Читать книгу Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 9

Уничтожение евреев не являлось единственной задачей Треблинки, поскольку нацисты были заинтересованы не только в их убийстве, но и ограблении. Соответственно, все вещи, остававшиеся от депортируемых, надлежало привести в порядок, отсортировать и загрузить в вагоны для отправки либо в Люблин (куда стекалось все награбленное в Треблинке, Белжеце и Собиборе), либо непосредственно в Берлин. Приказ от 26 сентября 1942 г., выпущенный Главным административно-хозяйственным управлением СС, регламентировал порядок ограбления: деньги клались на специальные счета СС в Рейхсбанке; мужская одежда частично передавалась военным, частично – Совету по делам фольксдойче, туда же отдавали женскую одежду (а чистые шелковые вещи надлежало сдавать министерству экономики), различные личные вещи и постельное белье. Очки предназначались медицинским учреждениям[79]. И хотя благодаря тотальной коррупции эсэсовские чины активно наживались на гибели миллионов, выгоду от этого получали десятки, если не сотни тысяч человек (не забудем о распределении среди местных жителей имущества депортируемых).

Преимущественно для реализации этих экономических целей в «нижнем лагере» и находились оставленные временно в живых евреи. Именно на них и были возложены основные труды по обслуживанию Треблинки. Распорядок дня был нормированным и принципиально мало чем отличался от прочих лагерей смерти или концлагерей. В 6 утра подъем, поверка на плацу, завтрак, затем рабочий день с перерывом на обед, вечернее построение, ужин и отбой. На ночь барак закрывался, разрешался только выход в туалет. Впрочем, «завтрак», «обед» и «ужин» имели, скорее, символическое название: утром заключенные получали примерно литр «кофе» (грязной воды), на обед – жидкий суп с неочищенным картофелем (некоторые свидетели говорили, что еще им давали кусок конского мяса), на ужин – тот же суп. На день заключенные могли получать еще и 200 граммов хлеба. В некоторых случаях рацион мог варьироваться. Например, Я. Верник вспоминал, что, работая в конце августа 1942 г. в соседнем лесу, он получал на обед суп, кашу и заплесневевший хлеб (с. 164). Весной 1943 г. во время приемки транспортов из оккупированной Греции заключенным вдобавок выдавали сигареты из личных вещей убитых.

Наилучшее положение занимали так называемые «придворные евреи» (Hofjuden; в Европе Нового времени так называли еврейских финансистов, приближенных к монархам), состоявшие из наиболее квалифицированных работников (плотники, строители, художники и пр.). Они носили желтые нарукавные повязки, жили в отдельном бараке и имели лучшее питание. Наиболее привилегированными были «золотые евреи», ювелиры, занимавшиеся разбором драгоценных вещей. Как правило, «придворные евреи» работали в таких бригадах, как «бригада дорожного строительства» (Strassenbaukommando), «бригада укладки кирпича» (Maurerkommando), «строительная бригада» (Baukommando). Непосредственно высадкой депортируемых занималась «станционная бригада» (Bahnhofskommando), или «синие», как упоминалось выше. На площади приемки работала «транспортная бригада» (Transportkommando), которая помогала депортируемым раздеться и отправиться в сторону газовых камер. Члены этой бригады носили красные нарукавные повязки. Наиболее многочисленной, до 100 человек, была «вещевая бригада» (Lumpenkommando), занимавшаяся сортировкой оставленных на площади приемки вещей. Члены «лесной бригады» (Waldkommando) работали за пределами лагеря. Они обеспечивали древесиной работу кухонь. С начала 1943 г. их численность увеличилась, так как лес был необходим и для сжигания выкопанных трупов. Также в лесу работала «камуфляжная бригада» (Tarnungskommando), которая собирала ветки для ограды. В дальнейшем стали появляться и другие команды и бригады, например, бригада сортировки бутылок и пр. Примерно такой же принцип организации был и в «верхнем лагере». Наиболее крупной была бригада по переноске трупов, которая перетаскивала тела отравленных газом из камер в ямы. Меньше людей работало в специальной команде дантистов: эти евреи осматривали убитых на предмет золотых зубов.

