Читать книгу Литература (Русская литература XIX века). 10 класс. Часть 2 - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 38

Александру Николаевичу Островскому обязан своим рождением русский национальный театр со своим неповторимым лицом, колоритом, жанровыми предпочтениями и, самое главное, со своим репертуаром. То есть с обширным набором пьес, которые можно ставить в течение театрального сезона, постоянно разыгрывать на сцене, меняя афишу в зависимости от настроений публики.

До Островского гениальные творения Фонвизина, Крылова, Гоголя сияли как яркие, но редкие звезды на театральном небосклоне. Основу репертуара русских театров XIX века составляли переводные пьесы и средние по уровню отечественные водевили-однодневки. (Комедия «Горе от ума», как вы помните, на сцене была поставлена нескоро.) Островский же сумел совершить в области драматургии такой же прорыв, какой Пушкин, Гоголь, Лермонтов совершили в области поэзии и прозы. Его ранние литературные опыты («Записки замоскворецкого жителя» (1847) и другие) были связаны с художественными идеями натуральной школы; его пьесы строились на принципах народности. Постоянной, сквозной темой его творчества стала власть денег над душой человека, над его судьбой. Но при этом сам Островский ощущал себя не столько бытописателем, сколько выразителем национального духа.

Почему мы связываем с именем Островского представление о русском национальном театре? Какая сквозная тема проходит через все творчество Островского?

Начало пути

Александр Николаевич Островский родился и вырос на патриархальной окраине Москвы, в Замоскворечье. Это был особый мир купечества и мелкого чиновничества, живший по своим законам. Здесь строго соблюдали церковные обряды (примешивая к ним суеверия), здесь царили старинные обычаи, здесь звучала коренная русская речь. Даже одевались тут иначе, чем в центре города, – по-купечески, на давний манер. Дед Островского был священником; отец, окончив Духовную академию, не принял духовное звание и поступил на государеву службу, по судебной части. В конце концов он даже выслужил дворянство и перешел из государственной в частную судебную систему. Мать тоже происходила из семьи священнослужителей, была поповной.

Тихое течение жизни, старинный быт, нравы московского купечества, которое часто селилось именно в Замоскворечье, – все эти впечатления и сформировали личность юного Островского. Вообще он словно сроднился с хлебосольной и чуть ленивой Москвой; впоследствии, уже став известным сочинителем, регулярно покидал ее пределы только на лето; он почти не участвовал в театральных гастролях, редко совершал вояжи, особенно заграничные.

Может быть, он и сам стал бы всего лишь частью окраинного, купечески-мещанского московского мира, врос бы в него корнями, пошел бы по отцовским стопам. Но в 1831 году, когда Александру Николаевичу только-только исполнилось 8 лет, умерла мать будущего драматурга. Через некоторое время отец женился повторно; мачеха была из обрусевших шведов, принадлежала к старинному дворянскому роду. И она озаботилась воспитанием своих детей и пасынков.

Островский закончил Первую городскую гимназию – лучшую тогдашнюю гимназию Москвы; поступил на юридический факультет Московского университета. И хотя учебу в университете он так и не завершил (помешали литературные устремления), все равно хорошее образование, полученное Островским, прочно легло на замоскворецкие патриархальные впечатления, как краска ложится на хороню загрунтованный холст.

Александр Николаевич рано женился; в 1840-е его гражданской женой (то есть без таинства церковного венчания) стала мещанка Агафья Ивановна (фамилия ее неизвестна). Не обладая каким-либо образованием, она была умна и сердечна, сумела наладить быт Островского, замечательно пела русские песни. Лишь после ее смерти в 1867-м драматург вступит в церковный брак с актрисой Малого театра Марией Васильевой. Вплоть до 1851 года Островский служил в судах и сочинительствовал. Первая пьеса, принесшая ему известность, – комедия «Свои люди – сочтемся!» (другое название – «Банкрот»). Она была напечатана в 1850 году в журнале «Москвитянин»; ее успел поддержать Гоголь. Но до театральной премьеры дело тогда так и не «дошло»: цензура запретила постановку, а молодой драматург был отдан под негласный надзор полиции.

Какую роль в творческой судьбе Островского сыграла жизнь в Замоскворечье?

Народная комедия «Свои люди – сочтемся!». Особенности поэтики Островского

Сама по себе интрига комедии, запрещенной к постановке на целых 11 лет, была весьма традиционна. Островский вообще не стремился к сюжетной новизне, он писал: «Драматург не изобретает сюжетов… Их дает жизнь, история, рассказ знакомого, порою газетная заметка. У меня… все сюжеты заимствованы».

