Читать книгу Маски благородия - - Страница 18

***

Трудно было вообразить себе что-то более утомительно-скучное, чем дорога до Окфена. Архиепископ не привык к спешке, а потому привалы занимали по времени столько же, сколько и сама дорога. «Если в Окфене и правда завелась ересь, пока мы туда доедем, город превратится в Новую Гоморру14», – негодовал Адальберт. Его жеребец недовольно фыркал: он любил быструю езду, и графу приходилось пускать коня в рысь вокруг повозки архиепископа, чтобы хоть как-то утолить тоску животного по вольному ветру. Граф был уверен, что за это Иоанн смеряет его из окна своей повозки высокомерным взглядом.

Архиепископ, Фома и другие священники из свиты Иоанна расположились в монашеских кельях церкви Распятия. Адальберт снял комнату в гостинице.

Когда граф фон Веллен пришёл на допрос, казалось, все вокруг знают что-то, чего не знает он. Должно быть, сановники уже успели обсудить все детали предстоящего дела, пока граф ожидал начала суда вдали от остальных.

Адальберт сел, небрежно откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Вместе с ним за столом сидели Иоанн, Фома, аббат Николаус, в чьи владения входила церковь, и местный писарь. Позади на скамьях в мрачном молчании сидели служители церкви Распятия.

В комнату ввели пожилого священника. Подол его рясы посерел от городской пыли, тень падала на впалые щёки – было видно, что последнюю неделю, если не больше, он провёл в подземельях церкви. Однако глаза ясно смотрели на собравшихся. Со скамьи послышался шёпот: это был настоятель церкви Распятия. Фома и Иоанн склонились друг к другу и стали тихо о чём-то переговариваться. Затем голос Фомы раздался так громко и неожиданно, что Адальберт выпрямился в своём кресле.

– Отец Иеремия, – начал инквизитор, – сегодня ты предстал перед судом святой инквизиции по обвинению в распространении ереси. Пользуясь своим положением настоятеля церкви, ты посмел проповедовать учение еретика Лютера и вводил в заблуждение паству. Покайся во грехах своих, если хочешь заслужить милость Божию.

Отец Иеремия откашлялся и ещё раз оглядел зал.

– Братья мои, – после резкого голоса Фомы голос настоятеля звучал, как шуршание шёлка. – Теперь стою я перед Господом, и пусть Он будет мне судьёй. Я не стану лгать: я действительно проповедовал об отце Мартине и о том, какие испытания выпали на его долю. Но в моих проповедях не было злого умысла. Я пытался лишь донести до своих прихожан мысль о единении христианского народа. В такие трудные времена Господь испытывает нашу веру, и я хотел напомнить…

– Достаточно. Инквизиции известно, что это были за проповеди. Ты говоришь, что в них не было злого умысла. Но тут же говоришь и о том, что еретик Лютер якобы подвергся неким «испытаниям». Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь гонения на лютеран несправедливыми и тем самым не признаёшь приговора, вынесенного Мартину Лютеру императором Карлом Пятым, помазанником Божьим?

– Нет, я так не считаю. И спорить с решением Вормсского рейхстага я тоже не намерен.

– Быть может, ты сам поддерживаешь сторонников Лютера? Или находишься в сговоре с еретиками и желаешь, чтобы католическая церковь пала?

– Нет, святой отец, я не разделяю взглядов Мартина Лютера и не нахожусь в сговоре ни с кем из его последователей.

– И всё же ты проповедовал его учение?

– Речь шла не об учении, а о том, что все мы служим единому Богу и не должны позволять этой розни ослабить нашу веру.

– То есть ты открыто призывал своих прихожан обратиться в лютеранство, чтобы – как ты сказал? – не ослабить веру?

– Я никого ни к чему не призывал.

Адальберт придвинулся на край стула и опёрся локтями на стол. То, что представлялось ему скучным тягучим процессом, оказалось интереснее некоторых современных романов. Граф переводил взгляд с настоятеля на инквизитора. После последних слов обвиняемого Фома легонько дёрнул уголком губ.

– А вот это мы сейчас и выясним. Введите свидетельницу!

В комнату вошла хрупкая женщина в лёгком сером платье. Адальберт сразу подметил красноту вокруг её глаз, как будто она всю ночь плакала.

– Как тебя зовут? – спросил Фома, скрестив руки на груди.

– Мария, – тихо ответила женщина.

– Говори громче. Мария, бывала ли ты на проповедях отца Иеремии?

– Да, святой отец.

– Рассказывал ли он на них о Мартине Лютере, о его последователях и их учении?

– Да, святой отец.

– Называл ли он их еретиками?

– Нет, святой отец.

– А предлагал ли он принять лютеранскую веру?

