Читать книгу Собиратель кукол. Мой парень – серийный убийца - Группа авторов - Страница 1

– Прошу вас отпустите, – умоляю я и пытаюсь вывернуть запястье из толстых пальцев. Каждый раз, когда я предпринимаю попытку к бегству, он только сильнее сжимает руку, заставляя хныкать от боли.

– Ты тиснула у меня двадцатку! Я покажу тебе как воровать! – басит он.

Здоровый жлоб тащит меня сквозь толпу радостных людей, что готовятся к сочельнику, и плевать хотели на такой мусор, как я. Никто и пальцем не пошевелит, чтоб помочь бродяжке, которую насильно уводит мужик, не вызывающий доверия.

– Я клянусь, что ничего не брала, – мямлю я сквозь слезы.

– Я отучу тебя воровать раз и навсегда, – говорит он угрожающе.

– Прошу вас, только не копы, – умоляю я.

Я на три головы ниже, и ноги у меня не такие длинные. Я стараюсь поспевать, но всё же спотыкаюсь и падаю. Наледь на дороге счесывает кожу на коленях, и я вскрикиваю от боли. Он оборачивается и одаривает меня презрительным взглядом. Его глаза налиты кровью и безумием, а ноздри раздуты, как у быка. Мужик, не выпуская затекшего запястья, хватает меня за шкирку, ставит на ноги и опять куда-то тащит.

– Я сам с тобой разберусь! Без всяких копов, – бросает он на ходу.

Вместо того, чтоб орать, отбиваться и кусаться, я лишь слабо сопротивляюсь. Я пытаюсь договориться без шума, потому что не хочу обратно в приют.

Он что-то ищет глазами. Местечко потемнее. Укромный уголок, где только крысы и мусор. Дыру, в которой никто не помешает ему сделать со мной самые ужасные вещи.

Эта гора жира затаскивает меня в проулок и прижимает мою ладонь к стене. Я слышу металлический щелчок и замечаю у него в руке нож. Лезвие неспешно царапает кирпичную кладку между пальцами. У меня перехватывает дыхание.

– В Турции принято отрезать руки за воровство, – говорит он с видом эксперта, – а я отрежу тебе только палец. Давай выберем какой. Эники-беники….

– Не надо! Умоляю! Я клянусь, что ничего не брала! – выкрикиваю я и в ужасе зажмуриваюсь.

– Отпусти девочку или вызову полицию, – слышу я спокойный голос, который переливается стальными нотками.

– Иди своей дорогой, мужик, пока ноги тебе не переломал! А с воровкой я сам разберусь! – басит он, обдавая меня волной перегара.

– Что она у тебя украла?

– Двадцатку.

– Я дам тебе две сотни, если уберешь от нее руки, – предлагает мой спаситель, которого я даже не могу разглядеть.

Он хватает меня за шиворот и вытаскивает на свет, как котенка.

– Хочешь её, гони две сотни! – выкрикивает мерзкий тип, не забыв хорошенько меня встряхнуть.

Неужели кому-то не плевать? Я смотрю на парня, который за меня вступился. Левая сторона лица скрыта в тени, правая же ярко освещена уличным фонарем. На голубой радужке то и дело вспыхивают и гаснут золотистые искорки.

Он молча достает из кармана светлого пальто бумажник, вытаскивает пару купюр и бросает к ногам амбала.

Увалень кидает меня вперед, хватает деньги и спешит смыться, ведь я, и правда, ничего не украла. Я, не удержавшись на ногах, падаю на колени прямо у ног своего спасителя.

– Ты в порядке? – спрашивает парень и протягивает мне руку.

Я хватаюсь за нее, как за спасательный круг. Он помогает мне подняться. Я смотрю на него. Красивое лицо, на вид не больше тридцать. Глаза голубые, а темные волосы уложены в зализанную прическу, которую разрушают хлопья снега.

– Да. Я ничего у него не брала.

– Я знаю, – усмехается он. – Откуда у него двадцатка?

– Спасибо!

– Есть хочешь? – спрашивает он, и у меня отвисает челюсть.