Несомненно, экономика лагеря держалась на сортировке вещей, а также изъятии денег и драгоценностей. О стремлении выжать из убиваемых все ярким образом свидетельствует процедура обривания женщин. Еще 6 августа 1942 г. глава отдела D Главного административно-хозяйственного управления СС Р. Глюкс разослал по всем лагерям указание собирать волосы заключенных, которые затем превращались в промышленный войлок или пряжу для изготовления носков для экипажей подводных лодок или войлочной обуви для служащих железных дорог[80]. Треблинка как один из наи более «производительных» лагерей СС (пусть и не находящийся в непосредственном подчинении отдела D) не осталась в стороне. Стрижкой занималась специальная команда. По свидетельству А. Бомбы, прибывшего в Треблинку в конце сентября 1942 г. и примерно спустя месяц записанного в парикмахеры, дней десять эта работа выполнялась прямо в газовых камерах. Тем самым маскировалось и предназначение этих помещений: женщины должны были думать, будто им предстоит только стрижка. Их усаживали на длинные скамейки, а парикмахеры ножницами срезали волосы. По свидетельству А. Бомбы, на каждую уходило 1–2 минуты[81]. В дальнейшем этот процесс был перемещен в барак для раздевания.

Инфраструктура лагеря постоянно совершенствовалась[82]. Так, в «верхнем лагере» она была направлена на то, чтобы обеспечить автономию его работы: осенью 1942 г. южнее газовых камер был построен барак для узников, рядом расположились туалет, прачечная и кухня, включая бараки для работавших там женщин и охраны. Между обеими частями лагеря насыпали высокий земляной вал, окончательно скрывавший «зону уничтожения» от лишних глаз. Затем весной 1943 г. охрану этой зоны еще более усилили. Как свидетельствовал Я. Верник, немцы увеличили количество постов, протянули специальный телефонный провод, а затем руками узников возвели четыре сторожевые вышки наподобие тех, что существовали в Майданеке (с. 186–187). В итоге с весны 1943 г. положение узников, находившихся в этой части Треблинки, стало даже лучше: «Пища в нашем лагере улучшилась. Каждую неделю была баня – и даже давали чистое белье. Потому что привели женщин и устроили прачечную» (с. 188). Равным образом заключенные «зоны уничтожения» пользовались большей свободой. Так, Я. Верник свидетельствовал, что им во время работы даже разрешалось курить.

Эволюция «нижнего лагеря», наоборот, шла в направлении традиционного концлагеря, т. е. ужесточения дисциплины. Во время строительства блокгауза Я. Верник впервые за некоторое время побывал в этой зоне и был удивлен: «Лагерь № 1 я не узнал, когда пришел, – чистота и твердая дисциплина. Все дрожали при появлении немца или украинца. С нами не только не говорили, но и боялись на нас смотреть» (с. 189). Ужесточение порядков С. Вилленберг связывал с приездом «Гиммлера»: именно тогда их переселили в новые, больше похожие на казармы бараки, начали брить волосы, присвоили персональные номера, а комендант Ф. Штангль даже зачитал приказ, согласно которому, как в традиционных концлагерях, вводилась дифференцированная система наказаний за различные виды проступков (с. 293–294).

Попутно обратим внимание, что, судя по сохранившимся свидетельским показаниям и воспоминаниям, на февраль-март пришелся ряд визитов высокопоставленных лиц. Так, заключенные Александр Кудлик и Танхум Гринберг свидетельствовали, что в эти месяцы лагерь посетил рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который прибыл на машинах в сопровождении примерно 20 человек, осмотрел «лазарет» и зону уничтожения, а затем уехал. Сохранившиеся его служебные дневники не позволяют подтвердить эти свидетельства. Вероятно, речь идет об аберрации памяти и узники спутали рейхсфюрера СС с оберштурмбаннфюрером СС А. Эйхманом, который руководил процессом депортации евреев в лагеря смерти. О его визите позднее рассказывал К. Франц, отмечая, что тот побледнел, увидев процесс «газации»[83].

