я могу сделать? Пойти мыть полы? Не обращать внимание на свои способности, если они, конечно, есть? Что делать мне, почти 23-летней девушке в Москве? Девушки, из недоеврейской семьи, приучившейся пить вино и куролесить? Что вы мне посоветуете? Ахаха, пойти мыть полы, я знала ваш ответ. Я и сама себе это советую. Будет хватать хотя бы на вино и сигареты. Уточню: я смогу самостоятельно покупать себе вино и сигареты и буду уборщицей. Ну не ирония ли? Пойти, что ли в эскорт? Начать вылизывать яйца старым американцам?

Я сделала ужасную вещь. Я сделала шаг на встречу с неизвестным мне человеком-иностранцем. Он писал мне, чтобы встретиться, но я неумело вела беседа в русле того, что он считает меня эскортницей, хотя, боже мой, он, моет, вообще ничего подобного не думал, но я идиотка настаивала, что хочу 30 тысяч за встречу. Если вы всё ещё думаете, что мне есть какое-либо оправдание, что я хороший человек, наверно, вы ошибаетесь. Я конченный человек, я хочу удобств, я хочу закрыть свой кредит и кредит брата, купить маме линолеум и кухню, я хочу только этого, я хочу хотя бы раз самостоятельно заплатить за квартиру, которую мы снимаем. Это всё, чего я хочу, помимо ещё одной бутылки вина.