Читать книгу Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2017 - Коллектив авторов - Страница 33

Здравствуйте, кончики пальцев.

Здравствуйте, губы солёные…

Вновь на отпетых скитальцев

Смотрят глаза удивлённые.

Полные слёз и доверия

Смотрят на морехода.

Нет, не открыл он Америки,

Просто пришёл из похода.

Все приподнять и лужи и песок

Просили вы. Когда я это смог,

Да так, что даже белый одуванчик

Не повредил, сказали вы: «Обманщик,

Из палки не умеешь ты стрелять»,

Но за вранье поставили мне пять.

А я, имея три по физкультуре,

Хотел узнать, что там, на верхотуре,

И к небесам веревку прицепил

И вверх полез. Полез что было сил.

Но, видно, был я слишком теоретик

И с помощью формальных арифметик

Победу доброты не доказал,

И ангел верхний узел развязал…

Я так люблю тебя,

Что жизнь моя теперь

Не состоит из черточек и пятен.

Да, может быть, во мне проснулся зверь,

Но этот зверь мне дорог и понятен.

Я жить хочу

И по твоим глазам

Свою судьбу сейчас так ясно вижу.

О, до чего ж я слабость ненавижу,

Всю Землю поднимая к небесам!

Моя жена былинная,

Любимая моя…

Какое слово длинное —

Невероятная.

Над пылью новостроек,

Над куревом моим

Печаль больничных коек

Развеялась как дым…

И больше я от рака

Не стану умирать,

От фабрики Гознака

Дарю тебе печать:

Минздрав предупреждает,

Что я большой поэт

И что на белом свете

Тебе подобных нет!

Минздрав предупреждает,

Что ты моя жена…

Ну, а теперь Бог знает,

Что делать ты должна.

Со своею пенной свитой

Бродит ветер вдоль залива,

Непогода серый свитер

Вяжет небу торопливо.

Среди крыш, покрытых цинком,

В переулках тихой Ялты,

Между церковью и цирком

Что, приятель, потерял ты?

За одно стихотворенье

Ты готов угробить душу.

В гимнастическом паренье

Волны прыгают на сушу.

На спасательном буксире

Ходят парни из ОСВОДа.

Ничего нет в этом мире

Непонятней, чем свобода.

Дачный домик, ангелок венчальный,

Сватья с репутацией печальной…

Будничная скатерть на столе,

Огненные блики на стекле.

Стук колес обрушится слабея.

Ты прикусишь медленно губу.

До чего ж опасная затея —

Узнавать во всем свою судьбу!

Колыханье бледной занавески,

Звуки электричек за окном,

Двух теней обугленные фрески

Превращают в сцену этот дом,

Где, как в пьесе, видишь от причины

К следствию протянутую связь.

В твоей жизни не было мужчины,

Оттого ты смотришь не боясь.

Что с тобой? Огни по стенам скачут,

Снова налетает стук колес.

Ты сказала: «От любви не плачут»,

Презирая театральность слез.

Только зря себя ты угнетаешь

Многодумной волею своей,

От того, что ты здесь испытаешь,

Все равно заплачет соловей.

Дотянуть бы до Жиздры,

До жаркого лета —

Чтоб нагрелась холодная,

Злая река.

Сколько взрослых лежит,

Сколько детских скелетов

Под дубовым настилом

Её топляка.

Говорила покойная

Бабушка Поля: —

Чтоб на Жиздру один

Никогда не ходил.

Что закрутит воронка,

Как смерщь в чистом поле

И утянет тебя

Под дубовый настил.

Я на Жиздру хочу.

Я хочу искупаться.

Вам, наверно, почудился

Сдавленный крик.

Я на Жиздру хочу!

Я хочу испугаться —

Чтоб во мне испугался

Живущий старик!

Будут долго давить

Мне на клетку грудную,

Изо рта постепенно

Фонтанчик забьёт…

Оживу!

И почувствую жизнь молодую,

Когда врежет мне в зубы

Парень в майке «Речфлот»!

Не спрашивайте, да иль нет —

Любое глупое растенье

Так тонко чувствует, где свет,

А у меня сейчас цветенье.

Чтобы другую жизнь начать,

Нужна бессмыслица такая,

Что остаётся лишь молчать,

Своим желаньям потакая.

Тот, кто задумался, – пропал!

Вот потолок любой культуры.

Но есть в поэзии запал

Забраться выше верхотуры!

О, дети грозные мои!

Не поминайте меня лихом,

Я сжёг сомнения свои

В цветенье дерева великом.

И так, не говоря «прости»,

От дел своих не торжествуя,

Я продолжаю вверх расти,

Уже почти не существуя.

Последнее царство на свете,

Последний убогий приют,

Где ходят голодные дети,

Где выстрелы спать не дают.

Ты станешь, как я, чернокожим,

И наш эфиопский монах

В служенье, на ваше похожем,

Прогонит прожорливый страх.

Ты станешь сильнее Салтана,

И даже укрытый в гробу,

Увидишь над озером Тана

Летающего марабу.

А электричка шла до Одинцова,

И вспомнил я про графа Воронцова:

Какой в Алупке у него дворец,

Я вспомнил сатанинский крик павлиний…

Стекло вагона разукрасил иней

Пересеченьем стрелок и сердец.

Любовь, прошедшую на Южном берегу,

Я и сегодня в мыслях берегу.

И снова, как старательный анатом,

Перебираю чувства каждый атом,

Обрывки непонятных сердцу фраз…

Не думал гениальный ловелас,

Жену у графа тайно отбирая,

Что, может быть, навек лишался рая.

Он так безумно близости хотел,

Что не смогла вина коснуться тел,

Укрывшихся в приморской теплой мгле.

Вина сейчас явилась на земле,

Как молния, ударив в электричку,

И стало страшно, страшно за себя.

Когда ж оставлю я проклятую привычку

Любить не думая и думать не любя?

Хотелось света больше, чем обеда,

Хотелось лучезарности, когда

От громкого названия «Победа»

Осталось окончание «беда».

В костре горели доски… и страницы,

Чтобы была ещё контрастней мгла,

И на тетрадь примерной ученицы

Спускалась невесомая зола.

Любой ценой, но захотелось света!

Чтобы не тело, чтобы душу грел!

И ученица прочитала Фета —

Там… что-то… где-то… кто-то там сгорел.

«Там человек сгорел!» Вот, дорогая, —

Золой прикрыто слово «человек»!

Она в огонь смотрела не мигая,

Он ей напомнил солнечный Артек.

Вера, моя Вера,

Кончилось кино…

Левого эсера

Хлопнули давно.

Избы все сгорели,

Все ковбои спят,

И висит на ели

Чей-то автомат.

Вера, моя Вера,

Дай мне силы жить,

Снова чувство меры

В сердце мне вложи.