При слове “есть” желудок скручивает болезненный спазм; он громко урчит, а я согласно киваю.

– Пойдем! – бросает незнакомец.

Я завороженно наблюдаю, как золотистые всполохи на радужке появляются и исчезают. Люди, которые умеют улыбаться глазами просто не могут быть плохими, правда? Тем более, он только что спас меня. И даже не пожалел две сотни.

Понятия не имею, куда мы идем, но все равно плетусь за этим человеком. Есть в этом парне нечто такое, что уводит за собой.

Он открывает передо мной дверь ближайшего кафе и жестом приглашает войти. Я застываю на пороге. Если сунусь туда, добром это не кончится. Незнакомец берет меня за руку и втягивает внутрь. Галантно отодвигает стул, и я сажусь на самый краешек. Парень сканирует меня взглядом. Не морщится, не сдвигает брови, не перекашивается от отвращения.

Рядом, словно из-под земли, вырастает официант, и под его взглядом я чувствую себя тараканом; мне хочется спрятаться под салфеткой, пока ботинком не раздавили.

– Мы не обслуживаем бродяжек, – говорит он брезгливо. – Ей придется уйти.

Кто бы сомневался! Прячу грязные руки под стол.

– Я пойду, – бормочу я, поднимаясь на ноги.

– Сиди! – говорит незнакомец и подмигивает мне, а потом обращается к официанту: – Дайте нам меню и позовите управляющего.

Он бросает на стол две книжки в кожаных переплетах и торопливо уходит.

– Мистер, он же просто вызовет копов, – говорю опасливо.

– Не вызовет. – Он улыбается, подняв глаза от меню. Они такие искристые и смеющиеся, что отогревают меня изнутри.

Тем временем к столику подходит толстый коротышка. От него отвратительно пахнет сигаретами, а отдышка такая сильная, что, кажется, он сейчас протянет ноги.

– Джимми сказал, что у вас тут проблемы, – говорит толстяк, не забыв одарить меня еще более уничижительным взглядом.

– Никаких проблем. – Мой спутник спокоен и приветлив. – Мы с девочкой просто хотим поужинать, а ваш Джимми не пожелал нас обслужить.

– Но она может помешать кому-то, – парирует управляющий и ввинчивает «железный» аргумент: – Только посмотрите, как она выглядит!

– Она нарушает своим видом какой-то закон? – Он мило улыбается.

– Нет, но…

– В таком случае вам лучше нас обслужить, если не хотите, чтоб я выложил негативную сторис и отметил ваше заведение. Вы же знаете, как в нашем толерантном мире относятся к подобной дискриминации. Принесите нам курицу на пару, овощной салат, апельсиновый сок и эспрессо.

– Хорошо. – Управляющий багровеет еще сильнее и шагает прочь.

– Ловко вы его, мистер. – Я потрясена. Это первый человек, который дважды кинулся меня защищать. Этот парень, словно рыцарь в сияющих доспехах, только современный и без коня. Да только я даже близко не принцесса.

– Меня нет ни в одной социальной сети, – заговорщицки шепчет он. – Я, кстати, Митчелл.

– Митч, значит, – повторяю я, пробуя его имя на вкус.

– Нет. – Он качает головой и морщится. – Меня зовут Митчелл, не Митч или как-то иначе. А к тебе как обращаться?

– Я Бекки, – представляюсь без апломба.

– Ребекка, значит! – говорит он весело.

Теперь уже я морщу нос и объясняю:

– Без понятия, кто такая Ребекка, все всегда звали меня Бекки.

– Приятно познакомиться, Бекки – Протягивает руку.

Его ногти наполированы до блеска и идеально подпилены. С сожалением смотрю на свои неровные грязные обрубки и пожимаю руку.

Появившийся из неоткуда Джимми выставляет на стол огромные белые тарелки, в центре которых сиротливо лежат кучки еды.

– Ешь, – говорит Митчелл.

– Достаточно было бы бутерброда. – Я знаю, что делать с бутербродами, но понятия не имею, как подступиться к вилке и ножу. Всю жизнь я ела только ложкой.

