Читать книгу Мои слова под дождем не мокнут, или Повесть о потерянном солнце. Книга, основанная на музыке, снах и воспоминаниях - - Страница 13

– Помнишь, мы с тобой про штаны говорили?

– Ну и что?

– Что если смысл в том, что потеряв штаны, мы обретаем их снова?

Она крепко держала руль. За окном было жарко. Жарче было только в салоне. Челка опять прилипла к ее лбу и мне страшно хотелось ее отодрать. Играли Radiohead с «All I Need14». Обложка не подписанная. Ия сказала, что подписывать ее карандашом вовсе не обязательно – и без того все понятно. Что ей было понятно – понятия не имею. Я их слышала впервые в жизни. На картинке громоздкое космическое пространство, сжатое в пределы компактного CD. По нему кое-как разбросаны звезды. Там искать свой дом? Или это все-таки брызги разноцветных красок на темном фоне? Каждый видит то, что хочет видеть, или то, что прячется в нем самом и ждет выхода. Как вам угодно – это почти одно и то же. Поверху многочисленное In Rainbows15. Внизу – Radiohead16. Мне все еще было непонятно, что ей там было понятно. Подумаешь… Может, радио какое? Может же такое быть? А что? Радио «Голова». Неплохое название.

– И смысл тогда их терять?

– Научиться жить без них?

Нехотя оторвавшись от дороги, она долго-предолго на меня посмотрела, после чего ей пришлось прилепить взгляд обратно.

– И зачем? Чтобы научиться переносить холод?

– Какой холод?

– Ну вот такой вот. Штаны отберут и бросят в морозильную камеру. Go, go, go! А в штанах было бы фьють-фьють-фьють.

Я сделала вид, что что-то все-таки поняла. I am a moth. Who just wants to share your light. I’m just an insect. Trying to get out of the night. I only stick with you. Because there are no others17. На фоне что-то неразборчиво завывал солист. Клянусь, если подолгу такое слушать, может приключиться хандра или что-то гораздо хуже. Лишь бы бог там себе магнитофон наколдовать не вздумал. А уж альбом Radiohead «In Rainbows» – подавно.

Your all i need

Все, что мне нужно – лишь ты

I am in the middle of your picture

Я в центре твоей картины,

Lying in the reeds

Затаившийся в камышах.

И что же ему там было нужно? Английский я понимала с трудом. Помню, пропустила в школе пару уроков и капут – приходилось беспрестанно списывать. Университет я забросила, не окончив и первого курса. Да и там с английским мои дороги разошлись. Тогда мне казалось, что бесповоротно. Оглянись и даже макушки этого английского не увидишь – то ли в кустах от меня спрятался, то ли ушел к кому-то другому. Однако, меня этот гад опять нашел. Кто бы мог подумать, что это случиться в машине времени.

– Про что там поется?

– Про мотылька, который летит на свет. Хорошая песня. Дед ею заслушивался. Не знаю почему, но есть в ней что-то цепляющее. Даже не так. Что-то цепкое. Разок послушаешь и внутри тебя поселяется что-то, что вынуждает тебя слушать ее еще и еще раз. Пока не надоест. А не надоедает она никогда. Бывают же такие песни. Как будто межвременные. Вроде забудешь, начнешь слушать что-то иное вроде «The Beatles» или «The Pixies», потом случайно включаешь радиоголовых и слушаешь, слушаешь, слушаешь, пока не изотрешь диск до дыр. Есть в этой песне что-то эдакое. Будто всю людскую печаль собрали в кулак, сплющили и пустили крутиться диском. Понимаешь меня?

Я осторожно кивнула. Она посмотрела на меня еще разок и натянула на переносицу очки, будто только для того, чтобы спрятать от меня свой взгляд. Дорога петляла и шла под гору. Я посмотрела в боковое окно, думая о об этой песне и о ее прилипшей челке. Чувак из группы медленно вытягивал из себя скорбь. Нас осталась преследовать птица, всего лишь одна. Как правило, она должна была проводить нас до дома. Только зачем? Мы что, можем заблудиться? Потом я вспомнила про лес, где главными ориентирами служат прошлое, настоящее, будущее, а где-то поперек него – ретрофутуризм. Чтобы не попасть впросак (а проще говоря – куда ни попадя), птица была нам необходима. Своим присутствием она показывала нам, что мы в безопасности и движемся туда, где нам следует оказаться.

Я посмотрела на нее. Из-под линзы на правом глазу катилась крупная слеза. Одна, но крупная. Сжав кулаки, она вместила в себя все что могла.

– В ней даже слова понимать не обязательно, правда? Есть такие песни, которые люди пишут на международном языке. На общечеловеческом.

– Скучаешь?

– Ага.

Ия позволила себе шмыгнуть. Я позволила себе отклеить ее челку со лба и коснуться руки, боясь какого-нибудь резкого движения или что еще хуже – взгляда исподлобья. Понятия не имею, почему я этого так боялась, но руку она никогда не отнимала, и уж точно не смотрела на меня исподлобья. У нее бы не получилось. Наверное, я так много теряла, что боялась потерять что-то еще. Что-то, что занимало единственный стул из целого ряда стульев – можете смело представлять театр или актовый зал, в котором я пыталась, но так и не вспомнила стих, песенку и все-все-все. И она единственная была там, занимая кресло где-нибудь в центре. Песенку и стишок я не могла вспомнить уже перед ней. А в сигарете я бы ей призналась? А в потных подмышках?

