Читать книгу Мои слова под дождем не мокнут, или Повесть о потерянном солнце. Книга, основанная на музыке, снах и воспоминаниях - - Страница 7

Первое, что я заметила было то, что куда-то пропал дождь. Второе – птица впереди уже начинала уставать и логичный конец, по-видимому, уже был где-то рядом. А третье – локации повторялись и от чувства цикличности было никак не уйти. Леса мешались в серо-зеленое месиво. Я подумала, что пройденный лес – наше прошлое. Тот лес, что был еще впереди, за горизонтом – наше будущее. Птицы были нашими проводниками. Казалось, они знали этот лес от и до.

– Это вам не медленное погружение. Ночное уже какое-то.

Я посмотрела на нее. Ее волосы уже почти обсохли. А мои все никак. Ее геометрия отлипла от лба и висела у висков неровными прядями – наверное, сама обстригала.

– Может поговорить с ними?

Она приоткрыла окно и заговорила в щелку:

– Слушайте, а скоро еще?

Птицы заскреблись клювами и загалдели, посматривая на нее то одним, то другим глазом. Она закрыла окно и зашторила занавеской последние фрагменты серого неба.

– Я вас поняла. В общем, ничего нового.

– Может, нам прямо здесь остановиться?

– Думаешь, это имеет смысл?

– Ну не знаю. Если пройденный лес – прошлое, а тот, что впереди – будущее, то тот, который мы проезжаем прямо сейчас – наше сейчас.

– О чем ты говоришь?

– Я думаю, что если мы не остановимся, то будем ехать так вечно.

– А где среди этого ретрофутуризм?

– Ретрофутуризм – это то, остановимся мы или нет. Если все-таки остановимся, он будет в том, что мы так и не остановились. А если не остановимся, в том, что что мы остановились.

– Браво! Ученик превзошел учителя.

Насчет закольцованности я все-таки была права. Вскоре из-за поворота высунулся кусок реки и кусок побольше – берег. Во второй или уже в третий раз? Ия остановила машину на спуске и мы вышли. Птицы тут же разлетелись и уселись на проводах, где и сидели до этого. Где и должны были сидеть. Взгляды, все до единого, были обращены на нас. Хотя, может они пялились друг на друга – глаза то у них сбоку. От этой мысли я чуть не хохотнула. Мы переглядывались с ними секунд пятнадцать, пока одна из них не тронулась с места и не полетела в сторону воды, спикировав куда-то под склон. Куда – неизвестно. Остальные остались на проводах. Мы не сдвинулись с места. Тогда одна из оставшихся последовала за первой и тоже скрылась. Мы переглянулись.

– Мы же там уже были.

Птицы, как ни странно, ничего не ответили, и тогда она пошла первая. Я увязалась следом. Солнца мы опять не нашли. Песок был мокрый и холодный. Он перекатывался у меня между пальцев. Было прохладно, но лихорадка на меня так и не нападала. Она, должно быть, уселась с ними на проводах. Может, ей самой холодной стало? Внизу под склоном мы увидели тот же пейзаж: длинная деревянная лестница, по которой мы с ней пытались подняться куда-то выше, в то время как сама лестница вела нас вниз – вот ведь ирония, правда? (Может, нам стоило искать лестницу, ведущую вверх? Если так, не значит ли это, что просчитанная нами вероятность неправильна, и что за m мы должны принять число меньшее?) – песок, гравий, тусклое небо и отчего-то спокойная вода. И все было как в первый раз. Не считая одного. В той лодке кто-то сидел. Путь до нее мы проделали молча, изредка сталкиваясь мизинцами и только иногда – непонимающими взглядами. Я оглянулась – птицы все так же стерегли машину. Две оставшиеся сидели подле мужчины. Одна на плече, вторая что-то клевала у него в ногах. Я осмотрела его. Почти непримечательная внешность, не считая очевидного азиатского происхождения. Волосы с проседью зачесаны на бок, тонкие губы и нос. На вид лет сорок пять с хвостиком. Из одежды двубортный синий пиджак и клетчатые брюки, будто из разных комплектов. В ногах зонтик. Ноги босые. Мы подошли вплотную. Он смотрел себе под ноги.

– Здравствуйте.

Не поднимая глаз, он расстегнул пиджак и полез левой рукой во внутренний карман. Под пиджаком не было даже рубашки. Поперек живота белел толстый шрам с мелкими шрамиками поперек – либо от язвенной болезни, либо от сильного ранения. Мужчина покачнулся, пытаясь что-то достать, потом выправился и кинул птицам горсть каких-то сушеных насекомых. Птицы бросились на корм, а он не сказал ни слова.

– А вы кто?

– Я не знаю.

– Вы в порядке?

– Я в порядке.

