Читать книгу Зеленый луч №2 2017 - Коллектив авторов - Страница 4

Солнца, в полдень, глаз раскосый

Красоту земную пьет.

Источают абрикосы

Запах сытости и мед.

Истонченный, нежный лучик

Вдруг пробудит интерес

Ко всему тому, что учит

И возносит до небес.

Золотятся в неге сливы,

Ровно входят в колею…

Я сегодня вновь счастливый,

Вместе с солнцем воздух пью.

Абрикосы манят с веток,

Переспелость входит в раж.

И душой я как-то светел,

Снова бодр, юн, оранж…

По ранжиру мир разложен,

Всех объять не хватит рук.

Приступ гнева невозможен,

Если в радость сладкий фрукт.

Позабуду сердца слякоть —

Мы отходчивый народ;

Брызжет рыжим соком мякоть

И сама ныряет в рот.

Приземленный редким вкусом

Златоранжевых плодов,

Я теперь за Иисусом

До звезды идти готов.

Милосердней что ли социум

Или все мне по плечу?

Поклонюсь я в пояс солнцу

И – спасибо! – прошепчу.

Сверху все те же парады.

Тополь в «хрущевку» влюбленный.

Астрахань, как бы я рад был

Видеть тебя окрыленной.

Солнце – пчелиное жало…

Видно, характер твой истый.

Астрахань, ты обожала

Воздух свой рыбный, смолистый.

Давит на сердце причала

Неба бездушного крыша.

Астрахань, ты же кричала,

Только никто не услышал.

Не существующее – хлипкий,

Я – заключенный – аммоний…

Тянутся скептики к скрипке,

Голый романтик – к гармони.

Уху ушкуйников чуждо

Слышать, что воля – жеманна.

Астрахань в шрамах – жемчужна.

Астрахань в шарме – желанна.

Вновь поэтический номер,

В город влюбленного барда,

Вы не ищите – он помер,

Живы портреты и парта.

Все о грибах, да о рыбе

Шепчутся белые волки.

Если ты, вдруг, на Карибах,

Разве не вспомнишь о Волге?

Или, накинув за ворот

Соточку, – пьяный и гордый,

Разве не вспомнишь про город —

Точку спасительной хорды?

Здесь я, как добренький Разин:

Не утоплю – пожалею…

Есть ли прекраснее разве —

Славить шагами аллею?

Нет ни медуз и ни устриц.

Песни батрачат кумира.

Там, на знакомой из улиц,

Солнце взошло Велимира.

И отыграло хрустально

В Рио – лучами, в Париже…

Город мой нежно-усталый,

Нету дороже и ближе!

Он часто в жизни порицал

Все то, что недоступно глазу,

Но пред иконою ни разу

Не чтил ни память, ни отца.

В душе он был непримирим,

Ни перед кем не тер колени.

Кляня себя и поколенье,

Плевать хотел на всякий Рим.

Он все почти что отрицал,

Что так непостижимо, сложно.

Ему и слышать было тошно

Про Суд, какого-то Отца.

Про путь, что выбрал он – не тот,

Где три насущные молитвы:

Тяжелый рок, шептанье бритвы

И на дорогу анекдот.

Про свет замоленной души,

Где градус веры так изменчив,

Где неизвестно, кто застенчив —

Любовь иль чудо – шалаши.

И вот с кости сорвали бровь…

Он носом рыл чужую пашню,

В последней, может, рукопашной,

Мешая с грязью пот и кровь.

Он славу ратную постиг

И кое-что в тоске по милой…

Но прошептал: «Отец, прости!

И сына грешного… помилуй.»

Выпиши мне, док, лекарства.

Выпаши мне, плуг, всю боль.

Всем плевать на наше царство,

На царя, на цирк … на голь.

Подпись есть – айда к июлю!

Пропасть там всего – держись!

Док, ну дай хотя б пилюлю

На оставшуюся жизнь.

Вон, весна – быком трехлеткой —

Сносит головы – скирды.

Нет, случайно, полтаблетки,

Чтоб не думать про кирдык?