– Пустые калории. – Он морщится, как если бы я предложила ему отужинать сырой змеей.

Зажимаю вилку в кулак и начинаю охоту на курицу. Несчастный кусок прыгает по тарелке, пока не вываливается на скатерть. Битва проиграна. Беру еду пальцами и запихиваю в рот. В более сытый день я бы поиграла с ней еще, но сейчас мне уже невтерпёж. Я проглатываю курицу и принимаюсь за салат. На вид он объемный, а во рту тает, совершенно не спасая от голода. Еда кончилась, а желудок продолжат требовать добавки.

Митчелл цедит черный кофе из крохотной чашечки и молча наблюдает. Я для него как мартышка, которой кинули банан. Жестом подзывает Джимми.

– Принесите девочке десерт.

– Какой?

– Чего желаешь, Бекки?

– У вас есть яблочный пирог?

– Да, – обращается он к Митчеллу, все еще делая вид, что я не важнее надоедливого насекомого.

– Несите двойную порцию.

– С мороженым, – прошу я, совсем обнаглев.

– С мороженым, – повторяет он.

Джимми пропадает и появляется спустя пару минут. Я поняла правила игры: он делает вид, что я таракан, но продолжает ставить передо мной громадные белые тарелки.

– Сколько дней не ела? – спрашивает Митчелл.

Я старательно прожевываю слишком большой для моего рта кусок и, чуть подумав, отвечаю:

– Пару дней уже.

– Есть, где ночевать?

– Да, я обычно сплю в парке, на скамейке.

– Ночь будет холодная.

– Делать нечего, – вздыхаю я. Пальцем собираю последние крошки с тарелки и поднимаюсь на ноги. – Ладно, Митчелл, спасибо за всё! Я пойду, а то все скамейки займут.

Мне зябко от одной мысли, что надо опять идти в темный и холодный парк, где ночью совсем не так радостно, как днем.

Митчелл с минуту что-то обдумывает, а потом выдает:

– Поехали!

Он расплачивается за ужин, и мы выходим на улицу. С неба сыплет редкий снежок, который сразу разносится ветром. Митчелл поднимает воротник пальто и шагает к сверкающей черным хромом машине. Как он умудряется содержать ее в такой чистоте, когда на дорогах уже который день снежная слякоть? Он открывает пассажирскую дверцу и ждет, пока я сяду.

Я неуклюже залезаю в салон; он захлопывает дверцу и садится за руль. В ужасе замечаю, что салон обделан молочного цвета кожей, на которой уже расплываются грязные следы.

Мы проезжаем мимо парка, где я так часто провожу ночи, и оказываемся в облюбованном местными извращенцами квартале. Моя знакомая Джен – проститутка с провалившимся от «снежка» носом – называет его «зоной красных фонарей», хотя фонари здесь обычные.

– Тебе холодно? – спрашивает Митчелл, видя, как я дрожу.

Мне холодно. Я чувствую себя куском мяса, который оттаивает. Митчелл врубает печку на максимум, тормозит и выходит из машины. К нему сразу подходит девица, одетая в коротенькую розовую шубейку и очень высокие леопардовые сапоги. Она говорит ему что-то тихо, но Митчелл качает головой. Тогда явно разочарованная деваха уходит, а парень возвращается с пледом в руках.

Я знаю, что здесь работают женщины, которые торгуют телом, и начинаю думать, что нужна ему для подобных услуг.

– Укутайся. – говорит он, протягивая плед.

– Куда мы едем? – спрашиваю севшим голосом.

– Ко мне.

– Слушай, Митчелл, я не знаю, что ты подумал, но я не занимаюсь такими делами, ради которых мужчинам нужны женщины. – Меня обливает холодным потом, а слова перестают складываться во что-то внятное.

– Какими делами? – Его правая бровь взметнулась вверх.

– Такими.., – опускаю глаза и смотрю, как белоснежные коврики заливает грязь.

– Ну что ты… я не для этого везу тебя к себе. – В его взгляде читается: на что тут можно позариться?

