Читать книгу Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке - - Страница 27

По аналогии с уже устоявшейся практикой политики подчинения на восточной границе с этих пор Московское государство обратило свой взгляд на все сильные партии Северного Кавказа. Как можно больше вождей и князей были обращены в подданство с помощью присяги «под царскую руку». При «неповиновении» организовывались военные походы, партии натравливались друг на друга. Для укрепления этой многопланово организованной политики на Северном Кавказе московская сторона впервые в истории создания своего государства применила метод, с которым кабардинцы были уже хорошо знакомы из османско-крымско-татарского опыта: взятие заложников. Применительно к 1588 году можно говорить не об удивительном «переломном моменте» в методе заложничества в сравнении с 1550-ми годами (Ф. А. Озова) или даже об открытии «двухступенчатой» практики (Г. А. Кокиев), но скорее только о начале практики заложничества323.

И вновь полезно обратиться к истории понятий, чтобы приблизиться к пониманию современников событий – в данном случае пониманию того, что подразумевала московская сторона под термином «заложник». Изначально доминировавший термин заклад, обозначавший заложника, впервые был применен в кабардинском контексте в 1588 году в жалованной грамоте324. Исходя из этого, необходимо было выступить военным походом против «непослушных» («на наших непослушников»), «заставить повиноваться» и затем захватить заложников («и заклады у них поимати»). Заложник (заклады) должен был быть доставлен в город Терск для подтверждения («для укрепления поимати»), чтоб они [кабардинцы] «от Крымского и от Шевкальского отстали» и вместо этого «в нашем царском жалованье и в службе» были325.

В этой грамоте представляются важными несколько элементов. Так, сначала осуществлялось принуждение к «послушанию» и только затем брались заложники «для подтверждения», но не наоборот – люди становились пленниками, чтобы таким образом осуществить процесс покорения. В противном случае речь шла бы о пленении, но не о захвате заложников в смысле человеческого залога. Кроме того, взятие заложника обосновывалось тем, что он должен был обеспечить лояльность царю и предотвратить переход на сторону Крымского хана или кумыкского шевкала (человеческий залог). Наконец, было приказано содержать заложника в московской крепости Терск – порядок действий, который явственно отличался от монголо-татарского метода держать заложников при ханском дворе.

С термином заклад московские дипломаты ввели понятие для «человеческого залога», которое до этого с XIV века использовалось как эквивалент латинского термина pignus (залог) исключительно для материальных видов залога, таких как залог недвижимости, залог движимого имущества или антихрез, и которое едва ли можно было отличить от русского термина для материального залога (залог). С конца 1580‐х годов оно стало также распространяться на обозначение человеческого залога, хотя и всего на полстолетия326.

Именно эта аналогия, согласно которой понятие залога отныне должно было распространяться как на людей, так и на материальные предметы, ярко демонстрирует характер заложничества в конце XVI, XVII и даже в начале XVIII века в российском государстве (и, предположительно, также во времена Киевской Руси): люди, как и вещи, должны были «храниться» в условленном месте условленное время, чтобы придать вес политическим требованиям. И именно это понимание легло в основу заложничества, как оно практиковалось в имперском контексте российского государства до начала XVIII века. Таким образом, оно значительно отличалось от формы, практиковавшейся в античном Риме или монголо-татарском Сарае.

Существенной предпосылкой для введения заложничества с российской стороны (по османскому образцу) было строительство крепостей. Возведение крепостей, форпостов, редутов и валов издавна принадлежало к важнейшим инструментам экспансии Великого княжества Московского и позже Московского государства. Он применялся при завоевании как Сибири и Дальнего Востока, так и южных степей и Северного Кавказа327. Поэтому спустя десятилетие после принятия отдельных кабардинских князей на царскую службу и заключения военного союза с князем Темрюком Идаровым в 1550‐х годах, царское правительство охотно удовлетворило просьбу князя Темрюка закрепить свою военную мощь у подножия Северного Кавказа. В 1567 году на реке Терек было возведено первое московское укрепление328.

Место было выбрано удачно: крепость стояла у устья реки Сунжи, у места впадения в крупный Терек, на стратегически важном перекрестке, известном как «османский путь», где пересекались пути, шедшие с севера на юг и с востока на запад Северного Кавказа. Крепость переполнила чашу терпения крымско-татарского хана и османского султана: они больше не хотели мириться с вмешательством Москвы в дела региона, который они воспринимали как неотъемлемую часть собственной зоны влияния. Больше двух десятилетий шла борьба за этот узловой пункт, и в 1571–1572‐м, а затем в 1578 году крепость разрушалась329. В итоге московская сторона добилась своего. Ей удалось не только заново отстроить крепость в 1588 году, но и основать в ее окрестностях постоянное поселение казаков330.