В центре комедии «Свои люди – сочтемся!» – богатый хозяин, ловкий приказчик, коварная дочь. Купец Большов затеял ложное банкротство, чтобы обмануть кредиторов, а приказчик Подхалюзин обманул его самого – и состояние присвоил, и дочь Липочку «завоевал». Действие развивается по принципу песочных часов: сила Большова постепенно слабеет, власть его «утекает», в какой-то момент часы переворачиваются – и наверху оказывается Подхалюзин…

К традициям русского театра XVIII столетия восходит и ономастика Островского – система имен его персонажей.

Классицизм предписывал комедиографу жесткие правила. Зритель должен был заранее знать, как относится автор к тому или иному герою, следовательно, имена и фамилии подбирались говорящие. Стародум и Скотинины в фонвизинском «Недоросле» – яркие примеры такого рода. Ранний Островский не отступает от этого правила. Если в центре действия мелкий пройдоха (в словаре Владимира Даля именуемый подхалюзой), то фамилия Подхалюзин напрашивается сама собой. А главному персонажу, богатому и сильному купцу, естественно дать кичливую фамилию Большое, библейское имя Самсон (в Библии это могучий герой, который утратил свою силу) и насмешливо-горделивое отчество Силыч.

Новой была не интрига. Новым был не принцип подбора имен. Новым был подход автора к героям. Театральное искусство куда более условно, чем эпическая проза и даже лирика; сценическое действо диктует драматургу свои жесткие правила. Актер не может играть хорошо, если нет зрительского отклика, ответной «волны» зрительного зала. При этом спектакль идет недолго, разворачивается стремительно. Чтобы зритель сразу, не теряя времени, включился в ход событий, эмоционально отозвался на них, в героях должны узнаваться общие, типологические черты.

Вспомните, что такое театральные амплуа, – мы говорили о них, когда повторяли комедию Грибоедова «Горе от ума».

Разумеется, эти узнаваемые амплуа, как своего рода колбочки, художник наполняет новым содержанием, наделяет героев индивидуальностью, характером. Но Островский с самого начала сосредоточился на другой задаче. Он недаром брал уроки у натуральной школы и соотносил своих персонажей не с театральными типами, не с театральными масками (ловкой служанки, обманутого мужа, скупого барина, умной крестьянки), а с социальными типажами – купцами, слугами, дворянами.

В образе Большова зритель сразу узнавал черты купца современного, «образца» 1850-х годов. То же и с Подхалюзиным. Житейские наблюдения драматурга были сгущены, сконцентрированы, сфокусированы в его персонажах. И лишь затем эти свежие наблюдения оттенялись легко узнаваемым литературным фоном. (В Подхалюзине узнается тип Молчалина; некоторые сцены со страдающим Большовым напоминают пародию на шекспировского короля Лира.)

В первой же заметной пьесе Островского определились и другие особенности его поэтики.

Речевые характеристики героев не просто вносили дополнительные краски в образ персонажа, не только подчеркивали его индивидуальность. Диалоги в комедиях и драмах Островского играли куда более серьезную роль, они служили речевым аналогом действия. Что это значит? А вот что. Когда вы будете читать пьесы великого русского драматурга, то наверняка обратите внимание: при всей своей увлекательности они не слишком динамичны. Экспозиция в них очень долгая, а кульминация и развязка, напротив, стремительны и скоротечны. Интерес зрителя и читателя обеспечен совсем другим: ярким описанием нравов, напряжением моральных коллизий, которые встают перед героями. Откуда мы узнаем об этих коллизиях? Как раз из диалогов героев. По чему судим о колорите, самобытности? По речи персонажей. В том числе по их монологам.

Например, комедия «Свои люди – сочтемся!» открывается монологом купеческой дочери Липочки.

Для дальнейшего развития действия монолог этот решительно не нужен. А вот для понимания героини – просто необходим. Жеманные обороты («али», «особливо»), полукнижные-полуразговорные выражения («Удостойте счастия, сударыня!») создают образ бойкой дурочки, которая своего, однако, не упустит. В том и дело, что Островский переносит в драматургическую плоскость психологический опыт, накопленный русской повествовательной прозой. Он сознательно романизирует свои пьесы, то есть, подобно авторам русских психологических романов, смещает центр тяжести с интриги на внутренний мир человека. (Оттого их так интересно читать – не менее интересно, чем смотреть в театре.)