Читать книгу Крест на чёрной грани - - Страница 16

Что я видел тогда, мальчишка, в полуопустевшем Хлебном? Чем жил, чего хотел?

Видел человеческие страдания и догадывался, откуда они: какой-то злой человек накопил их и вот сейчас пригорошнями разбрасывает по белу свету.

Душила тоска по матери – почему не захотела она жить? На меня или на отца рассердилась? И вот ещё беда – лежит с перевязанной головою отец.

Видел Саянские горы. Особенно нравились они летом – вершины сияют на солнце светлой синевой, такой поблизости нету, и хочется дотянуться до неё руками и потрогать.

Видел хлебное поле… Отец с матерью говорили о нём постоянно. Зимой – что надо вывезти со скотного двора на пашню навоз, весной – что засеять. Осенью, когда поспевал хлеб, мать выносила из завозни серп-полумесяц и уходила жать на целый день.

Жил мечтой узнать, где и как живут люди. Хотелось посмотреть, что есть за Саянскими горами. Откуда берётся и где кончается Ния?

И все мечты, все желания сходились теперь к отцу – ждал его выздоровления. Однако поправлялся он худо – неуступчиво медлительно выходила из его отёкшего тела хворь.

Наблюдая за лежавшим в тепле на русской печи отцом, дед Феопент думал, что жизнь его добрейшего соседа тянется к исходу. Не видел старик, что какая-то сила может поднять на ноги вконец ослабевшего мужика. Разные снадобья, тайнами которых авторитетно распоряжался Феопент, помогали больному мало, только поддерживали его дыхание на одной устоявшейся ступени, подняться с которой больному представлялось Феопенту теперь немыслимым. И потому старик счёл необходимым, вопреки всем людским понятиям, заблаговременно подумать о некоторых крайне необходимых предметах. Из старых запасов настрогал Феопент на всякий случай несколько тесин. Понадобятся, так не бегать в их поиске, если беда стрясётся. Тёс приберёг из опасения, чтобы не получилось заминки – вдруг самого Феопента подкосит хвороба, а заменить некому: единственный в Хлебном остался столяр.

Пришёл час, когда отец, пересилив немочь, вышел на улицу и стал осторожно двигаться по ограде – снова, как в младенчестве, привыкал держаться на ногах. А вскоре появился и на подворье деда Феопента. Глянул старик на отца – голова закружилась. Не сойдя с крыльца, крикнул:

– Данилушка! По делу какому аль так?

– Слышал: вечером доски рубанком обделывал. На что?

Мать честная! Неужели Данила всё пронюхал и пришёл самолично удостовериться в замысле Феопента. У старика аж подкосились ноги, попридержался за перила крыльца.

– Да, так, Данилушка, мало ли куда может потребоваться. На всякий случай… Крыша кое-где течёт, починить надо.

Казалось, дед Феопент нашёл выход из неловкого положения, и доводам его поверил отец.

– Я бы хотел, дед Феопент, тёсу у тебя попросить.

– Зачем?

– На лодку.

– Лодка у тя же была.

– Была да сплыла. Угнали. Пока хворой валялся.

– Плыть куда собираешься, что ль?

– В низовья Нии. Сашку на учёбу пристроить где-то надо. В школу время подоспело. Законом велено.

– Кто их те тут, в тайге, написал эти законы?

– В тайге не в тайге, раз живём в новой России, стало быть, власть советская их написала.

– Ну, так, конечно, – легко соглашается Феопент. Дотошный старик, он знает про всё, о чём толковал с Данилой, и говорил лишь для того, чтобы услышать лишний раз подтверждение о добром деле и порадоваться: вот что она, новая власть, принесла всему народу – везде открыла школы, всем работу дала. – А насчёт тёсу скажу тебе, Данилушка, такое. Для доброго человека ничего не жалко. Попросишь берданку – отдам, рубаху тоже, хлеба, соли – одолжу. Как иначе-то жить на белом свете?

