Читать книгу Собиратель кукол. Мой парень – серийный убийца - Группа авторов - Страница 2

Я открываю глаза, когда до сигнала будильника остается не меньше получаса. Привычно пытаюсь оценить свое состояние по десятибалльной шкале, где единица означает, что я буду весь день лежать овощем и смотреть в потолок, а десятка сигнализирует о том, что я напишу три годовых отчета за день, а потом зависну в клубе на всю ночь. Вчера я бы едва дотянул до тройки, а сегодня что-то словно откатило наступление нового приступа. Я чувствую только любопытство и удивление.

Вчера вечером по дороге домой я обдумывал поездку в Гранд-Каньон. Я мечтал приехать туда и, как только кроссовки коснутся песка, рвануть с места. Бежать, пока силы не кончатся, а мышцы не начнут гореть. Петлять, пока не потеряюсь, а потом лечь на песок и ждать смерти от теплового удара и обезвоживания.

И вдруг я вижу ее. Девочку тащит семифутовая горилла, а она только и может, что молить о помощи глазами. Потрясающими синими глазами, обрамленными кукольными ресницами. Распахнутый взгляд, что подкупает и одновременно соблазняет. Чумазое лицо, грязь под ногтями и сотни вшей в волосах – все это не вызвало во мне отвращения. В ней есть нечто большее. С какой же брезгливостью на Бекки смотрели в той претенциозной забегаловке. Знали бы они, кто есть я и какой станет она уже совсем скоро.

Не пойми откуда взявшаяся энергия бежит по венам и артериям, пульсирует и побуждает жить. Я переодеваюсь в спортивную форму и покидаю квартиру, стараясь не шуметь.

Небольшой парк, который находится неподалеку, безлюден и встречает хлесткими порывами ветра. Я поселился здесь как раз из-за него, а еще из-за некой приватности, которую дарят местные таунхаусы.

Бег – одна из тех вещей, которые помогают навести порядок в голове и избавиться от лишнего. От лишних мыслей и чувств. Я возвращаюсь домой приятно уставший и с каким-то новым и приятным ощущением теплоты, которое словно мини-солнце растет и крепнет внутри грудной клетки. Впервые за долгое время я встречаю новый день не один.

Накидываю на шею полотенце, чтоб не закапать всё потом и включаю соковыжималку. Подставляю стакан. А потом вновь осознаю, что она спит в соседней спальне, и беру второй стакан. Я не один. Мне бы лучше сторониться людей, но что-то в глубине души шепчет, что мы сможем ужиться.

Я заглядываю в гостевую спальню. Она спит, разметавшись по постели. Одеяло с подушкой валяются на полу, а Бекки лежит на животе и сладко посапывает в обрамлении светлых прядей. Волосы такие длинные и густые, что она приобретает сходство с мифической Рапунцель. Должно быть, летом они выгорают так сильно, что становятся цвета выбеленного льна.

Я ставлю стакан с соком на подоконник. Осторожно укладываю руку, которая соскользнула с кровати, на место, и укрываю ее одеялом. Бекки поворачивается набок и опять скидывает его с себя. Я вновь наклоняюсь и оказываюсь совсем рядом с ней. От нее пахнет так чудно и чуднО одновременно: смесью мыла «Сейфгард», теплого молока и ромашкового чая. Этот запах как что-то из детства, когда ссадины на коленках тебе промывают антибактериальным мылом и дают молоко с печеньем, а ты мечтаешь вновь пробежаться по ромашковому полю, запах которого, такой кроткий и свежий, пропитывает тебя насквозь. А внутри все замирает оттого, что мир такой бескрайний и весь принадлежит тебе.

Когда ты взрослеешь, жизнь наполняется другим запахами, которые не оставляют свежести и невинности ни единого шанса на выживание. Теперь легкие наполнены терпким ароматом дорогих духов, вонью прокуренных волос, телесным запашком, что источают созревшие женские тела. И ты вскоре перенасыщаешься этим до такой степени, что перестаешь чувствовать. Чтобы преодолеть это онемение, эту атрофированность, приходится идти на поступки дикие как современный мир.

Я делаю несколько глубоких вдохов и спешу выйти. Не хватало еще, чтобы она проснулась и увидела меня рядом с собой.

После почти ледяного душа я приступаю к бритью. Соскребаю щетину максимально тщательно, а потом долго рассматриваю себя в зеркале со всех сторон, чтоб убедиться, что кожа абсолютно гладкая. После удаляю триммером волоски в носу и ушах.