Мне становится еще стыднее за свой вид. Я стараюсь не чесаться, но в тепле вши кусаются так сильно, что я то и дело скребу голову ногтями. Поспешно прячу под шапку потемневшие от грязи волосы.

Притормозив на светофоре, он протягивает руку, беспардонно стягивает шапку и запускает пальцы в волосы. Увидев вошь, ползущую по руке, Митчелл вздыхает и говорит:

– Понятно.

– Эй! – возмущаюсь я.

Он молчит. Ни подколки, ни смешка; на его лице не отразилось ни капли отвращения, хотя Митчелл еще тот аккуратист.

Мы останавливаемся у круглосуточной аптеки. Через стеклянную дверь я вижу, как кокетливо его обслуживает аптекарша. Без конца улыбается, отпуская товар.

Митчелл забрасывает на заднее сиденье аптечный пакет, и мы продолжаем путешествие по ночному городу.

– Так зачем мы едем к тебе? – Я не унимаюсь.

– Чтоб ты помылась и поспала.

– А потом?

– Хочу предложить тебе работу.

– Работу? Так я ничего не умею, – говорю, как есть. Хотя вряд ли он думает, что я крутой счетовод или еще что.

– Ты не умеешь убираться?

– Мыть туалет, полы и все такое? – уточняю на всякий случай.

– …и все такое, – повторяет он. – А с меня жилье, еда и мелочь на расходы.

– Это такая благотворительность?

– Нет, мне нужна, хм… помощница по хозяйству.

– Хорошо, туалеты так туалеты. – Я безумно рада, что не нужно спать на скамейке или заниматься чем-то отвратительным.

Мне тепло, и я почти не хочу есть. Машина едет так плавно, что я невольно закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

– Эй, Бекки, просыпайся!

Я с трудом разлепляю глаза и озираюсь по сторонам.

– Где мы?

– В Нью-Джерси.

Я никогда не была в пригороде Нью-Йорка. Здесь шикарно, ничего не скажешь. Митчелл обитает в таунхаусе из красного кирпича. Его квартира занимает весь третий этаж и имеет отдельный вход. Я с открытым ртом смотрю на эту мрачную громадину, ставлю ногу на ступеньку и тут же понимаю, что крыльцо стремительно приближается к моему носу.

– Осторожно! Крыльцо скользкое, – предупреждает он, оперативно придержав меня за капюшон.

Я благодарно киваю, а парень открывает передо мной дверь. Никто никогда не оказывал мне таких почестей.

Переступив порог, я оказываюсь то ли в больнице, то ли на небесах. Если рай и существует, наверное, он выглядит так.

За счет всевозможных оттенков белого пространство кажется бесконечным. Ну, правда, я вижу везде белый и понимаю, что он разный. А еще зеркала. Их много. В центре огромного помещения, разделенного на кухню, гостиную и что-то вроде библиотеки, возвышается зеркальная колонна.

Я поспешно скидываю насквозь промокшие ботинки – не хватало еще испортить белый ковер – и на носочках бегу за ним.

– В общем, тут кухня, рядом гостиная, а там, – он указывает на массивную черную дверь, резко контрастирующую со всем остальным и притягивающую взгляд, – спальня и мой кабинет. Туда тебе заходить нельзя.

– Почему?

– Не люблю, когда вторгаются в мое личное пространство.

– Хорошо.

– Почему у тебя нет елки? – спрашиваю я, удивленная отсутствием праздничной атрибутики.

Мне всегда казалось, что все нормальные люди вешают на двери венки из сосновых веток и наряжают елки.

Когда я думаю о Рождестве, чувствую во рту привкус копоти от сальных свечей. В моей семье этот праздник не воспринимался как что-то приносящее радость и удовольствие. Это время, когда ты должен думать о страшном суде и о важности спасения своей бессмертной души. А я всегда думала о клеклом кексе, что мать раздавала после рождественской трапезы.

– На что она мне? – пожимает плечами он.

– Так ведь скоро сочельник.

–Я не фанат праздников и всего этого безумного декора, – отмахивается Митчелл и резко меняет тему: – Надо обработать твои коленки.

