Читать книгу Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2017 - Коллектив авторов - Страница 28

В. Успенский

По звезде вертикально летящей,

Сокровенной корысти крыниц,

Поверяется путь настоящий

Вдалеке от страничных станиц.

Не меняют созвездия позы,

Им движение не по нутру.

Опресняются тёплые слёзы

На извозчичье-стылом ветру.

Тишина хромоногая лает

В перекрестье широт и долгот.

Снежным словом метель созидает

И рассудок в расчёт не берёт.

За личиной творится личина,

Остаётся зима в барыше.

Крепок снег, словно мнимая глина

И не тает в остывшей душе.

По ночам, когда сердце не бьётся,

Выходи на сгоревший закат —

Вьюга об ногу тихо потрётся

Белошёрстою стаей котят.

Забивались видения в гнёзда

И слова собирались в стих.

И негромко шептали звёзды,

Чтоб никто не услышал их.

Снова северно и пустынно.

Лезет ветер из щели в щель.

Закруглится луна алтынно

И скользнёт в тучевой кошель.

Остаётся в сухом остатке

Страх и скука – удел богов.

Кто-то движется по брусчатке,

Продан дьяволу звук шагов.

Кто влачится за тёмным гробом,

Кто бесовскую гладит шерсть?

Кто на откуп земным хворобам

Древле отдал психеи персть?

Тень сарая, как тень собора,

Спрячет каждого без следа.

Загребают волну простора

Сухорукие города.

Небосвода сверкает бритва.

Ни огня в городской черте.

Неуслышенная молитва

Замыкается в пустоте.

На сугробы бросается грудью

Обезумевший ветер в полях.

Неуютно брести по безлюдью,

Зажимая за пазухой страх.

Под холодной небесною кручей,

Где поникла сосна головой,

Раскорячился мусорной кучей

Обветшалый пророк полевой.

Подойдёшь – и взметается взрывом

Невесомые плоть и тряпьё,

И в движении неуловимом

Заострится рука, как копьё.

Пёсья челюсть прицеплена к шее.

Разгораются уголья глаз.

И скворчит, чем слышней, тем страшнее,

На устах несуразный рассказ.

Куколь – прочь ветряным колыханьем.

Не гляди – не итожь бытия!

Ты не сможешь ужиться с сознаньем,

Что у вещего челюсть – своя.

Словно колья со дна водоёма,

Из сугробов торчит березняк.

Марту – четверо суток до дома.

Вышла в небо луна натощак.

Ветки зыблются, словно от страха,

Что листву по весне не вернут.

Снеговая садится рубаха —

Пятна глины видны там и тут.

Но сугробы – лежат, как вещдоки,

Что зима заплыла за буйки.

В чёрно-белых сорочках сороки

Междуствольем снуют, как мальки.

Вера Булич

Летний ливень – парад двойников

Поднимает в сознание пену.

Образ к образу рвётся на смену:

Замаячил, возник, был таков.

Без разбору тасует листва

Человеческие отраженья,

И мотает круги голова,

Уяснив бесполезность движенья:

В колебанье изменчивых смальт

Ты пройдёшь городскою тропою,

Где тебя самоцветный асфальт

Попирает твоей же стопою.

У летящей отвесно воды

Незавидна судьба растакая.

Двойники образуют ряды,

Яркой радугою истекая.

Небеса не считают потерь,

Вдалеке синевой помавая.

Я запрыгнул в последнюю дверь

Отражённого в луже трамвая.

Не приходи

О пустом вспоминать.

Будут дожди

Придорожье топтать.

Будет зима

Умирать целый год.

Будут дома

Разбредаться вразброд.

Светится тень

На саврасом песке.

Будет ли день

Виснуть на волоске?

Выйдет ли ночь

На закраины глаз?

Не растолочь

Серых стёкол алмаз.

Не пересечь

Бытия вертикаль.

Новая речь

Да наполнит грааль.

Так летнее становится осенним,

И поле перейти – как жизнь прожить,

И пожалеть об этом, и – забыть.

И смерть не отзовётся воскресеньем.

И облаков система корневая

Откажет и низринется туман.

И не введёшь себя в двойной обман,

Непараллельность преодолевая.

И так пойдёшь, давясь дыханьем млечным,

Рассудок заменяя на чутьё.

Не перестанет в сердце колотьё,

Но так живое делается вечным.

