Читать книгу История усталости от Средневековья до наших дней - - Страница 21

Еще одним объектом, вызывающим озабоченность, становятся города, к которым также начинают относиться по-новому. С конца XVI века идет традиционная полемика о неспокойных городах и безмятежной жизни в сельской местности, в этой полемике появляются новые аспекты. Обнаруживается усталость. Появляются новые причины для волнений, новые очаги возбуждения и напряжения. Город внезапно разросся, его роль стала заметнее. Сместились полюса власти – торговой, гражданской, административной, к ней присоединилась «элита окружающих городов и весей», «помещичьи сборщики налогов и судьи»292. В городах ширились ряды лавочников, практикующих лекарей, парламентариев, стряпчих, конторских служащих. Сельскохозяйственный труд рационализируется, и мелкие земледельцы и скотоводы теряют работу; «улицы городов заполняются доселе невиданным количеством бродяг»293. Городские стены ограничивают пространство, «нарастает»294 скученность, собираются разномастные толпы, и «до сих пор островки „старого Парижа“ представляют собой впечатляющий пример тому»295. Существует множество свидетельств того, что Париж задыхается, он заполонен, «народу в нем, как пчел в улье»296.

Отовсюду звучат жалобы, усиливается ожесточение. Прежде всего проблему представляет собой постоянный шум, делающий невозможным нормальный сон людей. Вот как сатирически описывает это Буало в 1666 году:

Шум как фактор усталости, новая реальность городской жизни, вызывает критические замечания: «Извозчики так грубы, у них луженые глотки, их кнуты постоянно щелкают, и из‐за всего этого кажется, будто фурии решили превратить Париж в ад»299. В непрекращающемся шуме отдохнуть становится невозможно. Гравюра Никола Герара «Загроможденный Париж» (конец XVII века) сопровождается стихами, усиливающими ощущение тревоги, вызванной как опасностями городской жизни, так и смертельной усталостью:

Более замаскированы новые «жалобы»; им пока с трудом находят название, но связаны они с тяготами бумажной бюрократической работы – разнообразными постановлениями и обширной перепиской. Речь идет о малозаметной до поры до времени усталости стряпчих, администраторов, конторских служащих, торговцев, нотаблей: ежедневно нарастает ком проблем, и им приходится их решать. Появляется все больше признаков того, что зарождается мир адвокатов, чиновников, парламентариев – мир кабинетной работы; напряжение и усталость этого сословия долго не признавались, но внезапно они стали заметны, и, не подбирая формулировок, заговорили о них скорее в терминах физических, нежели моральных. Вот как Генрих IV обратился к главе своего правительства Сюлли в 1591 году: «Во всех новостях, приходящих из Манта, говорится, что вы смертельно устали и похудели от работы»301. То же самое находим у Сен-Симона, который несколько десятилетий спустя описывает несчастье Мишеля Шамийара, утомленного работой в министерствах. Наступивший гуморальный хаос взял верх над психологическими проблемами, в нем все кипело, он иссох:

У Шамийара, измученного работой одновременно в Военном министерстве и в Министерстве финансов, не хватало времени ни на еду, ни на сон. <…> Он возвел необходимость в ранг добродетели, но в конце концов не выдержал: его бросало в жар, он падал в обморок, мучился головной болью, у него нарушилось пищеварение, он похудел на глазах. Тем не менее работу нельзя было останавливать, а без него все застопорилось бы302.

Впрочем, Езекиель Спангейм описывает «усталость, вызванную занимаемым высоким положением» и внезапное головокружение Людовика XIV в момент, когда он становится королем, в терминах тела: «Полная величия внешность и телосложение, способное выдержать тяготы и груз столь высокого положения»303. Точно так же за несколько десятилетий до того Ришелье заявлял о сопротивлении «тяжести» административных обязанностей, появившихся с наступлением XVII века. Это весьма любопытный, неявный, в высшей степени физический, даже почти экзотический, но преданно описанный Жилем Менажем способ «оживить» животное начало, провоцируя динамизм и подвижность:

Он порой находил время, чтобы снять напряжение, всегда сопровождающее работу министра. Больше всего он любил упражняться после еды, но он не хотел, чтобы его заставали врасплох при этом занятии. <…> Ему нравилось прыгать в высоту вдоль стены большой галереи Пале-Рояля304.

Угроза усталости, появившаяся в классическую эпоху, кажется престижной и часто выставляется напоказ, демонстрируются выносливость и «работоспособность». Вот портрет нового персонажа, кичащегося своим «изнеможением», остроумно созданный Лабрюйером:

Вам смешны попытки помечтать в карете или, возможно, отдохнуть в дороге? Скорее возьмите в руки книгу или деловые бумаги, читайте, приветствуйте путешественников, едущих в каретах вам навстречу, лишь легким кивком головы; так они сочтут вас очень занятым и скажут: «Вот трудолюбивый, неутомимый человек; он читает и работает даже в дороге». Знайте, что самый неизвестный адвокат должен казаться заваленным делами, хмурить брови и о чем угодно задумываться очень глубоко и уметь отказываться от еды и питья…305

Таким образом, в городе эпохи классицизма появляются как усталость, так и неутомимость.