Чтоб не вспомнить черный пепел

Невостребованных слез,

Чтоб не слышать дикий лепет

Неисповедимых звезд.

Съем пилюлю полнолунья —

Наплюю на вас, чертей.

Здравствуй, ночь моя, колдунья!

Кто я? где я? с кем? – и чей?

Если врут – вооружайся

Жалом слова против лжи.

Дай совет, не обижайся,

Док, как в царстве этом жить?

Ну, хотя бы, полтаблетки,

Чтоб не тер бока Тибет.

Помню мифы пятилетки,

Злые рифмы о тебе.

Нахимичу тазик браги…

Тертый я, к тому ж – хитер.

Не враги страшны – овраги,

Друг, кто подло нос утер.

Одобряю груши – дули,

Удобряю землю, баб…

Знаю: пули не пилюли,

Но и я тебе не раб.

Если я пропил пол-царства —

Значит кто-то на коне…

Я – народ, не чья-то цаца.

Помни, доктор, обо мне!

Я – часть хромого тротура,

Я – длинной очереди зов.

Кулак я, пьяный от удара,

И траур диких тормозов.

Я – прах и порох под ногами.

Я – пыль, что из сосудов льют.

Как раб я, битый батогами,

И бар, где в долг не подают.

Я весь – гримаса того шика,

По ком уж плачет чья-то шпага.

Я снова верная ошибка

Назад проделанного шага.

Ну, что смотрю я ошалело,

Как рана рваная на йод?

Судьба ведь только пожалела,

Себя спасал я сам, как йог.

И сохранилось мое знамя,

И заложилась чья-то брошь…

Теперь я вилкой целюсь в знанье,

А ложкой выгребаю ложь.

Вы мне задали восемь грядок.

Я сорок сук своих спилю,

Где ваш топорщится порядок

И чье-то мнение – в петлю.

Я – ваше имя на заборе,

Но вам не валко и не шатко…

Посадим белых на соборе,

Поставим черных на лошадку.

А после кто-то примет постриг,

А кто-то – соточку на грудь.

Я – из мультфильма – добрый ослик,

Так кто посмел меня «обуть»?

Пусть на сервиз души плюются

Все те, кто верит в меч добра.

Я запущу последним блюдцем

В луну хрустальную, как бра.

Я ей припомню все тарелки

И все доносы хлипких звезд.

Я тот, кто водит зА нос стрелки,

Я тот, кто видит зА сто верст.

Ну, а с хромым что – тротуаром?

Чтоб не обидеть дух Артюра,

Возьмем, по-нашему, задаром —

Два подзатыльника с бордюра.

А там и завтракать пора бы,

По морю сердца ром скучал.

Я пьяный, видите, корабль,

И я не знаю, где причал.

Бездвижно небо, как покойник,

И туч рукав безвольно свис…

Шагнула ты на подоконник,

Свой взгляд ребенка бросив вниз.

Какая пропасть между окон?!

Вот жизнь – лодка среди скал…

Здесь ветерок девчачий локон

В смертельной паузе ласкал.

Луна ли слаще лимонада?

Тебя, что, – сглазили в пути?

Не прыгай, девочка, не надо…

Как ты, – такую не найти.

Не повстречать на целом свете…

А знаешь, в общем, ты права.

Вот помню: в детстве, на рассвете

Росою плакала трава.

И солнца луч, как белый бивень,

Нас гнал – слонят – к родной реке.

И непременно летний ливень,

Ромашки белые в руке.

Такая девственная нега

Вкусней домашнего борща.

Ну, – убеги, не бойся бега,

Иль подлецу отвесь леща.

Да крикни, крикни, – ради бога!

Или рассмейся в темноту…

Ты расскажи мне, недотрога,

Про жизнь эту и про ту.

Ну, хочешь, молча скрасим время,

Ускорь сознания процесс.

Какой петух вдруг клюнул в темя

Одной из подданных принцесс?

Луна ли слаще лимонада?

Еще одну попытку – взвесь!

Не прыгай, девочка, не надо…

Жизнь хороша – сейчас … и здесь.

Вблизи, в полметре – грязь, потеки…

Но, отойдя на расстоянье —

Вдруг свет! пронзающий потемки

Чужой души и состоянья.