Сентябрьский день чудесный

Дан августом на сдачу.

Я слышу глас небесный

И на земной толмачу.

Стоит посланник лета

В дверях, как призрак друга.

И нет в душе привета

Ни северу, ни югу.

Господь глядит без гнева,

А значит всё – забава.

Судьба ведёт налево,

А я иду направо.

Живым – подобно чуду

Настроить мёртвых лиру.

И я взывать не буду

Ни к городу, ни к миру.

Небесные кочевья

Не знают слова «роздых»

Горят в садах деревья,

Похожие на звёзды.

Когда б глазами расцвести

На этот чудный мир

И на извилистом пути

Найти ориентир.

Когда бы сделаться своим

Всему, что есть вокруг

И невесомое, как дым,

Кормить с дрожащих рук.

Когда б с души не сковырнуть

Безмолвия печать

И научиться хоть чуть-чуть

Былое приручать.

Из каких-то душевных глубин,

От каких-то душевных вершин

Продвигается стих-паладин,

На него не изменен аршин.

За строкою расправленных плеч

Не влечётся беды ни одной.

Так рождается новая речь,

Та, что прежде считалась родной.

Заполнен комнат полумрак

Взрывоопасной пустотой.

Заденет полночь за косяк

И кто заплатит за простой

Болезнетворного ума,

Уснувшего до счёта «три»?

Но строки нового псалма

Взорвут молчанье изнутри.

Душе забрезжит прежний рай

На оголившейся кости.

Ты на ночь дверь не запирай,

А только створ перекрести.

Облака словно рыбьи скелеты,

Между рёбер змеится трава.

В эту ночь оживают слова,

Претворяясь в предметы.

Не звенит тишины тетива,

Только ветер вершит пируэты.

И осколки далёкой планеты

Сыплют, как татарва.

Позабыла былые заветы

Одолень-дорогая-трава.

И на жизнь предъявляя права,

Потеряла приметы.

Угасают последние неты,

Но земля под ладонью жива.

Недомолвок внутри вещества

Не вместят силуэты.

Не нашарит разменной монеты

В шелестящих карманах листва.

В эту ночь умирают предметы,

Претворяясь в слова.

Наматывая на руку рассвет,

По берегу пройти себе вослед.

Глазами, одичавшими в ночи,

Смотреть как волны-златоковачи

Куют венцы бесцельного труда.

Ты – кладбище души моей, вода!

Будь море, будь река иль просто пруд.

Когда взашей во тьму меня попрут,

Ты примешь неразбавленный мой дух.

Как в тот момент, когда к мирскому глух,

За обе щёки я вкушал покой,

Склонившись над небесною рекой

И отраженье обронил на дно.

Когда ещё наверх всплывёт оно?

И влага, сочетая два лица,

В своё теченье примет беглеца.

В несуразице непролазной

Покаянный забудь уют.

В эту ночь на горе алмазной

В оловянное било бьют.

Это значит, что ночь спалила

Чёрным пламенем целый мир.

Вышел срок поднимать ветрило,

Залежавшееся до дыр.

В небе ведьмины кружат ступы,

Помело шелестит в руке.

Зарываются птицы в трупы

В непосильно-крутом пике.

Всяк солдат стал судьбы прорухой,

Чья ладонь, как тюлений ласт,

Кто единственной оплеухой

Извлекает души балласт.

В сеть закутайся вместо шубы,

Влезь в железные башмаки.

Загрубеют от песен губы,

Но молчать тебе не с руки.

В отдалении ни огня нет,

А дорога как смерть долга.

Блёклый месяц из бездны тянет

Новорожденные рога.

Вот и не стало огня

В глотках рассветных труб.

Выпал у юного дня

Первый молочный зуб.

Вечер лежит на столе,

К небу кадык и нос.

Ночь, заблудившись во мгле,

Рухнула под откос.

Звёзд потемнела кайма.

Их разделить мне с кем б?

Время не сходит с ума,

Просто меняет темп.

Времени сказочен скок

В скачке во весь опор.

В грудь мне запрыгнет гнедок,

Спину взорвёт одёр.

Проник в давно оформившийся день

И крадется с тревогою невнятной

Вечерний свет. И поздно на попятный

Теперь идти. Ты следуешь под сень

Деревьев с шевелюрой набекрень —

Сколь не скрипел садовник аккуратный

Секатором – и оклик многократный

Разбудит застарелую мигрень.