Год спустя создание специально оборудованного дома для заложников, которые жили внутри Терской крепости, положило начало новому методу консолидации власти в Московском государстве331. Впредь все заложники по всему царству должны были содержаться, как в случае с Терской крепостью, на окраинах завоеванных, аннексированных или находящихся в процессе захвата территорий. Такая организация убивала одним выстрелом сразу трех зайцев: во-первых, территориальная близость к исконным местам поселения покоренных этнических групп облегчала замену заложников, которая должна была происходить через определенные промежутки времени. Во-вторых, родственники заложника получали возможность время от времени убеждаться в его благополучии. С помощью подобных посещений российская сторона надеялась добиться большего успеха в выполнении ее требований. В-третьих, наконец, и без того уже существующую военную охрану крепости можно было также использовать для надзора за заложниками, так что охрана не требовала дополнительного финансирования. Терск (Терский город) как пункт содержания заложников даже назначили местом пребывания воеводы и город оставался на протяжении почти полутора столетий важнейшим центром имперской политики российской державы на Северном Кавказе.

Рис. 2. Терская крепость на реке Терек между Черным и Каспийским морями, расположенная между территориями кумыков и кабардинцев на Северном Кавказе, XVIII век

Борьба за власть среди кабардинских князей, разгоревшаяся в 1589 году после смерти князя Камбулата Идарова, брата князя Темрюка Идарова, предоставила Москве новые возможности. С сентября 1589 года царское правительство заставило всех кабардинских князей, сам род Идаровых и другие особо влиятельные в политической жизни Кабарды семьи регулярно предоставлять заложников332. Московское государство следовало политической стратегии, которую оно позже реализовало также и за пределами Северного Кавказа, на других перифериях: речь шла о стремлении с помощью заложников из различных семей оказывать давление на значительную часть политической элиты покоренных этнических групп и таким образом иметь возможность определять их (внешне)политический курс333.

В свете межимперской борьбы за кабардинцев между Османской империей, Крымским ханством, Персией и Московским государством, а также из‐за внутренних разногласий внутри кабардинских княжеских родов оказывать влияние на их внешнеполитическую ориентацию представлялось особенно непростой задачей. Царскому правительству пришлось с неудовольствием принять к сведению, что этнические группы в областях фронтира приспособились к тому, чтобы поддерживать лояльность одновременно нескольким сторонам: некоторые кабардинские князья, несмотря на предоставление заложников царю, не хотели в дальнейшем отказываться от тесных отношений с крымским ханом и кумыкским шамхалом и от выдачи этим правителям заложников в качестве залога для поддержания мирных отношений334.

Вместе с тем заложничество вкупе со строительством крепостей были признаны настолько успешными методами для создания и развитие фундамента властно-политических притязаний Московского государства в отношении кабардинцев, что они были перенесены на процесс взаимодействия и с другими этническими группами и стали краеугольным камнем царской имперской политики в отношении нехристианских народов. Присяга на верность, которую Москва по-прежнему заставляла приносить глав покоренных этнических групп, хотя и оставалась, как и прежде, важнейшим аспектом подчинения царской власти, но только с началом практики заложничества верховенство Москвы стало очевидно извне.

С одной стороны, это заметное теперь верховенство могло быть, с одной стороны, использовано против империй-соперников, которые хотели подчинить себе те же этнические группы335. С другой стороны, удержание взятых Москвой заложников из числа коренного населения могло произвести гораздо более сильный эффект в отношении покоренных этнических групп, чем ритуалы присяги на верность и жалованные грамоты. Поэтому отныне требование московского правительства о предоставлении заложников стало неотъемлемой составной частью принятия или подчинения новых этнических групп на юге или востоке государства. «Подданство» в имперском контексте на юге и востоке приобреталось в равной степени как через клятву верности, так и через передачу сыновей или братьев правителей. Присяга на верность и предоставление заложников стали двумя сторонами одной медали.

Это относилось к переговорам о подчинении с кумыкским шамхалом в конце XVI века336 и к процедуре принятия в «подданство» башкир, ногайских татар и калмыков (в XVII веке), киргизов и казахов (в XVIII веке) на юге и юго-западе и к покорению остяков, ненцев и других самоедских этнических групп, якутов, бурятов, юкагиров, чукчей, ительменов и коряков в Западной и Восточной Сибири, на Дальнем Востоке, а также индейцев-тлинкитов и других коренных этнических групп на Русской Аляске337. Место, в котором селили заложников с начала XVII века на Северном Кавказе, на юге степных районов и на Волге, носило название аманатный двор. В лесах Сибири и на Дальнем Востоке использовались простые бревенчатые дома (избы)338. В этих скромных жилищах, которые располагались внутри небольших или крупных огороженных поселений, состоявших из деревянных построек (зимовье или острожек), заложники в Сибири или на Дальнем Востоке должны были находиться постоянно339.

Служившие в этих поселениях обеспечивали им за счет государства минимум еды и одежды, но злоупотребления были широко распространены. Нередко заложников обманывали, избивали или кормили падалью. В других случаях, как иногда на Дальнем Востоке, обеспечение питанием было возложено на членов соответствующих этнических групп340. Если соплеменники заложника не платили дань, он мог умереть с голоду. Заложник часто погибал от изменения образа жизни в аманатном дворе и из‐за контакта с болезнетворными вирусами, распространявшимися среди российского населения фронтира, особенно с оспой341.