Постепенно инфраструктура «нижнего лагеря» также развивалась. Как отмечалось выше, к началу января здесь построили бутафорскую станцию. Временное весеннее затишье было использовано для дела: появились питомник, дом для охраны, главные ворота (их делала команда во главе с Я. Верником), сад для отдыха эсэсовцев (на специальных скамейках они могли насладиться покоем), а также огород (см. с. 196). Кроме того, в «нижнем лагере» появилась и новая центральная дорога, названная в честь старейшего члена «СС-зондеркоманды Треблинка» – улица Курта Зайделя. Ближе к лету увеличили высоту забора, а также устроили специальные противотанковые заграждения.

На фоне отсутствия новых поездов немцы все больше пытались скрасить свой досуг. Из узников был составлен оркестр, который как играл при утренней и вечерней поверках, так и давал отдельные представления. Как писал Я. Верник, «в воскресенья происходили по расписанию “спектакли”, на которые приходили немцы и украинцы. В хорах пели женщины. В состав оркестра входило три музыканта, которых заставляли играть при казнях. Во время движения на работу заставляли петь еврейские песни. Для нового спектакля шили новые костюмы, но спектакля не было – помешал наш заговор и запланированный побег» (с. 192).

Здесь стоит отметить, что, несмотря на близость Треблинки к трудовому лагерю, прямой связи между ними не было. Исключение составляли некоторые случаи. Например, Б. Земкевич, находившаяся в трудовой Треблинке в мае – июле 1943 г., рассказывала о том, как из партии в 1 тыс. евреев отобрали наиболее сильных мужчин для работы и порядка 30 красивых женщин для сексуальных утех, а прочих отправили в лагерь смерти[84]. Об эшелоне узников, предназначенных для отравления газом, вспоминал и Я. Верник (с. 198). Известны и обратные случаи, когда из числа отправленных в лагерь смерти отбирали рабочих для Треблинки I. Среди таковых, например, был Вольф Шейнберг (см. его показания, с. 466–477). В начале сентября 1942 г. его депортировали из Варшавы, но на площади приемки лагеря смерти он случайно встретил знакомого, который указал на то, что сейчас немцы отбирают евреев для трудового лагеря. Поскольку нужны были и повара, то В. Шейнберг смог попасть в эту группу и избежать неминуемой гибели.

В то время как в Треблинке II нарастал конвейер убийств, Треблинка I оставалась традиционным трудовым лагерем, где содержали и поляков, и евреев. Жестокая система террора была направлена на извлечение максимальной для нацистов прибыли из подневольного труда. Так, поляк Люциан Пухава, пробывший здесь 7 месяцев в 1943 г., спустя менее чем год рассказывал, что в лагере «делали мебель, выполняли всякие слесарные, кузнечные, портняжные и прочие работы для германской армии или вывозили продукцию в Германию»[85]. Значимую роль лагерь играл в разборке «трофейного» имущества. Как свидетельствовал К. Скаржинский, «систематически в лагерь поступали эшелоны с военным обмундированием и имуществом, главным образом одеждой гражданского населения. Мне приходилось возить это имущество от вагонов в расположение лагеря, где десятки людей были заняты его сортировкой. Обращал на себя внимание тот факт, что гражданская одежда и предметы постельной принадлежности преобладали над военной»[86].

Лагерь постепенно расширялся. По показаниям Тадеуша Каина, к 1943 г. узники жили в 5 бараках, а в течение года были построены еще 8, а также кухня, различные хозяйственные постройки и баня. Положение заключенных также оставалось незавидным. Выжившие заключенные В. Шейнберг и Б. Земкевич приводили два одинаковых случая: однажды комендант Т. ван Эйпен на лошади ворвался в группу женщин-заключенных, многие были убиты или покалечены копытами; в мае или июне 1943 г. он отобрал из числа прибывших евреев 30 красивых девушек, которые затем использовались лагерной охраной для сексуальных утех[87].

На попытки побега, удавшиеся или нет, немцы отвечали террором против узников. Например, в показаниях В. Шейнберга указывается, что 9 ноября 1942 г. 6 заключенных, отправленных на работу в лес, убили вахмана и бежали. В ответ немцы вывели за пределы лагеря более 100 заключенных и забили их до смерти: «Душераздирающие крики стояли над лагерем, которые не могла заглушить песня, которую пели эсэсовцы и вахманы в момент истребления людей. Я помню несколько слов из этой песни, в переводе на русский язык они значили примерно так: “Пусть еврейская кровь стекает по ножу”»[88].