Ночная разверзается могила

И по ногам блестящие чернила

Втекают в тело, к сердцу устремясь.

А ты стоишь проклятым капилляром,

И мечется листва в безумстве яром

Над головой, и меркнет с миром связь.

Белый в белом и – горести в половину.

Прогулялся он по древесным пикам.

Тишина почесала об ёлку спину

И исчезла, сбитая с панталыку.

Встречи с ним, нечистым, в лесу нечасты.

Словно спичкой чиркнет по краю глаза.

Забасит спросонок сугроб зевластый

И обратно запросится в глотку фраза.

Чёрный в чёрном и – радости в половину.

С высоты просыпался он вприпрыжку.

Смотрит Бог с небес, привалившись к тыну

За своим твореньем, хватившим лишку.

Троеперстьем бережным бредят воды,

Что ещё не стали разливом талым.

Принимают берёзовые приходы

В них крещенье под облачным кафедралом.

Чёрно-белое платье с зелёной ниткой

Затрещит по швам в ветряном потоке.

Чёрно-белое сердце замрёт под пыткой

И остынет солнце в блескучем оке.

Встречал он друга

Со светлыми волосами.

Играла вьюга

Дискретными небесами.

Кусок пространства

Упал с высоты огромной,

Открыв убранство

Вселенной густой и тёмной.

Искусство вечно

И вечно страдает гений,

Душой увечной

Поставленный на колени.

Дай Богу-сыну

Отцову мускулатуру,

Когда картина

Разламывает натуру.

Теней витийство

И смерть в кружева одета.

Самоубийство

Посредством автопортрета.

Глины комья

С божедомья

Пёрли пёхом.

Дождь горохом

Шваркал в лужи.

Рвались гужи

Ветровые.

Верховые

Мчались мимо

В шапках дыма.

Грызло небо

Корку хлеба.

Била темень

Дрыном в темя.

Горбя спины,

Комья глины

Бездорожьем,

Многобожьем

Вышли в люди

В звёздном гуде.

На громах

Колыхается неба обхват.

В закромах

Выясняется – кто чем богат.

Кто ты: зверь

Или птица, иль – житель глубин?

Где та дверь,

За которой тебе скажут: «сын»?

И вода,

И огонь, и могильная мгла

Завсегда

Промолчат на вопрос: «как дела?».

День молчком

Длится дольше, чем день болтовни.

В горле ком

Оттого, что пройдут эти дни.

В двойнике

Меньше сходства с течением лет.

Налегке

Покидаем мы все этот свет.

Осип Мандельштам

Любовь Столица

Разделилось меж лесом и полем

Белоствольное сердце его.

Плоть податлива к волям-неволям,

Неизменно души вещество.

В стольном граде богатства излишки

Подают на благие дела.

А в деревне – сосновые шишки

Пригождаются на купола.

Здесь от веку смотрели не в оба

И не знали пришествий врагов.

Только ветра священная злоба

Задавала листве батогов.

Но расползались чёртовы мызги,

Как двадцатый отмерили век.

Прилетели кровавые брызги

И упали рябиною в снег.

Лишь на помощь небес положившись,

Можно было в тот век не пропасть.

Это храм, ни на день не закрывшись,

Простоял всю Советскую власть.

Тоски направлено стрекало

В небытие.

В осенних сумерках сверкало

Дождя пенсне.

Тебя вороны объявили

Своим врагом

И оберегам не по силе

Стеречь твой дом.

Просвистано ветрами зданье,

Тепла в нём нет.

С тобою делит прозябанье

Один поэт.

Укрыт он завесью кулисной

На свете том.

И от него лишь рукописный

Остался том.

Каким чертям он кажет фигу —

Смолчу, Бог весть.

Когда его листаешь книгу,

С тобой он здесь.

Топча безмолвную аллею,

О диво див!

Одной лишь памятью твоею

Он как-то жив.

Но с каждым часом холоднее

Твоя рука.

В черту сливается, темнея,

Средь строк строка.

Когда, влекомый круговертью,

Ты снидешь в тень,

Означится двойною смертью

Тот самый день.

И как ты, мукой изувечен,

Не будешь плох,

К тебе прорвётся издалече

Другого вздох.