Я только сейчас вспоминаю, что расшибла их. Опускаю глаза и вижу разодранные колготки, перемазанные запекшейся кровью.

– Сядь, – почти приказывает он.

Я продолжаю мяться на месте, боясь даже коснуться белоснежного кожаного дивана.

– Садись уже, а я схожу за аптечкой.

Он уходит и через минуту возвращается с небольшим прозрачным контейнером. Внутри странного вида ножницы, бинты, пластырь, какие-то флакончики, шарики ваты.

Митчелл присаживается на корточки у моих ног и берет в руки ножницы с короткими и широкими затупленными лезвиями. Ловко рассекает ими остатки колготок.

– Что за ножницы такие?

– Хирургические, – бросает он, пропитывая кусок ваты жидкостью из бутылочки.

– Ты доктор?

Поднимает на меня глаза, брови сдвинуты у переносицы.

– Нет, – отвечает кратко и прижимает вату к ссадине.

Я прикусываю губу, пытаясь не дернуться и не закричать.

Митчелл смотрит на меня, и я опять залипаю на искорки, которые вспыхивают на радужке, делая ее жемчужно-серой.

– Ты боец. Я бы уже плакал и вопил на твоем месте, – шутит он и дует на ранку.

Никто никогда не обрабатывал мне раны, и тем более не дул на них. От теплых прикосновений его пальцев и взгляда лучистых глаз мне хочется плакать.

– Вот и всё! – Бросает в лоток использованный кусок ваты.– Держи! – Митчелл сует мне флакон из аптеки и плотный пластиковый пакет.

– Что это?

– Ты не видишь? Шампунь от твоих маленьких друзей. Нужно выдержать десять минут. Вещи сложи в пакет и принеси сюда.

– А во что мне переодеться?

– О, сейчас. – Мне показалось, что он чуть покраснел.

Митчелл скрывается за той самой запретной дверью и почти сразу возвращается с футболкой в руках. Она так приятно пахнет свежестью постиранной вещи и чем-то еще. Если б он не стоял рядом, я зарылась бы в нее носом, чтоб этот аромат пропитал меня насквозь.

Послушно исполняю его приказ. Помыться мне реально не помешает.

Ванная белоснежная и такая зеркальная, что аж не по себе. Даже на потолке зеркало! Зачем их столько парню?

Мне теперь не укрыться от собственного отражения. Обычно я вижу себя в лужах или каких-то предметах, и меня это устраивает. Сейчас же я чуть не плачу: из-за толстого слоя грязи напоминаю странное существо без определенного пола.

Душа у него нет. Только ванна. Я наполняю ее горячей водой, скидываю одежду и, как он сказал, запихиваю лохмотья в пакет. Не могу вспомнить, когда мылась последний раз. Ну, по крайней мере, целиком. Лучшее, что мне светит, это раковина в туалете торгового центра.

Я медленно погружаюсь в горячую воду – она сразу становится грязной, – беру шампунь и лью его на голову прямо из пузырька. Он щиплет кожу, жжет глаза и мерзко пахнет, но я терплю, потому что вши достали.

Я тщательно намыливаюсь, стараясь не пропустить ни единого участка кожи, а потом погружаюсь в воду с головой. Отвратный шампунь теперь уже ест всё тело, и я спешу выбраться из ванны.

Его футболка доходит мне до колен. Я перетираю волосы полотенцем и пытаюсь посушить их его феном, но тот слишком маломощный для моих длинных и густых волос, которые спускаются ниже поясницы.

Я возвращаюсь в гостиную. Он сидит на диване и щелкает по каналам.

– Такая светленькая, просто богиня Фрейя. –Выражение его глазах такое странное, но оно мне нравится.

– Кто это? – Я понятия не имею, о чем он и даже не стыжусь быть дремучей. Уж какая есть.

– Дай книгу «Скандинавские мифы и сказания». Вторая полка слева.

Застываю на месте. В отчаянии пытаюсь выбрать книгу наугад, но их так много, что полки кажутся бесконечными.