Мария посмотрела на отца Иеремию, и лицо её дрогнуло. Она задержала свой взгляд на измождённом священнике, а затем произнесла совершенно спокойно:

– Да, святой отец. Отец Иеремия называл Мартина Лютера святым мучеником и говорил, что ещё настанет время, когда весь мир будет следовать его учению, а старая церковь признает свою ошибку или падёт.

Аббат Николаус опёрся локтями на стол и скрестил пальцы. Фома быстро взглянул на него и снова обратился к женщине.

– Когда же он говорил такое?

– В это воскресенье. И до этого тоже.

– Другие прихожане могут подтвердить твои слова?

– Мои муж, брат и дети ходят в церковь вместе со мной. Они скажут то же, что и я.

– Хорошо. Уведите её.

Марию под руки вывели из зала, а инквизитор с явным пренебрежением повернул голову к отцу Иеремии. Настоятель, до этого отвечавший с лёгкой улыбкой, посерел, как подол собственной рясы.

– Отец Иеремия, признаёшь ли ты, что распространял в своей церкви ересь и призывал прихожан отринуть истинную веру?

Иеремия долго молчал, а потом едва заметно кивнул. Он перекрестился, бесшумно шевеля губами, сглотнул и поднял глаза на инквизитора.

– Да, признаю. Я хотел, чтобы моя паства обратилась в лютеранство. А потом вслед за нами учение отца Мартина приняли бы в других городах княжества и по всей Империи, – его голос огрубел.

– Отец Иеремия признался в своём грехе перед церковью и Господом! – на весь зал прокричал Фома, оборачиваясь к священникам и тыча пальцем в обвиняемого. Святые отцы не отрывали глаз от пола. – Отец Иеремия, готов ли ты отречься от ереси, которую впустил в свою душу? Помни: Господь милостив, Он прощает тех, кто раскаялся в своих грехах, и так же милостива инквизиция.

Иеремия перевёл взгляд на аббата и горько усмехнулся.

– Нет. В учении Лютера я узрел истину и до сих пор не нашёл причин усомниться в ней.

Аббат Николаус едва удержался, чтобы не открыть рот. Фома облизнул высохшие от долгой беседы губы. Глаза его забегали по залу.

– В таком случае инквизиция тут уже бессильна. Ваше Святейшество, я передаю этого упорствующего еретика в руки княжеского суда.

Отец Фома сел на своё место и довольно выдохнул, поправляя рясу, а архиепископ Иоанн поднялся, опершись руками на стол. Он встретился взглядом с отцом Иеремией, но тут же опустил глаза. Прокашлявшись, Иоанн заговорил:

– За свои грехи отец Иеремия будет предан анафеме15. Он будет изгнан из города и проведёт остаток жизни в молитве и одиночестве, чтобы когда-нибудь, если он того захочет, конечно… спасти свою душу от адского пламени. Служителей церкви Распятия я прошу сегодня же созвать собор и выбрать нового настоятеля.

– И? – выжидающе спросил Фома.

Архиепископ посмотрел на него с недоумением, близким к возмущению.

– Отец Иеремия – не просто еретик, – инквизитор в новом приступе уверенности поднялся со своего места. – Он пользуется уважением у паствы. Люди слушают его и доверяют ему. Простого изгнания будет недостаточно.

Позади Адальберта поднялся гулкий шёпот. Иоанн сощурил глаза.

– Ты думаешь…

– Костёр, Ваше Святейшество. Иначе всё это никогда не кончится. Жители города так и останутся во тьме ереси. Только огонь очистит их души от сомнений.

Иоанн тихо вздохнул. Адальберт почти привстал со стула и следил за каждым движением сановника. В мыслях у архиепископа явно происходила борьба, но, стоило ему лишь на секунду прикрыть глаза, и он вновь совладал с собой.

Иоанн поднял голову. Настоятель расправил плечи и не сводил ясного взгляда с владыки.

– В таком случае отца Иеремию ждёт костёр, – выговорил Иоанн. – Он будет ожидать казни в городской тюрьме. Это окончательное решение; суд окончен.

К настоятелю подошла стража, но он высвободился из их хватки и сам вышел из зала. Когда дверь за ним захлопнулась, священники забыли про всякую сдержанность и заговорили во весь голос; кто-то даже почти кричал. Аббат Николаус повернулся к Иоанну.

– Ваше Святейшество, но… Костёр? Неужели грех Иеремии так тяжек?

– Мы так не договаривались, – подал голос один из священников, обращаясь к Иоанну через спины остальных, – Вы должны были…

Аббат резко развернулся к осмелевшему священнику, и во взгляде его мелькнула злоба, чуждая людям его сана.

– Фома прав, – задумчиво произнёс Иоанн, – Иеремия – настоятель церкви. Если мы оставим его в живых, есть шанс, что он продолжит проповедовать вдали от города, и – что ещё хуже – люди будут приходить туда и слушать его. Такое уже случалось раньше.

