Читать книгу Академия - - Страница 14

Утром моросил обыденный фирменный питерский дождичек. Он сплошной пеленой закрыл все пространство за окном, и Варфоломей, с трудом продрав глаза, в первые минуты пробуждения решил, что он у себя дома, в Питере, настолько привычным было это серое, исторгавшее морось небо. Блаженно потянувшись, глава детективного агентства перевернулся на другой бок, решив, что самое время досмотреть сон, но то странное обстоятельство, что его ложе не отозвалось, как обычно, мерзким пружинным визгом, заставило его приподняться на локте и с некоторым сожалением осознать, где и почему он находится. Его сожаление, да не возмутятся мужественные шотландцы, никак не относилось к стране пребывания. Наоборот, еще накануне Шотландия уже успела заворожить Варфоломея. Причина же его сожаления крылась в тривиальном нежелании вставать столь рано, да еще идти слушать лекции. Но ничего не поделаешь – назвался груздем, полезай в кузов.

– Пора, пора, рога трубят! – пропел Варфоломей, надеясь взбодрить себя собственным же бодрым голосом. – Хватит, Лелька, бока отлеживать.

Лелька же, которой, к великой зависти ее хозяина, торопиться никуда не было нужно, уставилась на него недоуменными бусинками глаз.

– Ну и черт с тобой, лежи, – милостиво разрешил он и отправился умываться.

«Что ни говори, а жизнь здесь вовсе не такая уж плохая», – размышлял он, когда вместо привычной его питерской обшарпанной и местами проржавшей ванны, пред ним предстала сверкающая белизной и какими-то никелированными штучками заморская сантехника, которую до сих пор Варфоломею удавалось видеть только на экране телевизора в рекламных роликах.

Жизнь еще больше пришлась ему по вкусу, когда на полу он обнаружил, вместо привычной ветоши, изящный коврик, а на вешалке – вместо стыдно сказать, чего – белое пушистое полотенце. С наслаждением Варфоломей забрался в душ и отдал себя во власть сильным серебристым струям. Сердце его пело, и губы в такт сердцу тоже выводили что-то бравурное, жизнерадостное, когда резкий стук в дверь вырвал его из состояния эйфории.

«Так стучать может только наш человек», – подумал Варфоломей, с явной неохотой выбираясь из ванной и, накручивая полотенце вокруг бедер, как это обычно делали в подобных обстоятельствах супермены из американских фильмов.

Стук тем временем не только не прекратился, а еще больше усилился. И женский голос за дверью угрожающе выкрикнул:

– Открывайте дверь, пока я ее не выломала!

«Что я такого мог натворить? – лихорадочно соображал Варфоломей, возясь с замком, устройство которого он еще толком не изучил. – Свинок здесь нельзя содержать, что ли?»

Замок наконец поддался усилиям Варфоломея, и на пороге материализовалась крайне возбужденная Мариам.

– Ах ты, развратник! – закричала она прямо с порога. – Приехал тут! Мы думали – приличный человек, образованный, мужчина! А он! Не успел приехать и уже… – тут переполнявший ее гнев вынудил поперхнуться, и она умолкла, с подозрительностью оглядывая комнату.

– Я… – только и сумел в растерянности пробормотать новоявленный Шерлок Холмс, смущаясь своего полуобнаженного вида. – Я не понимаю… Вы ворвались ко мне так внезапно…

– Нет! Вы только подумайте! Это я, значит, к нему ворвалась! А он – невинная овечка!

«Все же уже на полтона ниже, – отметил про себя Варфоломей. – Прогресс».

Самообладание уже вернулось к нему.

– И все-таки почему это вы позволяете себе так бесцеремонно врываться в мой номер? А теперь еще и залезаете во все шкафы? Объясните, наконец, что происходит? Если это обыск, то где понятые? – уже обретая способность шутить, добавил Варфоломей.