Я достаю из гардероба тщательно выглаженную рубашку, а другую такую же укладываю в чехол, чтоб взять с собой на всякий случай. Повязываю синий галстук. Они всегда синие по пятницам. Застегиваю запонки в тон галстука и надеваю черный костюм. Костюм – это нечто такое, что не позволяет расслабиться. Благодаря этой оболочке я обретаю контроль над собой и всем остальным в придачу. Замечаю складку на рукаве и разглаживаю ее утюжком для волос. Последний штрих: зачерпываю пальцами немного помадки для волос и зачесываю жесткие кудри назад.

Уже пора выходить, но я решаю оставить Бекки небольшое послание. Так как она не умеет читать, я достаю из ящика письменного стола диктофон, записываю послание и леплю на клавишу стикер со смайликом.

На носочках пробираюсь в спальню и опять невольно бросаю на нее взгляд. Футболка задралась так высоко, что еще пара сантиметров и я увижу то, чего не должен. Мне становится неловко. Оставляю диктофон рядом с соком и ухожу.

***

В офис приезжаю с небольшим опозданием, что для меня нетипично. Наша фирма арендует четыре комнаты на сорок шестом этаже во "Всемирном торговом центре 7". Я занимаю отдельный кабинет, а все остальные ютятся в трех оставшихся помещениях.

– Ну и кто она, Блейк? – спрашивает Стивен, когда я прохожу мимо его стола.

Стоит сказать, что он испытывает ко мне неприязнь, но скрывает это, пытаясь притвориться моим другом. Нет, приятель, даже не близко.

– Ее зовут квартальный отчет, – бросаю на ходу. – Тебе тоже советую.

Спешу укрыться у себя и опустить жалюзи. На столе ноутбук, стопка писчей бумаги и ручка. Ничего лишнего. Открываю ноутбук и засекаю на таймере два часа. Пытаюсь сосредоточиться на мерном стуке клавиш, но ее образ меня не покидает. Мягкие волны волос, детский запах, от которого щемит в груди, голос, переливающийся всеми оттенками эмоций.

Меня будоражит увиденное утром: стройные длинные ноги с изящными щиколотками, тонкая талия и кожа, словно высеченная из бледного мрамора. В ее лице сохранилось что-то детское и наивное. Оно везде: в мило вздернутом носике, в меру пухлых губах, слишком высоких скулах и заросших бровях с нежными тонкими волосками.

Мне нравятся другие женщины: темноглазые брюнетки с большой грудью и хриплым голосом. Но с эстетической точки зрения я не могу не восхищаться Бекки. Таким трепетным созданиям посвящают стихи, с них пишут картины и увековечивают грацию тел в мраморе, но все это мертво, а она – живое воплощение идеальной красоты.

От мыслей о Бекки меня отрывает стук в дверь.

– Открыто, – говорю я и кошусь на таймер. Еще двадцать минут. Ненавижу, когда отвлекают.

В кабинет мягкой поступью кошки заходит Кэнди. И честно сказать, с таким именем и соответствующим потенциалом ей бы иди работать танцовщицей, но любящий отец, он же основатель нашей фирмы, решил, что дочке безопаснее будет в финансовой сфере.

Она растягивает в улыбке припухшие от уколов красоты губы, залитые розового цвета блеском – слой такой толстый, что грозит закапать на стопку бумаги. Ставит на стол чашку чая и коробочку, перевязанную ленточкой.

– Принесла тебе чай и кое-что к нему. – Ее голос такой сладкий, что может запустить метаболический синдром.

– Спасибо, но ты не должна приносить мне чай, – говорю я и отпиваю глоток.

– Мне несложно. Не хочешь открыть подарок? – Она присаживается на край стола; узкая юбка задирается, засвечивая кусочек кружевной резинки.

– Не стоило так стараться ради меня, – улыбаюсь в ответ. Это не флирт, простая вежливость.

– Митчелл, я не поздравила тебя со вступлением в новую должность, вот исправляюсь, – говорит она, выкрутив томность на максимум.

Я открываю коробку. На бархатной подушечке лежат серебряные запонки – буквы МБ. Мои инициалы.

– Мило. Не знаю, как тебя благодарить.

Улыбается, стреляет глазками так, что может замкнуть проводка.

– Давай примерим. Можно? – Она накрывает ладонью мое левое запястье.

Я протягиваю ей руки ладонями вверх. Кэнди ловко отщелкивает запонки и откладывает их в сторону. Ее пальцы проникают под манжеты, поглаживают меня с минуту, а потом выныривают. Девушка поднимает на меня глаза и, не увидев желаемой реакции, вдевает новые запонки и тщательно расправляют манжеты.

– В этом году тебе не отвертеться от рождественской вечеринки! – заявляет она, дабы преодолеть неловкость.