Инквизитор Фома едва заметно улыбнулся этим словам. Поклонившись окфенским священникам, он с высоко поднятой головой покинул зал. Повисшую тишину разбивали только отзвуки его шагов. Архиепископ Иоанн вздохнул и вышел вслед за инквизитором. Адальберт прикрыл рот рукой и не решался даже пошевелиться. Священники выжидающе смотрели на него. Под их взглядами граф наконец поднялся с места и вышел из сырого подвала.

Голова гудела от мыслей. Свидетелем чего он только что стал? Эта женщина с заплаканными глазами; то, как резко переменился отец Иеремия после её слов; эта фраза «мы так не договаривались…», брошенная неосторожным священником… Адальберт устало потёр глаза. Суд уже свершился, он ничего не мог изменить.

Вечернюю службу провёл сам аббат Николаус. Прихожане не слушали мессу, шумели: все обсуждали прибитый к дверям указ о сожжении настоятеля церкви отца Иеремии. После проповеди Николауса о том, как важно «в наше время помнить, что есть истинная вера», наконец воцарилась тишина. Аббат потёр руки и подошёл ближе к пастве.

– На нашу церковь обрушились непростые испытания, – начал он. – Отец Иеремия, которого все мы знали как человека покорного и добродетельного, признался перед судом святой инквизиции в своих сношениях с еретиками. Вот уже несколько лет, как он принял учение Мартина Лютера и, что ещё хуже, пытался обратить вас, его паству, в эту нечистую веру. На своих проповедях он сеял в ваших умах семена сомнения…

По церкви пронёсся взволнованный шёпот. Одни не верили: «Наш отец Иеремия?», другие с горечью восклицали: «Да кому же тогда можно верить?!». Аббат поднял руки, призывая к тишине.

– Ваше смятение понятно. Отец Иеремия для многих из нас был не только духовным наставником, но и хорошим другом… Но он открыл нам свою истинную личину. Он отказался отречься от своих убеждений, за что и будет предан огню. Нам остаётся лишь молиться, чтобы перед смертью он покаялся в своих грехах, и душа его обрела покой, – Николаус перекрестился, и с ним перекрестились прихожане. – Потеря настоятеля – серьёзный удар, но церковь не оставит вас в это тяжёлое время. Собрание уже выбрало нового настоятеля. Им станет отец Адольф, наш ризничий.

Отец Адольф вышел вперёд. Адальберт узнал его: это он пытался спорить с Иоанном после суда. Аббат выжидающе смотрел на нового настоятеля, но тот лишь сдержанно поклонился и вернулся на своё место. Встретившись взглядом с Николаусом, он едва заметно помотал головой.

Воспользовавшись тишиной, к пастве вышел инквизитор Фома. Аббат был вынужден отойти в сторону, скривив губы.

– Пусть отец Адольф служит Господу и своей пастве беззаветно и преданно, – заговорил инквизитор. – Знайте: инквизиция не позволит ереси проникнуть в умы честных и праведных христиан. Но мы не беспощадны. Как и Господь, мы прощаем тех, кто покается в своих грехах и отринет ложное учение. Если кто-то хочет сознаться в том, что сам сошёл с пути истинной веры, или знает кого-то, кто принял еретическое учение, пусть этот человек в следующие десять дней спросит в церкви отца Фому. Тех же, кто решит скрыть, что им известно, постигнет судьба отца Иеремии.

После этих слов в церкви впервые за всю службу воцарилась полная тишина.

Прихожане расходились, а Адальберт всё стоял на коленях перед распятием. Режущее чувство тревоги терзало душу. Совершалось нечто страшное, нечто грязное, неугодное Господу – Адальберт это чувствовал. Граф сложил руки в молитве и закрыл глаза. Он мог лишь молиться, потому что понять, что именно происходит в Окфене, был пока не в силах.

Когда граф снова открыл глаза, он увидел рядом с собой знакомого священника, так же забвенно шепчущего одними губами молитву. Отец Адольф перекрестился и с облегчением выдохнул. Он посмотрел на Адальберта.

– Поздравляю, святой отец, – процедил граф, поднимаясь с пола.

– Прошу, не стоит.

Адольф огляделся. В церкви остались только служки, подметавшие пол и собиравшие обломки свечей. Новый настоятель встал с колен и приблизился к Адальберту.

– Всё это ужасно. Отец Иеремия – праведный человек. Он не заслужил костра…

– Что же Вы не встали на его защиту? Его жизнь рушилась у вас на глазах, а вы только смотрели и молчали.

Отец Адольф пожал плечами.

– Что можем мы перед волей Божьей? Но, прошу Вас, церковь – не место для ссор и злобы. Могу я предложить Вам взглянуть на нашу библиотеку?

