Читать книгу В этом мире, в этом городе… - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 10

Кофе варю на медленном, хотя предпочла б покрепче.

Белочка привередлива, птицей скользит по лесам.

Бог, как всегда, немилостив, нам, как всегда, не легче

в студии этой расфраченной среди ожерельных дам.

Да не тряси котомочку – счастье давно потрачено.

Крошку нашла на донышке? Ладно, теперь ты Крез.

Снится почти что вымерший, плотною тьмой охваченный,

Богом вообще оставленный к зиме Кологривский Лес.

Полно; узлы завязывай, боль никому не сказывай;

Словно в судьбе залатанной точек опоры – рать.

Липнет подъезд заразный, мается друг одноразовый.

Это про местожительство – надо его менять.

Пугается день весенний,

как голубь, мелькнувший тенью

за тюлем, в чужом окошке

увидевший чучело кошки.

Рыдает в бреду бездельник.

Жизнь му`ку – в муку`, как мельник,

но всё же пробита брешь…

До отдыха – три зарплаты.

А всё же мечты крылаты…

На хлеб положи и съешь!

После вылета боли

как шуганутой моли

из тела, живущего еле,

запах хлеба и ели!..

Заплачешь и скажешь: спасибо,

поскольку ты выжила, либо

погибла, об этом не зная,

на светлом околышке рая,

где всё, как и прежде в жизни,

у лишней в своей отчизне.

Потеряла я не брошку.

Белый свет свернул в рогожку

и унёс под мышкой друг.

То-то как темно вокруг!

Но в округе много дела,

У округи нет предела.

А блошиный прыг да скок

Можно видеть в мелкоскоп.

Если хочешь, так гляди.

Я гляжу, что впереди:

Впереди стоит без крова

Кологривский лес суровый,

И ничё, – живёт народ.

А болячка заживёт.

Что с того, что ты ходишь от стены к стене,

глушишь джин и не пишешь своей родне –

свет и воля дежурят в твоём окне!

Как подлодка, лежишь на песчаном дне.

Но когда ты справишься, скажешь: да,

поплывёт вода, загудят поезда,

и тебе уж точно – вернуться туда,

и к чему эти муки, к чему тогда?..

Больше нет опоры, но сдохла цепь,

и остался только тот труд и цель,

для которых, ты, может, и рождена,

а иначе – зачем караул у окна?..

А иначе зачем снова рухнула жизнь,

и зачем этой ночью звёзды сошлись,

зашивая прореху вырванных лет?

Увезут, если даже не купишь билет…

Истончаются запахи сытых крыс,

ты щелкунчик-гость, а теперь – держись,

а теперь держи – вот твоя звезда.

Неуставшая. Верная. Навсегда.

Не нашли других – это твой лишь крест.

Не реви. Не пей. Небеса – окрест!

И в небесном зале, смотри, – аншлаг.

Что не так с тобою на сцене? Ну что не так?

Никуда не поеду, останусь в трясине уюта

посредине холста на гнездящемся в ветках дому,

в чашке время моё серебрится снежинкой-минутой,

а в окошко я вижу Казань, Кологрив, Кострому…

В этом небе, как в поле – увижу ту сторону Света,

и дорогу, которая, как и всегда, далека,

и течёт она в Лету, быть может, сквозь тёплое лето,

и, конечно, пылится, и светится даже – слегка…

И, конечно, зовёт. Ведь дорога не звать не умеет.

В чашке время кончается. Значит, пора, брат, пора.

Значит, надо собраться душой, чтоб казалась смелее.

А пока просто выжить, как бог даст, – хотя б до утра.

Хватит, родная, на закате не спят.

Полно растрачивать день на пустые виденья.

В двери звонят. Никого? А открутим назад

пару минут?.. Разлюбила, видать, приключенья.

Ветер да листья, да грозы, да дождь за окном.

Лето кончается; что ты лежишь, не одета?

Ветер

не Вертер,

да листья –

дались тебе листья, –

потом

будешь лежать, когда кончится жизнь или лето…

Ну а сейчас тебя ждут – доставай чемодан,

шляпку, мадам, не забудь и не медли нисколько.

Поромантичней закутай недевичий стан,

и не гляди в зеркала на дорогу, тем паче – в осколки.

Им, приключеньям, неважно, какая пора,

им без разбору – зима на дворе или лето,

если не счастлива – будешь хотя бы согрета,

там, где за тучей, конечно, белеет гора…

Крики чаек в гуще города,

смелый луч с утра в окне

зажигает в тюле сполохи,

простынёй пронзает ворохи.

Хорошо живётся мне!

Если утро, значит – раннее,

начинает день сурка.

Значит, снова буду ранена

острым счастьем у виска.

Розы в вазах со старанием

гибко льют свою красу;

срезанная жизнь – прощание,

никакого обещания,

что такое я снесу!

…В ходе долгого перевоза

между Нижним и Кстово

стало совсем хреново…

Увядала казанская роза.

И я стала её жаждой,

в лепестке и листке каждом,

и я стала темнотой ночи…

Но дорога – жизни короче.

Сиротство.

Мой путь пролегает на север.

У долгой разлуки с отцом

меняется статус: forever.

Теперь я прощусь с мертвецом.

На ветке железной дороги,

единственный раз за весь год

навстречу – красивый и строгий —

он с чёрной балеткой идёт.

Немыслимо наше касанье,

но душ ощутимая связь…

Отец остаётся в Казани,

где жизнь его оборвалась.

Мой путь пролегает на север,

под тусклыми иглами звёзд.

Небесный не справится сервер,

исчезнет покинутый мост.

Никто ничего не заметит,

невидим ни холмик, ни крест,

но нам, не смирившимся детям,

так трудно прожить без чудес.

Осень, здравствуй, мы с тобой подруги.

Мы вернулись снова в Кострому.

За какие дивные заслуги

эта ссылка сердцу и уму?

Что от нас Господь сегодня хочет,

что ещё придумал под конец?

Дело к ночи, это ясно, Отче.

Вышиваю – крестиком! – чепец.

А мои дорожные ботинки,

чувств моих и мыслей кипяток

ты в такие превратишь картинки —

мною, отбывающей твой срок.

Яблоко должно быть крутобоким.

Женщина должна быть молодой.

А поэт быть должен одиноким.

Ну, Господь, совсем. Как мы с тобой.

Прошла Вальпургиева ночь,

я небо тайно наблюдала,

и как тайком вернулась дочь,

скользнув с метлы под одеяло…

Постой, какая ещё дочь?

я ж только сыновей рожала!..

Но оба выросли – и прочь…

…поправлю дочке одеяло.

Ещё не утро и почти темно.

Прохлада августа в открытое окно

льёт гибкое и ледяное тело,

под одеяло – языки и ласты,

скользнула по лицу и меж грудей,

как это часто

и среди людей…

и спящая во сне – помолодела.