Мариам, и верно, от слов перешла к делу. Она старательно и энергично обследовала временное пристанище Варфоломея. Она даже не поленилась встать на колени и заглянуть под кровать, но тут же с истошным криком: «Крыса!» вскочила на ноги. Хотя, разумеется, это была никакая не крыса, а всего лишь Леля, спокойно поедавшая свой овес, сидя в коробочке. Тут надо отметить, что Варфоломей, нередко забывая о себе, никогда не забывал о своей любимице, так что овес, который с таким аппетитом поглощала Леля, он предусмотрительно прихватил с собой из России.

– Ну и? – терпеливо поинтересовался Варфоломей. – Может быть, вы все-таки соблаговолите сказать, что все это значит?

– Где она? – вопросом на вопрос ответила Мариам. – Где?

Варфоломей спокойно вынул Лельку из коробки, крайне нежно посадил себе на плечо и с достоинством ответил:

– Если вы о ней, то вот она – перед вами. Мой верный друг и товарищ.

Тут настала очередь изумляться незваной гостье:

– Это вы о ком?

– А вы о ком? – учтиво парировал Варфоломей.

– Так о Танюше, – растерянно произнесла Мариам и наконец стала более или менее внятно объяснять причину своего столь неожиданного вторжения.

– Понимаете, Татьяна не пришла ночевать, чего с ней никогда не бывало, и мы все решили…

«Это ты решила», – подумал Варфоломей.

– …Мы решили, что она осталась ночевать у тебя. Ну, там всякие шуры-муры, любовь-морковь, ты, мол, по этой части, наверно, парень не промах…

Последние слова Мариам произносила, как граммофонная пластинка, с которой соскакивает игла: замедленно и сбивчиво.

– Что же, выходит, ее здесь и не было? – уж без всякой агрессивности, а скорее с угасающей надеждой, спросила она.

– Нет, – ответил Варфоломей.

– Господи… – расстроено, упавшим голосом произнесла Мариам, уже ничем не напоминая ту фурию, которой она совсем недавно предстала перед Варфоломеем. – Куда же она могла запропаститься?

– Ничего, ничего, вы главное успокойтесь, не могла же она исчезнуть…– намерено бодро говорил он. – Сейчас пойдем на завтрак и все выяснится, наверняка, она уже там, в столовой… Вы только подождите, пока я оденусь… – Только теперь с немалым смущением он обнаружил, что весь раунд переговоров с Мариам он так и провел в набедренной повязке дикаря, сооруженной из полотенца. – Уж вы меня извините, – торопливо добавил он, скорее ради проформы – что уж теперь было извиняться!

Наскоро одевшись и запихав Лельку обратно под кровать, он, окончательно входя в роль ведущего, крепко подхватил ожидавшую его Мариам под локоть и уверенной, пружинистой походкой повлек ее к столовой, откуда уже доносились запахи, приятно щекотавшие его ноздри. Да и желудок уже нетерпеливо напоминал о себе.

Каково же было его разочарование, когда Мариам вдруг решительно остановилась.

– Погодите, погодите, – вернувшимся к ней командирским тоном сказала она. – Нам нужно сначала на молитву. Без этого нельзя.

– Но это невыносимо! – произнес не столько сам Варфоломей, сколько его желудок.

– Простите, вы что-то сказали? – переспросила Мариам, сердито приподняв свои изящно изогнутые брови.

– Я говорю: нога болит невыносимо, – попытался сгладить свою бестактность Варфоломей. Он уже догадывался, что во всем, что касается религии, молитв и прочих проявлений верности инплинизма, здесь царят весьма суровые, строгие порядки, которые лучше не нарушать, дабы не стать изгоем.

Действо под названием «Помолимся на разных языках» было здесь, судя по всему, привычным и оттого уже слегка поднадоевшим делом. Краешком глаза Варфоломей наблюдал, как еще не совсем проснувшиеся инплинисты, не торопясь и позевывая, рассаживаются в конференц-зале. Подобно школьникам, одни из слушателей, как это делают примерные ученики, усаживались в первом ряду, другие же норовили занять место подальше от глаз руководителей Академии. Истого желания молиться никто, за исключением нескольких неофитов, не проявлял, но это мероприятие, которое было призвано с утра настраивать слушателей на служение идеям инплинизма, было здесь, очевидно, делом обязательным.