Зернистый запах пергамента успокаивал. Адальберт слегка улыбнулся: имена на переплётах были знакомы ему с детства. Он провёл рукой по одному из них, и на пальцах осталась пыль. Адальберт огляделся, потирая пальцы. В углу горела всего одна свеча. Рядом, уронив голову на плечо, спал старый библиотекарь. Книжные полки стояли совсем близко друг к другу, дерево почернело от влаги, а по углам колыхалась на сквозняке паутина.

– Отец Иеремия совсем не следил за этим местом? – спросил Адальберт у настоятеля, бродившего среди стеллажей.

– Ему вообще тяжело было управляться с хозяйством, если честно. Он посвящал всё время молитве. Добрый христианин, да обретёт покой его душа.

Если Иеремия так плохо справлялся, возможно, церкви и нужен был новый настоятель… Но какой ценой они его получили?

Адольф давно ушёл, а Адальберт никак не мог расстаться с отсыревшими книжными полками. Каждая книга вызывала в памяти мутные образы места, где Адальберт впервые прочёл её, и мыслей, которые занимали в то время его голову. Граф не один раз обошёл библиотеку по кругу, снова и снова вглядываясь в корешки книг.

Только сейчас он заметил в задней стене небольшую дверцу. В груди защекотало детское любопытство. Адальберт осторожно оглянулся, подошёл к двери и приоткрыл её. От темноты закололо в глазах. Адальберт различил лишь, что за дверью была винтовая лестница, ведущая куда-то вниз. Он подошёл к библиотекарю, наклонился, заглянув в его спящее лицо, и взял догоравшую свечу. С ней он вернулся к дверце и стал спускаться по ступеням, придерживаясь рукой за холодную стену.

Граф оказался в подвале, куда вели ещё несколько ходов из других церковных помещений. Здесь стоял затхлый сырой запах, а под ногами чавкала грязь. Адальберт вышел на середину комнаты и осмотрелся. Похоже, монахи хранили здесь вещи, которые ленились выбрасывать.

Адальберт подошёл к платяному шкафу, стоявшему у противоположной стены. Дверца слетела с верхней петли и обречённо покачивалась из стороны в сторону. Граф взялся за неё, пытаясь вернуть на место, но тут же отдёрнул руку и отряхнул её. Дверца совсем отсырела, так что трогать её было всё равно что трогать лягушку. Вздохнув, Адальберт посветил свечой внутрь шкафа. Что-то маленькое и квадратное лежало на его дне. Адальберт присел и аккуратно взял загадочный предмет в руку. Это была книга! Граф поставил свечу на землю и попытался рассмотреть обложку, но та почернела и сморщилась от влаги, так что невозможно было разобрать ни буквы. Тогда граф очень осторожно открыл книгу на первой странице. Написано было по-германски, но это всё, что можно было понять, глядя на расплывшиеся чернильные пятна. Адальберт недовольно покачал головой.

Послышался треск и шипение, огонёк свечи задёргался, тени затрепетали, и мгновение спустя свеча потухла, пустив вверх тоненькую струйку дыма. Тьма тут же обволокла подвал и Адальберта. Он прижал книгу к груди, застыв на месте с поднятыми плечами. Усмехнувшись своему мимолётному испугу, Адальберт взял подсвечник, поднялся на ноги и стал наощупь пробираться к лестнице. Он попытался вспомнить, какой из ходов вёл в библиотеку. Удалось с первого раза.

Адальберт вернул подсвечник на место – сторож всё так же мирно спал в углу – и тихо вышел из библиотеки. На улице совсем стемнело, почти как в подвале, и граф поразился тому, как много времени провёл среди книг. Но всё не зря.

Сжимая в руке свою находку, Адальберт дошёл до гостиницы, тихо поднялся по лестнице и вошёл в комнату прислуги. Михель уже спал. Адальберт сел к нему на кровать и аккуратно потрепал за плечо.

– Михель… Михель!

Слуга вздрогнул, набрал в грудь воздух и растерянно огляделся. Протерев глаза, он прищурился на Адальберта.

– Милорд? Что-то случилось?

Адальберт протянул ему книгу.

– Убери это в мою поклажу. Только аккуратно, она хрупкая. Лучше, наверное, завернуть её во что-нибудь.

Не говоря ни слова, Михель сбросил одеяло, взял из рук Адальберта книгу и встал с кровати, почёсывая голову. Он подошёл к сундуку с вещами. Пока слуга копался там, Адальберт стоял у него за спиной, вытянув шею. Михель вздохнул.

– Идите спать, милорд, я всё сделаю.

– Спасибо, Михель, – граф похлопал слугу по плечу. – Извини, что разбудил.

– Пустяки.

Адальберт рухнул на свою кровать и раскинул руки. Прежде, чем мысли вернулись к сегодняшнему утру и допросу, он заснул.