Читать книгу Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 7

Эсэсовцы делали все, чтобы весь процесс уничтожения сопровождался режимом секретности. Понимая, что информация все равно просачивается, они расставляли те или иные знаки, которые позволяли бы обреченным сохранять иллюзии. Весьма искусно комбинируя террор и ложную надежду, нацисты организовывали методичные депортации, параллельно обвиняя евреев в том, что, дескать, те сами идут на собственное заклание.

Депортации, как правило, начинались с облав и насилия, однако параллельно людям говорили, что они отправляются жить в трудовое поселение на Украине. Если польских и советских евреев доставляли в товарных вагонах, то депортируемых из стран Западной Европы – в комфортабельных поездах с билетами на руках. Насколько люди осознавали свою участь – сложный вопрос. Например, уже 23 июля 1942 г., т. е. в день прибытия первого эшелона из Варшавского гетто, покончил с собой глава юденрата Адам Черняков. Он хорошо понимал, что именно означает «эвакуация на восток», а потому предпочел расстаться с жизнью, нежели содействовать нацистам в истреблении своего народа.

Достаточно быстро до Варшавы дошли слухи о том, что творится в Треблинке. Для их проверки в августе по заданию Бунда за одним из поездов последовал подросток Залман Фридрих: он добрался до Соколув-Подляски, где от железнодорожных рабочих узнал, что здесь путь раздваивается и одна ветка ведет к Треблинке. Наблюдая за движением составов с депортируемыми, Залман обратил внимание, что обратно они возвращаются пустыми, причем никакого подвоза продовольствия не осуществляется. Вскоре на рыночной площади он столкнулся с двумя бежавшими из Треблинки евреями, которые подтвердили наихудшие опасения[47]. Позднее в Варшаве ходили слухи, будто из евреев здесь делают мыло и удобрение[48]. Регулярность депортаций в Треблинку привела к активизации подполья Варшавского гетто и появлению тех структур, которые в дальнейшем, в апреле 1943 г., подняли восстание. При его подготовке также использовались отсылки к тому, что творилось в этом центре уничтожения. Так, в январе 1943 г. подпольная Еврейская боевая организация выпустила прокламацию, обращенную к обитателям Варшавского гетто и призывавшую к восстанию. Начиналась она со слов, что в Треблинке за полгода были уничтожены 300 тыс. евреев[49]. Точно так же слухи об этом месте уничтожения распространялись и в других гетто, особенно в тех, которые находились поблизости. Так, историк М. Дин утверждает, что благодаря этим рассказам уже в сентябре 1942 г. при ликвидации гетто в деревне Сточек-Венгрувский многие его обитатели спрятались и сумели избежать гибели[50].

Перевозка в переполненных товарных вагонах была подлинным испытанием. Жара, толкучка, невозможность даже присесть, спертый воздух, жажда – вот типичные описания происходящего. Сопровождавшие поезда вахманы могли беспричинно стрелять по вагонам, что уж говорить о расстрелах тех, кто пытался высунуться или пролезть в небольшое окошечко, заделанное колючей проволокой. Далеко не все доживали до Треблинки, а воля прибывших зачастую была подавлена. Случались и совершенно дикие истории. Например, Г. Марчинякувна передавала рассказ еврейки Чеси из Варшавы: «Воды трое суток им ни разу не давали. Оправлялись там, в вагоне. Дети умирали. Одного умершего ребенка пришлось после особого разрешения немцев выбросить на ходу из вагона. Чеся дошла из-за отсутствия воды до такого состояния исступления, что перегрызла сама кровеносный сосуд и пила свою кровь»[51]. Иногда за водой пытались отправить детей: они могли протиснуться через маленькое окошко в вагонах. А. Гольдфарб, прибывший в составе эшелона из Менджице на станцию Треблинка 18 августа 1942 г., свидетельствовал, что одному мальчику таким образом удалось принести воды, однако во время второй ходки его застрелили[52]. Для экипажей поездов, как правило, поляков, также не было секретом, кого и для чего они перевозят. Машинист Хенрик Гавковски в интервью К. Ланцману вспоминал, что крики людей были хорошо слышны, это производило удручающее впечатление, а потому в качестве бонуса немцы выдавали машинистам водку[53].