Мужчина говорил тихо и сухо, будто на допросе. Речь его не имела оттенков. Она была проста как белая простыня.

– Вам нужна помощь?

– Мне не нужна помощь.

– Как вас зовут?

– Я не знаю.

– Что вы здесь делаете?

– Я кормлю птиц.

Ия посмотрела на меня. Я пожала плечами и отошла чуть назад.

– Вы не знаете как вас зовут?

Мужчина поднял на нее глаза. Гладко выбритое лицо не выражало ни единой эмоции. Я подумала – а знает ли это лицо хоть одну эмоцию?

– Я не знаю как меня зовут.

– С вами что-нибудь случилось?

– Я не знаю. Я просто сижу тут и кормлю птиц. Всегда.

– У вас нет имени?

– Не знаю. Нет. Или было когда-то.

– Вы что-нибудь помните? Вам точно не нужна помощь?

– Я пытался уйти отсюда. Но каждый раз оказывался здесь. Мне нужна помощь. Но вам нельзя.

– Почему? Вы голодны? Вам нужна еда? Где вы спите? Вы тут живете?

Он приложил палец к губам и покосился на птиц у своих ног. Они не подняли голов. Они пожирали корм, не обращая внимания ни на одного из нас.

– Я питаюсь тем же, чем и они.

Он полез в карман и достал щепотку птичьего корма.

– Что это?

– Кузнечики. Будете?

– Нет, спасибо.

– Сплю в лодке. Когда идет дождь раскрываю зонтик.

– А почему нам нельзя вам помочь?

– Птицы не разрешат.

– Как это?

– Они все слышат.

– А вы не пробовали их убить? Что, никогда не стреляли?

Птицы подняли на нее свои головы. Лицо мужчины изобразило судорогу. Он достал из кармана платок и вытер им напряженную шею.

– Больше такого не говорите.

– Ладно.

– А вы тут только птиц кормите? Или у вас есть другие дела?

– Других дел у меня нет. Иногда я рисую.

– Я тоже иногда рисую. Покажите мне что вы рисуете.

Он в последний раз прошелся платком по лбу и засуетился – видимо, никто никогда не интересовался его увлечениями (что, даже папа?). Тетрадь он нашел где-то в лодке. Я подозреваю, что там был специальный отсек, что-то вроде полочки, куда не попадала вода при дожде. Тетрадь была помята и все же влажна, кое-где были песочные разводы. Мужчина не дал мне ее в руки – наверное, в его мире, где не было ничего, кроме сушеных кузнечиков, птиц, лодки, реки и зонтика, эта тетрадь могла обладать для него особенной ценностью. Судорожно листая страницы, он снова вспотел.

– Вот. Это я солнце рисовал.

– И тучки.

– И тучки.

– Хорошее у вас солнце.

– И тучки. Их я рисовал утром. Потом нарисовал это.

– А почему дождик?

– Мне стало грустно. И скучно.

– Ну понятно. Вы тут никак больше не развлекаетесь?

– Иногда рисую.

– Понятно.

– Хожу по лесу. Но он всегда приводит меня сюда.

– Вы никогда не думали, почему вы здесь?

– Я много думал. Я думал, что я тут из-за птиц. Я думал, что когда-то меня тут не было. Но теперь я почему-то здесь. И теперь я буду тут всегда.

– А вы не знаете, сколько вы тут сидите?

– Я думаю, что сижу тут всегда. Я сидел тут до сотворения мира. Потом я взял и нарисовал солнышко. И оно появилось на небе. Я нарисовал все, что здесь есть – и песок, и реку, и лодку, чтобы в ней сидеть.

– Почему вы не нарисуете себе дом?

– Не знаю.

– В нем вам было бы теплее.

– Моя задача рисовать погоду и кормить птиц. Я всегда должен быть здесь.

– Но вы можете рисовать погоду и в доме. И кормить птиц из окна.

Он резко закачал головой.

– Нет. Я должен быть в этой лодке.

– Зачем?

– Я должен дождаться отплытия.

– Куда?

Он замолчал.

– Нет смысла приглашать вас поехать с нами?

Он опять закивал головой, потом замотал, потом закивал и замотал, в конечном итоге запутался и загрустил. Я подумала, не дай бог он сейчас опять дождь нарисует – все промокнем, и его тетрадки тоже. Не дай бог? – а не он ли был богом? Никогда бы не подумала, что встречусь с ним вот так. Сказать кому – вжись не поверят.

– Нет.

– Ясно. Я зачем мы здесь?

– Вы ищите лестницы.

– Да.

– Я это понял. Что у вас в кармане.