В северокавказской Кабарде, находящейся под турецким влиянием, заложничество Московского государства не только обрело свои истоки и характерную форму. Помимо этого, османское влияние отразилось на восприятии нового понятия для человеческого залога. С конца XVI века в Московском государстве для обозначения заложника использовали термин аманат, который постепенно вытеснил термин заклад и широко применялся до XIX века. От слова аманат позже произошло понятие аманатство для обозначения метода в целом.

Здесь следует еще раз обратить внимание на то, что понятие аманат пришло не из эпохи монголо-татарского владычества в XIII–XV веках. Напротив, первые свидетельства о нем в Московском государстве относятся к 1586 году, хотя общераспространенным он стал только в 1610–1614 годах342. В противоположность понятиям таль или заклад новое обозначение заложника имеет не славянское, а арабское происхождение. Османская империя, вероятно, заимствовала это понятие (как, возможно, и саму практику) у аббасидов, династии которых окончательно прервались с завоеванием османами Каирского халифата в 1517 году. В Аббасидском халифате было принято, чтобы покоренные кочевые этнические группы в качестве гарантии надежной выплаты дани предоставляли регулярно сменявшихся заложников из семей высших высокопоставленных лиц. Однако ничего не известно о том, чтобы в аббасидском контексте существовало целенаправленное политическое использование заложников, подобное монголо-татарской практике343.

В тюркском языке арабское понятие было преобразовано в amanat и ämanät344. Языковое заимствование из османско-турецкого региона кажется очевидным по причине близких отношений Москвы с Кабардой, которая с конца XVI века была тесно связана с Крымским ханством и османским султаном. К тому же османско-турецкий язык давно получил статус языка межнационального общения огромного региона – с тех пор как Османская империя настолько расширилась, что временами простиралась от Багдада до Белграда и от Каира до Крыма. С конца XV века арабские (и персидские) элементы постоянно включались в османско-турецкий язык – в том числе понятие аманат345.

Однако даже если кабардинцы и большинство степных народов юга были хорошо знакомы из османского контекста с заложничеством – как методом для регулирования политических отношений, – далеко не все княжеские семьи или главы этих этнических групп были готовы сразу же предоставлять заложников московскому царю. Кабардинский князь Алкас, например, пытался в сентябре 1589 года избежать выдачи заложников со словами: «Дожил есми до старости и преж сего веривали во всяком деле моему слову, а закладу есми и шертованья никому не давывал»346.

Московская имперская элита, конечно, видела блеф тактика, который, как она знала от других кабардинских князей, уже поддерживал оживленный обмен заложниками с кумыкским шевкалом347. Она осталась непреклонной и в итоге добилась успеха. Вместе с тем она смогла добиться предоставления заложников только со значительными уступками: князь Алкас потребовал за это свободный доступ к ловле рыбы и охоте в реках и землях края, помощи вольных казаков и дворцовой охраны царя при переправе через реки Терек и Сунжа, обязательства сражаться силами царских войск против врагов князя Алкаса и наконец ежегодного жалованья в том же размере, какое получали другие кабардинские князья348.

При подобных значительных уступках со стороны Москвы создается впечатление, что взятие заложников являлось прежде всего бартерной сделкой349. Однако это впечатление обманчиво. Оно скрывает истинное соотношение сил. Вопрос состоял, как правило, не в том, должны ли быть заложники предоставлены Московскому государству, но лишь в том, кто и на каких условиях должен был стать заложником350. Царские представители во время переговоров действовали прагматично, как они уже поступали раньше при включении в русское и российское подданство этнических групп на юге и востоке351. Они часто обещали подарки и денежные вознаграждения, чтобы добиться перелома в переговорах и получить присягу на верность и согласие на предоставление заложников. Подарки в виде денег, изделий из шерсти, мехов и предметов роскоши служили при этом не только инструментом подкупа. Задача состояла также в том, чтобы привлечь других князей и этнические группы, которые еще не покорились «могущественному, но милостивому правителю» и не предоставили заложников352.

Царские слуги были непреклонны только в одном требовании: признавались заложники исключительно из самых знатных семей. Это определялось их авторитетом, богатством и их численностью внутри коренной этнической группы353. Особые усилия прилагались для того, чтобы предоставлялись сыновья и племянники правителей. В случаях, когда было несколько жен, с особой тщательностью изучалось значение каждого случая материнства внутри иерархии клана354. Оставшееся пространство для торга, которое слуги царя использовали для вопросов о том, кто будет передан в качестве заложника, на какой срок и какие подарки, какое жалование или какие политические обязательства за это будут предложены, зависело, с одной стороны, от положения во власти того, кто выдавал заложника: чем более весомым в политическом и военном отношении являлся заложник, тем шире было пространство для переговоров. С другой стороны, интересы московской стороны, которые варьировались в зависимости от региона, определяли то, насколько уступчивыми были царские посредники при переговорах.