Показания станционных рабочих Л. Пухавы и Ф. Зомбецкого ярким образом свидетельствуют, что депортации не проходили гладко. Кто-то, особенно в первое время, сохранял иллюзии и даже пытался спросить у поляков, где находится то ли город, то ли колония Треблинка. Однако в дальнейшем евреи из Польши, как правило, знали, что их ожидает, в то время как депортируемые из Западной Европы пребывали в неведении. Как рассказывал Л. Пухава, «из других же стран, по всему было видно, люди не знали о том, что им предстоит. ‹…› Можно было даже видеть, как вагон занимает лишь одна семья. Это было, правда, очень редко, немцы этим достигали определенной цели: давали возможность увозить с собой побольше вещей, которые впоследствии отбирались в лагере»[54]. Те, кто понимал, что их ожидает, пытались бежать: выламывать окна и доски вагона, выпрыгивая на ходу.

Сохранились истории и о попытках массовых побегов из эшелонов. Одну из них приводил Ф. Зомбецкий: «В августе или в сентябре 1942 года эшелон с прибывшими людьми прибыл на ст[анцию] Треблинка. Прибыл вечером, и лагерь этот эшелон не принимал до утра следующего дня. Ночью заключенные в нескольких вагонах разорвали проволоку, которой были запутаны окна в вагонах, и пытались бежать, но пьяные вахманы открыли стрельбу и многих убили. Все пути железной дороги станции были завалены трупами. На другой день потребовалось три платформы, чтобы увезти эти трупы»[55]. О попытке массового бегства из эшелона, перевозящего евреев с оккупированных территорий СССР, в июле 1943 г. рассказывал другой местный житель – К. Скаржинский: «Из всех вагонов были слышны душераздирающие крики “Воды!”. Население деревни пыталось передать воду, но вахманы открыли стрельбу. В это время находившиеся в вагонах люди – мужчины, женщины и дети – стали ломать стены вагонов и выпрыгивать из вагонов. Вахманы подняли страшную стрельбу по беззащитным, умирающим от жажды людям. 100 человек было в тот день убито. Из вагонов, кроме того, выбросили 4 трупа детей, умерших от удушья, потому что никаких следов огнестрельного ранения не было. ‹…› В нашем селе все 100 убитых евреев были похоронены местным населением дер[евни] Вулька. Я тоже принимал участие в похоронах»[56]. Те, кому удавалось бежать по мере следования эшелона, могли выжить только при поддержке местного населения, в то время как польские крестьяне нередко передавали польской полиции или немцам бежавших евреев[57].

Естественно, что по прибытии в лагерь многие обреченные, особенно из числа польских евреев, уже расставались с иллюзиями. Как вспоминал А. Бомба, «некоторые в толпе понимали, что происходит, предчувствовали, что их не оставят в живых. Они пятились, отступали назад, отказывались идти дальше: они уже знали, куда их ведут, что находится за теми большими воротами. Слезы, крики, вопли. То, что там происходило, не описать словами… Их мольбы и крики стояли у меня в ушах днем и ночью, не выходили из головы»[58]. С. Райзман, прибывший в Треблинку в конце сентября 1942 г., позднее свидетельствовал, что только ее первый вид не оставлял никаких надежд: «Уже тогда для всех нас создавшаяся ситуация стала ясной. Горы личных вещей у бараков, непрекращающийся гул экскаватора, трупный тяжелый запах, исходящий из другой части лагеря, – все это говорило с достаточной убедительностью об одном: нам предстоит умереть. Каждого из нас одолевало одно желание: умереть как можно быстрее»[59].

Однако необходимость поддержания порядка заставляла нацистов продолжать прибегать к смеси жестокости и иллюзий, причем последних было достаточно для того, чтобы те, кто хотел обмануться, мог сделать это. Евреям, встречавшим обреченных, запрещалось говорить о конечном предназначении лагеря, причем их присутствие вселяло надежду на относительно благополучный исход. Как отмечалось выше, «лазарет» и обслуживавшие его евреи были отмечены знаками Красного Креста. С депортированными из Западной Европы нацисты могли проявлять и определенную вежливость.

Постепенно расширялся комплекс имитаций, которые должны были давать ложную надежду. При раздевании деньги и драгоценности предлагалось сдавать в специальную кассу. Я. Ц. Домб, депортированный в конце сентября, вспоминал, что «посреди площадки был колодезь, а за ним стоял большой широкий щит, на котором было написано: “Варшавяне, идите до бани. Получите новое белье, приготовьте документы, деньги и ценности и сдайте их в кассу. После бани вы их получите назад”»[60]. В декабре 1942 г. – январе 1943 г. по приказу Ф. Штангля была преобразована рампа, ставшая теперь напоминать фальшивую станцию. Пространство было размечено различными указателями: «Станция получила название “Obermeidan” (“Обермайдан”). Были вывешены транспаранты “Белосток”, “Волковыск”, демонстрируя тем самым транзитный характер станции Обермайдан. Кроме того, была вывеска “Касса”, над ней укреплены типичные станционные часы. Все это было бутафорией. Никакого отношения ни к Белостоку, ни к Волковыску эта станция не имела. Касса бездействовала»[61], – таким образом описывал новый вид станции М. Коритницкий.