Домой отец вернулся с мыслью завтра же начать сборку лодки. Медлить не следовало, ибо дело это не столь простое и потребует добрых недели полторы. Пока сколотишь каркас – пройдёт дня три-четыре при спорой работе. Да просмолить и высушить его надо. Хорошо, что прошлым летом раздобыл отец у знакомого дегтярника полбочонка смолы. Простоял зиму и нынче, лучше некуда, пригодится, ряда на два хватит помазать, и ладно, больше, пожалуй, не надо, если тесина здоровая.

К вечеру отец изыскал и принёс к месту всё, что требовалось – доски, поперечины, днище, – и, не откладывая до утра, взялись за дело. Возились с поделкой вплоть до потёмок, пока отец не уяснил, что основательное начало положено и дальше всё пойдет своим чередом, без задержки. Работа вдвоём ладилась, я был тут как тут, когда отпиливали доски и примеряли к поперечинам, пришивая гвоздями. Пригодились сейчас мои руки! Хорошо, что отец не отправил одного меня к своей старшей сестре, моей тётке Евдокии, когда случилась беда в тайге. Источила бы обоих уже тоска – тоска злее болезни. Напрасно бы тешил себя отец мыслью отвлечься от тяжёлого чувства. Оно бы разрасталось, словно надёжно обосновавшийся на пустыре репей.

В тот вечер отец остался доволен работой и, уйдя домой, долго не мог заснуть от радости. А утром, ни свет ни заря, снова принялся стучать молотком. Всё успели сделать не за полторы недели, а за четыре дня. Лодкой пришёл полюбоваться дед Феопент.

– А слышь, Данилушка, получилась она, ладья-то. По всем правилам, – похвалил старик.

– Не захлестнёт нийской волной?

– Што ты, паря… По окиану можно пускаться.

– Человек без шутки, всё равно што колоколец без звени. Спасибо.

– Пойду домой, надо побыстрее «спасибо» твоё унести, Данилушка, а то ветер подымется да разнесёт по белу свету.

– Жалко?

– Да не про это думаю я, может затеряться в пустынном краю, зачем оно там «спасибо», кому? А то и человеку худому попасть может. Не заслужил он того.

Нравится отцу мягкой душою, деликатным обхождением и большим запасом ума дедушка Феопент. От разговора с ним на душе стало попросторнее, вроде бы поубавилось тоски, вытеснило её тёплое стариково слово – и потому смотрит вслед уходящему Феопенту повеселевший отец с сожалением.

Жалко расставаться с соседом! Завтра ранним утром, когда ещё даже самая беспокойная баба будет нежиться в постели, отец и я покинем село, отчалим на новенькой лодке и поплывём к нийскому низовью. Где-то там, бог весть под чьей крышей, отец оставит меня.

Тётка ли родная приютит под своим кровом или же пригреет какой другой человек – всё равно теперь быть далеко от дома. Отрывает от себя отец родного сына, посылает куда-то. И успокаивает он себя лишь тем, что раз пришла пора в школу, надо отправляться. В полуопустевшем Хлебном откроют школу или не откроют, никто не знает. И надо начинать учёбу в другом селе – что терять время. Отец неграмотный человек, а шибко хочет, чтобы я всему научился – пахать землю и растить на ней добрый хлеб, чтобы знал, как решить сложную задачу и грамотно написать письмо. Постарается отец, сил не пожалеет. Лучше хочет сделать мне. Выйдет ли? Матери моей тоже плохого не хотел, а получилось хуже не надо. Лежит теперь она в земле, не зная, какие муки жизненные принимаем. Не получается у нас по-хорошему. Сами виноваты или кто другой? Сами, конечно. Мог не допустить отец, чтобы в его доме распоряжался проходимец Гришка Безродный. Зачем приютил и пожалел хитреца?

Так ещё долго в тот вечер, собираясь в дорогу, казнил себя сомнениями и укорами отец. Чуточку успокоился перед утром, когда было впору встать, подняться разбудной заре.