Мужчина в костюме говорил без каких либо интонаций и знаков препинания. Вся его речь сливалась в сплошной поток, будто он никогда не имел навыков общения. Видно, так и было. С кем же ему здесь говорить? С птицами? До того, что он задал мне вопрос, я догадалась не сразу.

– Покажите.

Я аккуратно полезла в карман, и что удивительно, наткнулась в нем не на папиросу, а на маленький птичий черепок. Про него я напрочь забыла.

– Дайте мне.

Я отдала его ему в руки. На вид его ладони были теплыми и шершавыми.

– А вы мне что дадите?

– А обязательно что-то давать взамен.

– Да.

Он размышлял примерно минуту. Минута истекла и он сказал:

– Могу дать вам камень или отсыпать немного кузнечиков.

– А можно попросить у вас страницу из вашей тетради?

– А зачем.

Неизвестный поднял на меня глаза. Я подумала, вот он, самый искренний человек на земле. Вот он, маленький божик в лодке.

– Да просто так. На память.

Он опять закачал головой, и это выглядело так, будто он вытряхивал из ушей воду.

– Ладно как хочите.

Мужчина сложил руки на коленях и продолжил смотреть на меня. Я выгнула бровь.

– А вам сейчас.

– Да как хотите. Мы же еще не уходим.

Тогда он опять сел. Я подумала, что он ничего не понял. Ия заговорила сама:

– А вы не думали, что будет, если зачеркнуть ваши рисунки? Солнце, например.

– Будет плохо. Оно исчезнет.

– А если ваша тетрадь намокнет или потеряется, то исчезнет все сразу?

– Не говорите так больше.

Я уже начинала уставать от вопросов и его односложных ответов, после которых нам приходилось задавать другие, более уточняющие.

– Так вы здесь кто-то вроде бога?

– Кто такой бог.

– Получается, вы.

– Меня зовут бог.

– Получается, так.

– Хотите сядьте мне в лодку.

Он запахнул полы пиджака и отсел на дальний край кормы. Ия, кажется, перенимала его настроение, и немного помедлив, так же тихонечко присела на противоположный, положив руки на коленные чашечки – так детям положено сидеть в театре. Мужчина в костюме смотрел на нее в упор. Он тоже сидел как в театре. Она тут же перевела взгляд на меня, а он продолжал внимательно ее изучать, по всей видимости, не считая долгие и пристальные взгляды чем-то неприличным и даже смущающим – так, обыденность. В его оправдание я подумала – может статься, прежде ему еще не удавалась ни с кем вот так побеседовать. Пожалуй, у него здесь никогда не бывает гостей.

– Откуда вы.

– Из города.

– А что там в городе.

– Дома, промышленность всякая.

– Не знаю такого.

– Это не по вашей части. Это создают люди.

– Люди.

– Да.

– Если все создают люди, зачем тогда нужен я.

– Вы бережете наше солнце.

– Да. Вы не даете ему навсегда убежать за горизонт.

– Как это убежать. Вы думаете оно всегда здесь.

– Ну как же. Кто бы что ни говорил, я думаю, что оно заходит за горизонт лишь на время, и то специально, чтобы потом опять прийти. Еще у него так же бывают и выходные и тогда оно вообще к нам не приходит – видимо, выходной не у него, а у вас. Мне говорили, что кошки так же думают – что у нас нет никаких дел и что мы выходим за порог просто потоптаться, чтобы потом прийти к ним опять. Мы для них тоже солнца. Вокруг нас крутится все. Кроме нас для них ничего не существует. Так же вокруг нашего солнца все крутится и для нас. Рисуйте нам его чаще, пожалуйста.

– И пусть мир его у вас не отнимет.

– Почему надо отнимать.

Я махнула рукой и он сник, понурив плечи.

– А о своей прежней жизни вы ничего не помните?

– Что-то помню. Я говорил вам, что сижу здесь до сотворения мира. Но иногда я вдруг понимаю, что когда-то жил. Будто я жил не один раз, а много, и все в разных людях. Иногда я думаю, что просто следил за ними. Не знаю, понимаете вы меня или нет. Но чаще я вижу их со стороны. Иногда эти фрагменты сами всплывают в моей голове и я думаю, что это сны, но только уж очень реальные сны. Я просыпаюсь утром и вспоминаю чью-то новую жизнь и чьи-то новые воспоминания. Часто у меня появляется чувство, будто я их у кого-то краду. Но я никогда их не записывал и не рисовал, ведь тогда они начнут жить своей жизнью. А мне этава не надо. Эти воспоминания не мои. И брать я их не хочу. Но мне их почему-то показывают. Иногда даже что-то очень неприличное.

– Своих воспоминаний у вас нет.

Он покачал головой.

– Откуда у вас шрам тоже не помните?

Птицы подняли на него свои головы. Он подбросил им еще немного кузнечиков.