Естественно, все это воздействовало исключительно в условиях спешки, когда депортируемые не имели времени и сил четко осознать происходящее. Поверхностной имитации оказывалось достаточно для тех, кто хотел обмануться. Причем по мере продвижения к газовой камере террор в отношении обреченных нарастал. Т. Гринберг в показаниях сентября 1944 г. весьма подробно свидетельствовал об этом: «Во время раздевания СС-овец унтершарфюрер Сухомель торопил людей, говоря, что в бане вода остынет, при этом говоря, что мыло и полотенца выдадут в бане. Когда люди разделись, их группу в пять-шесть тысяч от раздевалок по коридору гнали к “бане”. И если в момент раздевания вахманы, подгоняя людей, избивали их плетками, то в момент, когда гнали людей в “баню”, начинались настоящие зверства. Вдоль проволочного коридора, ведущего к бане, стояли вахманы-украинцы с плетками в руках и беспощадно избивали женщин, детей и мужчин, проходивших мимо, и в этот момент над лагерем разносились беспрерывные крики и плач женщин и детей, которые, обезумев от страха и боли, сами бежали в “баню”, не зная, что их там ждет»[62]. Голых людей подвергали осмотрам в поисках спрятанных драгоценностей, а у входа в газовые камеры вахманы могли проявлять уже откровенный садизм. А. Гольдфарб рассказывал об операторе танкового мотора Иване Марченко, отличавшемся особой жестокостью: «Когда я был занят переноской трупов из камер к яме, предстала страшная картина изувеченных людей. Кроме того, что люди отравлялись в этих камерах газами, у многих из них оказались отрезанными уши, носы, другие органы и телеса, у женщин – груди. Так утонченный способ отравления газами дополнялся физическими предсмертными мучениями из-за наносимого им членовредительства»[63].

Практически на каждом этапе депортаций (организация групп для отправки, выгрузка на станции, раздевание, вход в газовые камеры, утилизация трупов) нацисты задействовали евреев, что не просто было вынужденной технической мерой, но и имело в глазах эсэсовцев особый извращенный смысл, представая прямым доказательством того, что они, евреи, действительно принадлежат к «низшей расе», раз убивают соплеменников. Я. Верник пересказывал слова К. Франца: «Искусством немцев, говорит он, является то, что они в состоянии владеть собой в любой ситуации. Потому немцы так руководят выселением, что евреи сами набиваются в вагоны, не представляя, что их ожидает» (с. 164).

Описывая процесс депортаций и уничтожения евреев, мы не должны забывать, что этот поток не был стабилен все время существования Треблинки. Именно из-за того, что выжившие узники экстраполировали данные периода максимальной «загрузки» на все время существования лагеря смерти, уже осенью 1944 г. в советских документах шла речь о якобы 3 млн уничтоженных евреев. В действительности пик депортаций пришелся на 1942 г. Согласно телеграмме Г. Хёфле, отправленной 11 января 1943 г. штурмбаннфюреру СС А. Эйхману в Берлин, всего за 1942 г. в четырех лагерях смерти – Белжец, Собибор, Треблинка и Майданек – были убиты 1 274 166 евреев. Из них 713 555 пришлось на Треблинку (435,5 тыс. – на Белжец, чуть более 101,3 тыс. – на Собибор, а также 24,7 тыс. – на Майданек)[64]. Эта телеграмма, перехваченная британцами и обнаруженная лишь в начале 2000-х гг., подтвердила более ранние оценки историков, сделанные на основе альтернативных источников – документов Германской имперской железной дороги, Reichsbahn, и ее подразделения в Генерал-губернаторстве – Ostbahn. Также альтернативную регистрацию эшелонов вел Ф. Зомбецкий, участник польского националистического подполья, который работал на станции Треблинка все время существования этих лагерей. Однако к точности его показаний стоит относиться с долей сомнения: после освобождения этих мест Красной армией он, как и некоторые узники, говорил про 3 млн убитых, а в послевоенные годы – про 1,2 млн.