– Ты не умеешь читать? – предполагает Митчелл. Он бьет не в бровь, а в глаз.

– Не умею, – признаюсь я честно. Сейчас он подумает, что я дурочка.

– Тебе же не меньше пятнадцати.

– Мне семнадцать, через два месяца восемнадцать. – Обидно, что Митчелл принял меня за сопливого ребенка.

– Как так получилось, что ты не умеешь читать? – Его тон не нравоучительный, скорее – удивленный.

– Долгая история, – отмахиваюсь я, не желая ворошить прошлое.

– У меня есть время, – говорит он с улыбкой. – Давай я принесу чай, и ты расскажешь.

Я сажусь за кухонный стол, медленно провожу подушечками пальцев по древесине, отмечая каждую неровность. Митчелл заваривает чай; я поедаю его движения глазами – они такие плавные и красивые. Он белый рыцарь в своем светлом, зеркальном замке.

Митчелл ставит на стол прозрачный чайник, в котором распускается причудливый цветок, две такие же чашки, а еще темный сахар, похожий на полированные мутные стеклышки. Митчелл пододвигает ко мне чашку, и я по привычке обхватываю ее ладонями – не пропадать же теплу. Он смотрит на меня испытывающе, и я понимаю, что мне не увильнуть от объяснений.

– Почти всю жизнь я жила в общине амишей, – говорю скороговоркой, желая поскорее с этим покончить.

– Что ж, Бекки, когда прославишься и будешь писать биографию, это станет яркой деталью.

– Это не яркость! Это серость, когда ты носишь капор, тебя секут розгами за любую провинность, а единственное развлечение – это общая молитва. А еще работа… Её много, и она всегда тяжелая. – Смотрю на свои ладони, покрытые желтоватыми мозолями.

– Так ты была изолирована от мира? – Брови сдвигаются. Он пытается осмыслить мой рассказ. Теперь я кажусь ему не только дурочкой, но и какой-то отсталой.

– Мы словно застряли в семнадцатом веке. Кроме того, моя семья была очень бедная и даже в изолированной общине мы считались чуть ли не изгоями.

– Ты сбежала?

– Я хотела…, но не успела. Однажды они все ушли на воскресную молитву, а я осталась дома. Честно сказать, я выпила в то утро целую бутылку касторки, чтоб у меня скрутило живот и я могла туда не ходить. А потом я услышала крики и побежала… – Мне сложно об этом говорить, но я продолжаю: – Когда я прибежала, молельный дом горел так сильно, что я даже не смогла приблизиться. Они так кричали, что я думала, что оглохну… Мне так хотелось оглохнуть. Они сгорели все: мать, отец, братья и сестра.

– Бекки, мне так жаль. Я соболезную. – Его рука дернулась, словно он хотел меня приободрить, но не решился. Мне бы этого хотелось. Мне бы хотелось, чтоб кто-то обнял меня. – Что случилось после пожара?

– Приехали пожарные и копы, и меня забрали в приют.

Кидаю в чашку кусочки сахара. Он кажется мне совсем не сладким. Митчелл перехватывает мою руку на пятом:

– Эй, мне не жалко, но ты покроешься прыщами и заработаешь диабет. Как тебе жилось в приюте?

Я не спорю и отпиваю чай. Стараюсь, чтоб всё было прилично, но издаю противные звуки. Сладкая жидкость огненным потоком прокатывается по кишкам.

– Там было странно. Я была как инопланетянка. Современный мир обрушился на меня разом. Я думала, что телевизор – это волшебная коробка, в которой заперты живые уменьшенные люди. Холодильник, да и даже вилка для меня до сих пор в новинку.

– Прям как Русалочка, – ухмыльнулся он. – И ты решилась на побег?

– Ну да! Я решила, что и сама о себе позабочусь.

– Сколько ты уже живешь на улице?

– Где-то год, – пожимаю плечами.

Я жутко устала; кладу голову на стол и закрываю глаза. Я уступаю сну всего на секунду, и он тут же побеждает.

– Сладких снов, – говорит Митчелл.

Или мне это только снится?