Она все еще надеется подпоить меня и заманить под омелу. Чтоб усидеть на двух стульях, нужны впечатляющие дипломатические навыки и недюжинный такт. Вероятно, я неплохо прокачал и то и другое, раз умудряюсь работать на довольно вспыльчивого человека и при этом держать во френдзоне его дочку, которая предпринимает все мыслимые и немыслимые попытки меня соблазнить.

– Ты же знаешь, что у меня аллергия на такого рода мероприятия – отвечаю с улыбкой. Смотрю прямо в глаза. В них вспыхивает разочарование.

– Митчелл, ты теперь глава отдела! Ты просто не можешь не прийти!

– Глава отдела, – повторяю я со смешком, который не смог сдержать. – Глава отдела из четырех человек, включая тебя.

– Это тот потолок, который ты сам себе выбрал. Ты умный парень и мог бы работать на Нью-йоркской бирже или типа того. – Она перегибается через стол так, чтоб я точно оценил декольте.

– Меня все устраивает, Кэнди. Прости, но у меня другие планы на сочельник.

– Тогда, может, отпразднуем рождество вместе? Ты, я и яхта. Никого лишнего.

Кэнди пошла ва-банк. Еще бы добавила, что вырядится в костюм оленя Санты и позволит себя отшлепать.

– Кэнди, – беру ее за руку и делаю виноватое выражение лица, – если бы ты предложила это на прошлое рождество, я бы с удовольствием согласился, но на это у меня есть планы.

– У тебя кто-то есть? – она почти плачет.

– Да, я живу с девушкой, и она вряд ли обрадуется, если я отправлюсь с тобой в закат на яхте.

– Извини, – выдавливает она и выбегает из кабинета.

Я даже близко не карьерист. Да и крупное жалование меня не интересует. Благодаря семейному делу я могу вообще не работать и жить неплохо даже по меркам "Большого яблока". Работа здесь дает мне чувство стабильности. А стабильность – это путь к нормальности. Рутина, график, строгий костюм и даже заигрывания Кэнди – это швы, которые не позволяют мне развалиться на части.

Ровно в пять вечера я захлопываю крышку ноутбука. Пора домой, проверить, как там маленькая дикая ласточка. Но перед этим надо кое-куда заскочить.

Я отправляюсь в универмаг, где обычно покупаю себе вещи. Мне нравится этот магазин, потому что там нет ничего кричащего – только чистые цвета и классический крой. Это первый раз, когда я захожу в женский отдел.

Я выбираю для нее голубые джинсы, классическую юбку-карандаш, блузки, одну цвета шампанского, другую – изумрудную, черную и белую футболки, белый кашемировый свитер с укороченным рукавом, а также колготки, носки и прочие женские мелочи. Долго думаю, уместно ли будет купить комплект нижнего белья. Наконец решаю, что, если обойдусь хлопковой повседневностью без кружевных изысков, это сойдет за простую внимательность.

– Женщина не должна одеваться как шлюха. Если встретишь такую, беги от нее, – любила повторять моя мать.

Честно сказать, не имею ничего против развратных нарядов, но Бекки – это нечто нежное и трепетное, и заслуживает женственной и классической обертки.

– Носите с удовольствием! – выдает продавщица на автомате и смущенно улыбается. Кажется, мне удалось разочаровать вторую женщину за день.

В книжном на углу покупаю несколько детских книг и алфавитные карточки и в нерешительности останавливаюсь у цветочного киоска. Рука уже тянется к лилиям, прохладным и влажным как ее кожа, но решаю, не смущать девочку таким пристальным вниманием.

Вставляю ключ в замок, и на меня накатывает страх, липкий и холодный. Что, если она просто ушла? Ничего, если обчистила квартиру. Скорее, меня пугает мысль о том, что мы больше никогда не увидимся.

Я открываю дверь, и Бекки тут же выбегает мне навстречу. Я сую ей пакеты, чтоб отвлечь от дурацкой улыбочки, которая заиграла на моем лице помимо воли.

Наблюдаю, как она прямо на полу разбирает покупки. Смотрит то на меня, то на вещи глазами-сияшками. Как бы мне хотелось так радоваться мелочам.

– Это все мне? – спрашивает она, прижимая мягкую кофточку к груди.

– Конечно, не все же время тебе ходить в моей футболке. – Хотя мне нравится видеть Бекки в ней. Это мило.

– Иди к себе, примерь!

Я снимаю пиджак и возвращаю его в шкаф. Развязываю галстук и вешаю к остальным, рассортированным по дням недели, подворачиваю рукава рубашки на три оборота и расстегиваю две верхние пуговицы.

Я принимаюсь за ужин: режу морковку брусочками, перемешиваю с кусочками куриной грудки и соцветиями брокколи, сбрызгиваю все оливковым маслом и отправляю в духовку. Цвета кажутся неестественно яркими, а к языку без конца цепляются сопливые попсовые мелодии.