Ее рука подтерла слезу и опустилась на руль.

– За штанами я скучаю больше всего.

Я кивнула. Я тоже. Сильно-сильно.

– У нас, кстати, тоже межвременные исполнители есть. Группа «Кино», например.

Я кивнула, ожидая, что она добавит что-то еще, но она замолчала. Я подумала, что мне следовало забить в тишину гвоздь.

– Ты хочешь домой поехать?

Она поправила зеркало и сняла очки. Диск замолчал и я достала его из магнитолы.

– Поставить что-то еще? Или ты хочешь его еще раз послушать?

– Давай в тишине поедем.

Ия помолчала еще с минутку, после чего заговорила опять. Я подумала, что ей было нелегко говорить.

– Хочу съездить к дому на дереве. Помнишь, там та лестница, которую мы еще не испробовали.

Я кивнула. И все-таки, ко мне тоже кое-что липло. К ней пожимания плечами, ко мне – кивки. Да уж. Черт-те что. Сперва я положила в диск в коробочку, нежно пахнущую чем-то вроде пластмассы, но не ей – дискам принадлежал особый запах – после чего полезла в сумку за блокнотом, перекинувшись мостиком между передними и задними сиденьями (говоря на языке леса, между прошлым и будущим – и все-таки, передом мы были ближе к будущему, чем к прошлому, тогда как на середине, в районе наших голов, пряталось то настоящее, – и как вы, наверное, знаете, понять и почувствовать грань настоящего было самой трудной задачей на свете).

Я открыла блокнот на закладке. Закладкой, как и у бога, служила ручка. Я вспомнила про бога и полезла в карман за сложенным вчетверо листочком. В моей голове эта связь выглядела примерно так:

Это было что-то вроде карты. Только карты моего подсознания. Карты моей памяти. Листочек я положила закладкой между страниц. Ручку сунула в зубы.

– О самом главном его так и не спросили.

– О чем это?

– Про птиц, хотя бы. На фотографиях.

Я хмыкнула и полезла в бардачок.

– Достань-ка мне сигаретку.

Пошвырявшись, я достала ей сигарету и себе попить, после чего отдала ей сигарету и засунула жестяную баночку Dr.Pepper между ляжек – жара, все-таки, была страшная, а бардачке хоть какой-никакой холодок.

– Думаешь, что это что-то бы изменило?

– Не знаю. Об этом в принципе говорить сложно.

– Не думаешь, что фотоаппарат мог намокнуть и…

– И что?

Прикуривая, Ия зажмурилась и натянула очки. Дым постепенно сжирало окно, – так, будто тот был простыней или пододеяльником, висящим на веревке в саду. Я случайно вспомнила, как помогала бабушке снимать белье, и быть здесь мне больше не хотелось. И не то что бы только здесь. Вообще везде. Мне хотелось снимать бабушкино белье и собирать с него всяких букашек, а потом уйти на холодный двор и прикладывать к нему щеки – горячее, только-только с солнца. Почти как пирожки.

– Я вот только одного понять не могу. Они нам помогают или…

Или что?

– … или хотят, чтобы мы отвалили?

– Они бы не привели нас к богу.

– Черт-те что.

Коротко кивнув, я открыла баночку и отпила. Пузырьки ударили мне в нос.

– И какую точку он имел ввиду? Черт-те что.

Я вспомнила схему своего сознания. Возможно, птицы на фотографиях были одной из стрелочек. Или тем, что было густо обведено ручкой. Словом, – чем-то, что подводило к чему-то еще. Если он говорил про детали, следом – о том, что они должны сойтись в одной точке и занять свое место, как в какой-нибудь книжке или фильме, то тогда эта точка – главная сюжетная линия? Или я что-то путаю? Может, это звезда на ночном небе, рядом с которыми миллиард миллиардов таких же…? Травинки в огромном поле, которое он нарисовал себе вместо пляжа, где они соприкасаются друг с другом точно так же, как людские судьбы пересекаются в жизни, образуя гигантскую паутину, углы на которой – пересечения этих точек, звезд и травинок. Они беспрестанно друг друга касаются, а может, и выходят за свои границы, как майонез в ее сэндвиче с огурцом и луком выходит за пределы булки. Так, что-ль?

Она вздохнула и облокотилась на сиденье, держа руку с сигаретой в окне. Я отпила из банки еще раз. Пузырьки повторно ударили мне в нос. Что-что, а газировку я все равно не переношу. Пусть сама пьет и заедает бутербродами с огурцом и луком. Я подумала, что все было бы не так плохо, если бы она добавила туда горчицу. Тогда их еще можно было спасти. И только не говорите мне, что это не так.

– А вдруг точка это твой сэндвич с луком и огурцом?

– Что?

Она посмотрела на меня как-то странно, упершись взглядом куда-то возле, но никак у.

– Смотри.

Я нарисовала ей схему.

– Видишь?

Ия отвлеклась от дороги и взяла мой блокнот в руки. Она вернула его спустя минуту и затянулась.

– Ну что?

– Насчет точки я не уверена.

– Почему?

– Ей может быть что угодно.

– Ну.

– А судя по твоей схеме, основных точек у нас всего четыре: птицы, я, ты и бог.