Тем самым не будет преувеличением сказать, что в 1942 г. именно Треблинка была ключевым местом уничтожения евреев. Как уже отмечалось выше, изначально сюда отправлялись евреи из Варшавского гетто. К 22 сентября, т. е. к моменту завершения первой массовой «акции по переселению», здесь были уничтожены до 320 тыс. человек. В первые три недели существования лагеря ежедневно сюда привозили от 5 тыс. до 7,5 тыс. обреченных на смерть. С 5 августа начались депортации из округа Радом, с 19 августа – из других частей Генерал-губернаторства. С 29 августа по 2 сентября ввиду реорганизации депортации были временно прекращены, а потом возобновлены с новым размахом. Впрочем, ежедневное количество опять колебалось: например, 6 сентября привезли 13,5 тыс. евреев из Варшавского гетто, а 12 сентября – «всего» 4,8 тыс. С сентября начались депортации из Ченстоховского гетто, с ноября прибывали поезда из Белостока, Гродно, Друскининкая и других территорий Генерал-губернаторства. В октябре в Треблинку направляли эшелоны из Терезиенштадтского гетто, где содержались в основном чешские и немецкие евреи. В середине и конце октября несколько составов прибыли из восточных районов Третьего рейха.

Однако с середины декабря 1942 г. депортации примерно на месяц оказались остановлены. Из-за сложной ситуации под Сталинградом немецкое военное командование нуждалось в дополнительных железных дорогах и вагонах. Узнав об этом заранее, Г. Гиммлер добился от ОКВ и министерства транспорта предоставления нескольких поездов, которые позволили бы продолжить уничтожение евреев. Так, во второй половине де кабря 1942 г. в Треблинку прибыли 10 тыс. обреченных[65]. В 1943 г. она уже не знала столь массовых депортаций. 18 января началась «вторая акция» по уничтожению Варшавского гетто, однако из-за оказанного сопротивления вывезти удалось только до 8 тыс. евреев. В феврале прибыли несколько эшелонов из Белостокского и Гродненского гетто. В марте стали привозить евреев с территорий, оккупированных германскими и болгарскими войсками (собственно болгарские евреи не были переданы в руки нацистов), а также из некоторых территорий бывшей Польши. В апреле – из Варшавского и Венгрувского гетто.

Таким образом, постепенно Треблинка уступила свое место в «лидерстве» среди «фабрик смерти». Изначально это являлось отголоском событий под Сталинградом, затем – в самой Варшаве. По мере «окончательного решения еврейского вопроса» на территории Генерал-губернаторства количество обреченных на смерть уменьшалось, а в ряде случаев оставшихся было экономичнее отправлять в другие центры уничтожения. Так, например, в Майданеке пик депортаций пришелся на весну – начало лета 1943 г. ввиду массовых акций в округе Замосць. По мере сворачивания «Операции Рейнхард» увеличивалась и роль Аушвица как центра уничтожения. Его комендант Р. Хёсс постепенно выигрывал у О. Глобочника право именоваться «главным палачом». Более того, победы Красной Армии требовали от Германии мобилизации трудовых ресурсов, а потому нацисты не могли позволить себе столь активно расточать «полезных евреев», как раньше.

В итоге общее количество убитых сложно подсчитать. Первоначально со слов узников говорилось про 3 млн убитых, что явно преувеличено. Польский судья Здислав Лукашкевич, сразу после войны изучавший тему лагерей смерти, писал, что жертв было не меньше 780 тыс. В приговоре Дюссельдорфского процесса 1965 г. упоминалось о минимум 700 тыс. убитых[66]. Современные подсчеты также ориентировочны, однако часто встречается цифра от 850 тыс. (М. Гилберт и И. Арад) до 870 тыс. (Музей Яд Вашем) и 925 тыс. (Мемориальный музей Холокоста в Вашингтоне)[67]. Непосредственно на территории Музея Треблинка указывается, что здесь были убиты не менее 800 тыс.[68] Среди жертв лагеря, имевших известность, можно назвать педагога Януша Корчака[69] со своими воспитанниками, сестер основателя психоанализа Зигмунда Фрейда[70], музыканта Симона Пулльмана, дочь изобретателя эсперанто Софью Заменгоф, возлюбленную молодого А. П. Чехова Евдокию Эфрос. Среди прочих убитых были известный публицист и член сопротивления Мотя Добин, польско-еврейская поэтесса Францишка Арнштайнова, еврейский религиозный философ Гилель Цейтлин, поэт и издатель Арон Любошицкий, сотрудник Я. Корчака Стефания Вильчинская.

Обратим внимание, что, хотя лагерь смерти Треблинка и создавался для уничтожения евреев, те не были единственной этнической группой. Считается, что здесь были также убиты до 2 тыс. цыган, включая выходцев из Бессарабии. Они уничтожались в газовых камерах наравне с остальными[71].