Читать книгу Дорога к счастью - - Страница 37

У печки хозяйничала Прасковья. Она достала железный лист, на котором выпекались хлебные булки. Составила их рядком на столе, накрыла чистым полотенцем, которое сразу же стало волглым. Обжигая пальцы, Моисей отломил румяную корочку, подул, чтобы остыла.

– Ну вот, мать, и новый хлебушек пошел у нас.

– Слава богу, – перекрестилась Прасковья. – Да только вряд ли до Рождества дотянем. Вон семья-то растет, – она, улыбаясь, показала пальцем на маленького Ермолая, лежавшего в люльке.

Тихо скрипнула дверь.

– Ты слыхала? – заговорщическим тоном проговорила вошедшая Меланья. – Глафира сказилась!

– Что такое? – удивилась Прасковья.

– Глиняную посуду разбила и чугун с картошкой опрокинула.

– Что, ухват не удержала?

– Кто ее знает, что-то неладное с ней творится.

Прасковья всплеснула руками:

– Это ж на нее порчу навели, не иначе.

– Свят, свят! – закрестилась на образа Меланья. – Не приведи господи.

– Справная баба Глашка, да видать, и на нее проруха нашла, – покачал головой Моисей.

На глаза Прасковьи навернулись слезы:

– Не дай бог, еще помрет, грешная?

– А кто знает? – тяжело вздохнула Меланья. – Это все колдуньи Луаны проделки, больше некому.

– А еще нам надо подати платить, время подошло! – вдруг спохватившись, громко произнес Моисей.

– Давай хоть на базар в Стародуб съездим – мед, молоко да масло продадим, пока коровка еще доится. А то зараз придут и все опишут, – еще не успокоившись, тихо сказала Прасковья.

– И то верно, – согласно кивнул Моисей и продолжал с наслаждением жевать душистую корочку. Но в душу закралась тоска от новых забот, и уже понурый он доедал булку.

Всю неделю Прасковья с Меланьей собирали молоко для торговли, снимали сливки, варили творог. Степан часами сбивал в бочонке масло, семье оставались только сыворотка да пахта.

Мужчины же наделали из ранее заготовленной бересты туеса, которые заполнили медом, творогом и коровьим маслом.

В воскресный день Моисей со Степаном приехали на базар. Чтобы продать побыстрее товар, глава семьи решил воспользоваться старинным купеческим заговором. Горсть муравьев положил в глиняный горшок, а на базаре высыпал их на прилавок со словами:

– Сколько муравьев в этом горшке, столько и людишек сбежится к нам еще.

И вправду, люди подходили, спрашивали: откуда, дескать, приехали, как да что. Моисей любопытствующим бойко отвечал:

– Дареевские мы. Зря хвалиться не стану, самый лучший мед у нас, масло и творог – тоже. Покупайте – не пожалеете.

Со всеми поговорил, посмеялся. Распродав все, Моисей прошелся по рядам, но нигде не задержался, лишь детям гостинцев купил, а там – уселись с сыном на телегу и домой. Понимал, что наторгованных денег на уплату податей все равно не хватит, придется не раз сюда приезжать.

Вот уже и село показалось, на улице темнело. В хатах зажглись лучины. Скрипели ворота, закрывались ставни на окнах. У ворот, словно поджидая его, в старой сермяге стоял Андрей Руденко. Не теряя времени, он открыл ворота, и телега въехала во двор. Моисей натянул вожжи, и лошадь послушно встала.

Тронул за плечо заснувшего сына:

– Степа, вставай, приехали. Беги, сынок, в хату.

Тот протер кулаками глаза, потянулся и легко соскочил с телеги. Поздоровался с дядькой и убежал. Моисей распрямил затекшие ноги и выжидающе смотрел на свояка.

– Был сегодня у меня на кузнице мужик из Лотаков, просил скоб ему изготовить на дом. Так он гуторил, что Ханенко переселяет своих крестьян к винокуренному заводу, чтоб там обживать новые деревни. И мужик тот поехал туда жить, хату стал строить, а скоб в округе шаром покати, все растащили, так он аж сюда приехал.

– Во как! С чего это вдруг? – выжидающе смотрел Моисей.

– Захотелось пану завод на всю катушку раскрутить. А для этого картошки дюже много сажать надо.

– Вон холера какая. Мало людей от водки сошло в могилу, – вдруг Моисей спохватился: – О-о! Так это что получается: новая земля – новая жизнь?

– А я тебе про что гуторю.

Оглянувшись по сторонам, не слушает ли их кто, Андрей почти шепотом стал толковать своему свояку Моисею, чтобы тот попытал счастья со своим семейством на новой земле.

– Так я же свободой своей поплачусь, – опешил Моисей. – В крепость попаду.

– Ну и что, зато земля у тебя будет, нужды ни в чем знать не будешь. А тут что? Батрачишь как проклятый от урожая до урожая, как нищий, куску хлеба радуешься. Хорошо, что меня кузница выручает. Тем более, говорят, что скоро царь-батюшка власть панов над крестьянами отменит, а ты с землей останешься. А здесь тебе не выжить.

– Да думал я об этом, не дай бог, рожь не уродится или бульба сгниет, помрем с голоду, – он в задумчивости почесал голову. – Ну и задал ты мне задачу. А как же дом? Хозяйство?

– Дом оставь брату Ефиму с семьей. Скотину разделите по совести.

– Как же так, я родился и вырос здесь, в этом доме, тут каждый куст меня знает, каждая пядь земли родная, а теперь ехать куда глаза глядят?

– Як на мою думку, – уперся в свояка взглядом Андрей, – семья у тебя большая, все казаки народились, а у Ефима – одни девки. Кто ему земли столько даст? Надо идти к бурмистру в Лотаки, пана-то по таким пустякам ни к чему беспокоить. Времени до утра много, так что подумай.

Моисей стал распрягать лошадь. Подошла Меланья:

– Чего Андрей приходил?

– Взяла бы да и спросила сама, – не прерывая работы, ответил Моисей. – Иди лучше приготовь поесть.

– У тебя жена есть, вот и командуй ей, – фыркнула невестка.

Ужинали молча. Накормив детей, отправили их спать, за столом остались Ефим с женой и Моисей с Прасковьей.

Моисей доел остатки вареной картошки, запил кружкой молока. Задумался, перебирая деревянные, с обкусанными краями ложки. От напряжения сошлись на лице морщины, и он, с трудом справляясь с охватившим его волнением, спокойно рассказал домашним о предложении свояка Андрея.

– Батюшки! – обрадовано воскликнула Меланья. – Неужто земли нам прибудет? Да и в избе просторнее станет.

– Цыц! – сердито оборвал жену Ефим. – Еще никто никуда не уехал, а она уже радуется.

Прасковья, бросив рушник на край печи, скребанула по свояченице сердитым взглядом:

– И впрямь терпежу никакого нету.

– Оно так хорошо было бы, но надо попуститься всем, чем наши отцы жили. Страшно подумать: сняться с насиженного места и в крепость по собственной воле попасть… Жалко трудов своих, да и боязно: как там встретят?

Ефим закряхтел, потупился и угрюмо сказал:

– Не надо жалеть, пропадем мы здесь вместе. А солнце всех греет, и там тебе землю дадут. Живи и радуйся. Только свободы меньше, а мы сейчас здесь на пана работаем не покладая рук. То за покос, то за дрова… Там так же будешь работать, да только одна радость – земли будет вдоволь.