Впрочем, как известно, что ни делается, делается к лучшему: Варфоломей вознамерился использовать пребывание на молитве для того, чтобы увидеть Снежану и расспросить ее обо всем, что случилось. Уж она-то не в пример темпераментной Мариам сможет ему объяснить все толково и спокойно. Но, к его немалому удивлению, Снежаны среди русской группы, выглядевшей сегодня весьма понуро, Варфоломей не обнаружил. Похоже, ее вообще не было в зале. Это обескуражило его, и он отнюдь не по-джентельменски ткнул локтем в бок сидевшую рядом с ним Мариам.

– А где Снежана? – спросил он и опять был удивлен внезапной переменой, отразившейся на лице соседки. Она высокомерно и даже с долей раздражения посмотрела на него и нелюбезно выдавила из себя:

– Где обычно.

– Что значит – где обычно? – в свою очередь не стал скрывать раздражения и Варфоломей. – Вы можете, наконец, перестать разговаривать со мной ребусами? У нас что – пионерская игра «Угадай-ка»? – невольно с его языка сорвалось слово, которое уже с утра не давало ему покоя. «Да, да, именно пионерлагерь! Вот на что это похоже! – подумал он. – Со своими порядками и строгими пионервожатыми, вроде Мариам».

Вероятно, Варфоломей говорил громче, чем следовало, и на них уже начали оглядываться, и Мариам, заметив это, пригнулась и шепнула ему на ухо, совсем по-свойски:

– Ваша Снежана не любит ходить на эти молитвы. Рано или поздно, я думаю, она за это поплатится. Вместо молитв она предпочитает собирать малину у обрыва. Не переживайте, скоро явится, – хмыкнула строгая пионервожатая, и ее лицо тут же снова приняло чинно-постное выражение.

Снежана и впрямь явилась очень скоро. Она стремительно вошла в зал, когда кто-то с легким подвыванием, свойственным поэтам, читающим свои стихи, произносил слова молитвы, и остановилась прямо посреди прохода между креслами, переводя дух.

Появление ее не столько обрадовало, сколько встревожило Варфоломея. Наметанный глаз детектива сразу определил, что девушка только что бежала: дыхание ее еще было прерывистым, листва прилипла к ее босым ногам, и подол ее платья был измят и местами порван так, словно она продиралась через колючий кустарник. Было видно, что она крайне испугана: в лице Снежаны не было ни кровинки, бледность заливала его, и несколько крупных капелек пота выступили над губой.

На ее странное состояние обратил внимание не только Варфоломей. Сразу несколько слушателей вскочили со своих мест и бросились к девушке. Только Лариса Павловна неподвижно замерла, схватившись за сердце.

– Таня?! – почти выкрикнула она.

Не в силах говорить, Снежана только мотала головой и словно бы с недоумением оглядывалась вокруг себя. А столпившиеся вокруг нее люди, еще не понимающие, что произошло, смотрели на нее с ожиданием и страхом. Наконец, как будто пересиливая себя, она отрывисто выговорила несколько слов, которые повергли в ужас не только Варфоломея:

– Там… Сайерс. Под утесом. Разбился. Насмерть.

Сказав это, она бессильно опустилась прямо на пол. То, что сообщила она, выглядело таким нелепым, неправдоподобным, просто невозможным в этом благостном, уютном уголке, казалось бы, прочно укрытом от всех жизненных невзгод, что слушатели, подобно потерявшимся детям, онемели на мгновение, не желая верить в происшедшее, а потом бестолковой толпой бросились к утесу, оставив в зале только одиноко сидящую на полу словно бы ставшую невменяемой девушку с растрепанными белыми волосами и худого, нескладного русского, неуклюже пытающегося усадить ее в кресло и привести в себя…