Бекки влетает в кухню как поток свежего воздуха. На ней свитер и джинсы, а волосы собраны в пучок, скрепленный карандашом, который так и норовит развалиться, а пока на шею легли две невесомые пряди.

– Все подошло? – спрашиваю у неё, смущенной и красной как помидор.

– Да, спасибо!

– Не благодари! Спасибо тебе за компанию и за то, что согласилась помочь по хозяйству.

– Ну, тут и так все идеально. – Бекки пожимает тонкими плечиками.

Она права. Убраться я и сам могу, но не придумал лучшего повода, чтоб привести ее сюда. Сам не знаю, зачем сделал это, но точно не из-за самаритянских порывов.

Она ест руками: берет кусочки еды пальцами, отправляет в рот, а потом слизывает остатки.

Я деликатно пододвигаю к ней вилку. Бекки зажимает ее в кулак и начинает зачерпывать еду словно ложкой. Все валится на стол, пол и ее колени, и с каждой новой попыткой получается все хуже.

Я подхожу ней, поправляю вилку и ставлю пальцы в правильное положение. Оплетаю ее руку с вилкой своими пальцами и показываю, как накалывать кусочки, как набирать их. Бекки продолжает есть, не зная, куда деться от стыда.

– Не стоит стыдиться, если ты чего-то не умеешь.

– Я всегда ела только ложкой.

– Ничего.

У меня нет желания быть для нее строгим учителем, просто хочу дать Бекки хоть что-то, чем ее обделили общество и семья.

Я отношу тарелки в раковину, заливаю их водой.

– Давай я, – предлагает она, прежде чем я успеваю дотронуться до первой.

– Хорошо.

Я отдаю ей губку. Посуду Бекки моет старательно и умело, до скрипа, а я стою рядом с полотенцем наготове и перетираю посуду, как делал в детстве, когда помогал маме на кухне. Последняя тарелка занимает свое место, и я просушиваю полотенцем ее руки, завороженный длиной и изяществом пальцев. Она опускает глаза, скромно и достойно, но в следующий момент трепещущие, как крылья бабочки, ресницы подлетают, и Бекки смотрит на меня так пронзительно, что пульс подскакивает до сотки. Сквозь тонкую ткань я чувствую, как ее руки дрожат и горят огнем. Пара секунд, и я наконец разжимаю пальцы, позволив ей выскользнуть из полотенца.

– У меня есть для тебя еще кое-что, – говорю я и кладу на стол сверток из книжного.

– Что это? – Щеки ее вновь заливаются деликатным румянцем.

– Открой!

Она разворачивает коричневую бумагу и смотрит на содержимое немного разочарованно.

– Книги?

– Я буду учить тебя читать, – говорю я не в силах скрыть воодушевления.

Я считаю, что чтение – это дар человечеству. Буквы – это ключи к фантастическим мирам, коих миллиарды, и они все твои. И я хочу подарить их ей.

Бекки так мила в своем детском упорстве и старательности. С готовностью произносит звуки и слова своим серебряным голоском. Вспоминаю недавний разговор с Кэнди. Она всегда говорит более высоким голосом. Большинство женщин симулирует. И не только оргазм. Одни предпочитаю говорить высоким голосом, другие, наоборот, – низким и грудным. А она звенит, словно в голос замешали хрусталь, и это природная данность. Ее свежее личико, тронутое только умыванием, – тоже подарок природы. Я давно не соприкасался с чем-то столь чистым и неиспорченным.

Бекки сдувает со лба прядь волос и засучивает рукава. На правой руке, тонкой и изящной, уродливый, застарелый шрам.

– Что это? – спрашиваю.

Она краснеет и натягивает рукав так, чтоб спрятать от меня это «украшение».

– Мать приложила меня рукой о плиту.

– В смысле?

– Просто взяла мою руку и прижала к горячей поверхности на некоторое время.

– За что тебя так? – Я ошарашен. Моя мать сама бы приложилась рукой о плиту лишь бы меня уберечь.

– За воровство, – отвечает она тихо, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Что ты украла?

– Сладкую булочку.

– Господи, Бекки!

– Знаешь, Митчелл, поучение розгами и другие наказания – это часть жизни в общине.

Она медленно поднимается на ноги, поворачивается ко мне спиной и чуть приподнимает кофточку: поясница исполосована длинными белесыми шрамами.

– Мне так жаль.

Я подхожу к девочке и кладу руку на плечо, а она смотрит на меня, как на человека, способного вырвать треклятые розги и распылить их на атомы.

Ты права, девочка. Я сломаю об колено каждого, кто посмеет тебя обидеть.