Бог видеть дал – особый праздник,

Прочувствовать вмешался гений.

Смотрите, как глазами дразнит! —

Сам ангел пал бы на колени.

Наплывы красок, взрыв… безумье.

О, Музы грусти нежной, где вы?

Вот-вот споет свой гимн Везувий

С лица неотразимой девы.

Возьмем портрет – вон тот, повыше,

В нем нет смятения, угрозы.

В глазах опущенных – по вишне,

А в волосах бутончик розы.

И руки… у кого-то грабли,

Что гладят молча, молча грабят.

А эти – с парусом кораблик,

И ими сердце только правит.

Есть руки, словно почерк лунный

И, как мечта о чем-то вечном,

Где память о находке юной

В роскошном платье подвенечном.

Есть взгляд, как будто ткнули шилом

И отдавили грузом плечи.

Так по ланитам, с меткой Шилов,

Душа скребет и шарит печень.

Все «комильфо»! – Да все, как надо!

Тут любопытство жнет капризы.

С какой же болью Леонардо

Писал улыбку Моны Лизы?

Одни портреты сорта Рислинг,

В других – молитва Изабеллы.

Спивался гений с тихим риском,

Не из-за дамы с ручкой белой.

Как под рукой играют краски!

По масти – к бубнам ближе лица.

Срывает мастер тайну маски,

Не скрыть обман, не притвориться.

Здесь вензелями по полотнам

Разбросаны, в разливе, вены,

Как будто снова, по Болотной,

Судьбой играют откровенно.

Когда мазков последний дождик

Сыграет золотом на рамах,

Взмахнув рукой, вздохнет художник,

Заговорив с Лицом на равных.

Я не шарю ни в конях,

Ни в корнях судьбы Пегаса.

Пью с утра стихов коньяк,

Лица выследив Пикассо.

Принца свиснув из тюрьмы,

Из-под рабской плети трюмов…

Утолим ли жажду мы —

Не из бочек, а из рюмок?

Если да, – прощай, маньяк,

Карауливший в романе.

Мою шпагу не обманет

Твой несдержанный коньяк.

А маньяку снится жатва

И отлюбленные жертвы…

Ну, так как, поэт, не жалко?

Пустим рифмы на манжеты.

Смысл жизни – горесть? Сладость?

Все гораздо глубже, шире.

И в потемках века радость

Ощущал душою Шиллер.

Как мы лживы, принц мой, лживы!

И не спорим о конях.

Пьем чужих стихов коньяк

И мечтаем о наживе.

Есть тайны, которые реальности выше:

Как душа, как судьба… как Бог.

Один окрещен сумасшедшим в Париже,

Кто знает – Артюр Рембо.

Есть слова, что рождаются в радость для силы

И, чтобы любить весь мир.

Другой сумасшедший крестился в России,

И имя ему – Велимир.

Есть музыка воли – второе пришествие,

То – Моцарт, Чайковский, Брамс…

Все, что божественно, как сумасшествие,

Как набожность дикая в нас.

Есть сердце, как скрипка, где звуки – пророчества.

Энштейн, Аристотель, Шекспир…

Не сумасшествие ли – Родина, Отчество,

По кружкам разлитый спирт?

Есть живопись, где в красках сгорает пространство.

Дали, Ван Гог, Боттичелли…

Привет, сумасшествие! Нет время проспаться

И – плыть по течению.

Есть свет ослепительный, он с неба сошедший,

Как, помнишь, в ночи звезда…

А знаешь, любимая, он сумасшедший —

Кто весь этот мир создал.

Ты спасла меня молчаньем

У раскола на краю,

Отпивая крепким чаем

Душу грешную мою.

Ты спасла меня заклятьем

Загостившихся гардин,

Может даже старым платьем —

Тем, что видел я один.

Ты спасла меня бессильем

Запоздалых редких встреч,

Чтоб меня свежо взбесило

И стряхнуло пепел с плеч.

Ты спасла меня признаньем,

Память – четки теребя.

Может пятое изданье

Снов моих спасет тебя.