Читать книгу Великий Блокпост. Антология донбасской поэзии 2014–2022 гг. - - Страница 4

Свобода. На краю обрыва

толкает в спину, шепчет: прыгай.

А ты смущаешься и ждешь,

молчишь и знаешь, что шагнёшь.

…И мы уснули. И во сне

увидели себя в огне.

Он разгорался, а кругом

вздымался дым и падал гром.

И открывалась пустота,

и мы летим из пустоты,

и нам какой-то капитан

ножом расщеливает рты.

А мы – ни живы, ни мертвы —

бинты срываем с головы.

«Поэзия должна быть страшновата, —

сказал кузнец, раскаливая горн. —

Век глупостей и милых терпсихор

давно ушёл, и нет ему возврата».

Он вынимал заклятое железо,

и страшен был его багровый лик.

И поднималось солнце из-за леса,

и конь был бел, и всадник терпелив.

В моей руке, в Твоей ли воле

с дороги камень отвалить

и отпустить меня застолье

в дому своём остановить?

И всё узнать. И дрожь унять.

И вынуть меч. И смерть принять.

Брат мой, гений и злодей,

сторож горести моей!

То хмельной, то хмурый,

а в зубах окурок.

Кто поймёт тебя, шальной?

Что проймёт тебя, родной?

Не вино, а водка.

Не стихи, а плётка.

Брат мой, в чём я виноват?

Не убей меня, мой брат.

День придёт – и даль отступит,

выше станем и умней,

жар уймём и боль остудим

бедной родины своей.

И увидим всё как есть:

явью явь и снами сны —

от травинок и небес

до окошек расписных.

Давно пора перечитать

одну забытую тетрадь.

Она полна стихотворений

про жизнь, про смерть,

про тьму и свет.

Её писал безвестный гений,

по-моему, в пятнадцать лет.

Я сам когда-то был такой,

но стал искать какой-то свой

никем не слыханный язык

(хотелось числиться поэтом

и быть непонятым при этом).

И вот – учу теперь азы

того наивного искусства,

когда строку диктует чувство.

Пишу народные рассказы.

Боюсь метафор, как проказы.

Хотя охотно их прощаю

друзьям и всем, кого читаю,

особенно ночной порой.

Я восхищаюсь их игрой

стеклянных бус, смертельных трюков

на стыке образов и звуков,

их расстреноженной свободой

на грани мудрости и моды.

Так начинают, но потом

так продолжать мешает что-то —

какая-то не то зевота,

не то забота о другом.

Тот мальчик, начиная жить,

хотел вначале разрешить

два-три вопроса бытия,

включая собственное Я.

Он был на правильном пути.

Он мог дойти до самой сути

и даже далее – до жути.

Но жить – не поле перейти.

Я не о том, что жизнь – загадка,

что уровень её порядка —

удел детей, и то немногих.

Я – о завалах на дорогах.

Вот детский сад, мой первый ад,

вот – школа, вот – военкомат…

Куда ни глянь – одно и то же,

один и тот же путь вперёд,

и каждый день из тех, что прожит,

похож на тот, что настаёт.

И всё течёт, и мы течём,

через овраги и пороги,

солдаты, умники, пророки,

нога к ноге, к плечу плечо…

И надо же, в таком строю,

ломая голову свою,

к чему-то всё-таки прийти

годам примерно к тридцати.

Нет, он не гений, он другой,

из тех, кто предпочёл покой

искусству драки рукопашной.

Где он теперь и как – не спрашивай.

Убит он был или прославлен,

забыт, забит или затравлен —

в конце концов, не в этом дело,

не в том, что тело опустело,

а в том, куда ушла душа.

Оставь его. Не нам решать,

что наша жизнь и смерти наши.

И наши общие параши

не нам придётся убирать.

А если это так, то что ж!

Чем хуже, стало быть, тем лучше.

Любая ложь чему-то учит,

особенно святая ложь.

Изо всего, что пахнет плохо,

родится новая эпоха.

А мы? А мы пока всё те же:

всё те же крики на манеже,

и тот же смех, и ужас тот —

единый лоб, единый рот…

Но что-то всё-таки, но что-то

встаёт из нас, как из болота,

встаёт и голос подаёт,

и спать ночами не даёт.

ОДИН НЕСЧАСТНЫЙ ВЕК КОНЧАЛСЯ,

ДРУГОЙ ЕЩЁ НЕ НАЧИНАЛСЯ…

Эта рука лишь повод быть в узде.

Не бойся, никто не войдёт, пока не взломаны двери.

Солнце и ветер и всё, что есть в моём интерьере,

теперь твоё, ныне и здесь.

Не говори, не спрашивай – просто смотри в огонь.

Эта рука – чтобы верить и не упасть.

Власть над собой – большая власть,

больше, чем этот мир, полный врагов и погонь.

Знаешь, если замкнуть руки и прочертить черту,

и положить меж огней, например, меч,

Можно такое, друг мой, на себя навлечь…

Я не знаю греха чище, чем падение в высоту.