Читать книгу Академия - - Страница 4

Больше всего на свете Варфоломей ненавидел три вещи: клюкву в сахаре (когда-то в раннем детстве он очень сильно ею объелся), воспитательные беседы матери о вреде холостяцкой жизни – дескать, она, эта холостяцкая жизнь, и есть главная причина всех его невзгод, и простуду. И если первые две свои антипатии он сумел успешно устранить из своей жизни: клюкву попросту никогда не ел, а с заботливой мамочкой своей свел контакты до минимума, то последняя из напастей оказалась неустранимой.

Пребывание в ледяной купели, мокрая одежда, в считанные минуты превратившаяся в ледяной панцирь, сделали свое дело. Да и вообще это приключение для Варфоломея могло закончиться крайне плачевно, если бы ему на помощь не подоспели другие рыбаки. Первое, что он услышал, еще не полностью очухавшись от своего перехода из мира небытия в мир живых, был такой замысловатый набор крепких, непарламентских выражений, которым мог бы позавидовать любой составитель словарей матерной лексики.

В следующий момент он увидел над собой багровые физиономии трех уже изрядно набравшихся мужиков, которые взирали на него с нескрываемым изумлением.

Уже несколько позднее, растирая водкой его одеревеневшие конечности, они поведали ему, как они оказались свидетелями его чудесного появления из-подо льда. По сути дела, Варфоломея спас случай, принявший облик этих трех почтенных отцов семейств, решивших, что лучшего способа напиться без женского пригляда, чем зимняя рыбалка на свете, не существует. Мужики, пообещав своим женам вернуться вечером с богатым уловом, поспешили использовать обретенную и столь желанную свободу самым наилучшим из известных им способов. Их рыболовной удали хватило лишь на лунку, которую они продолбили незадолго до приезда Варфоломея. Затем, кое-как установив возле нее удочки, сами они с радостными шуточками типа «что-то стало холодать, не пора ли нам поддать», обосновались на берегу, возле елочек, развели костер, разложили заботливо собранную их женами снедь (судя по той щедрости, с которой их благоверные снабдили своих мужей припасами, жены тоже были счастливы избавиться от своих кормильцев хотя бы на денек). Но какой же русский мужик, будучи на природе, сочтет возможным поглощать съестные деликатесы без надлежащей выпивки? Известно, что в сухомятку никакая пища в горло не лезет. А уж о том, чтобы, уже выйдя за порог своего дома, загрузить объемные рюкзаки изрядным количеством горячительного, рыбаки, конечно, не забыли позаботиться.

Мужики уже успели выпить за успех подледного лова, за слабый пол, снабдивший их столь замечательной закуской, и уже перешли к обсуждению политического момента, как из полыньи, на которую они время от времени поглядывали, вдруг начало выползать на лед нечто большое и черное. На минуту они остолбенели. И первой мыслью, которая посетила в этот момент всех троих, было: «Ну, все. Допились! Нечисть начинает мерещиться». И самый старший из них произнес сакраментальную фразу: «Все, мужики, пора завязывать!»

К счастью для Варфоломея столбняк у рыбаков длился недолго. И пьяны они были еще не настолько, чтобы не уразуметь, что перед ними никакая не нечисть, а обыкновенный мужик, горе-рыбак, терпящий бедствие. Тогда они ринулись к нему, поспешно переодели, растерли водкой, дали глотнуть горячительного – одним словом, сделали все то, что велело им мужское братство. Мужики они оказались отзывчивые и совестливые. Уже на утро, окончательно придя в себя, Варфоломей увидел под окном своего дома свою «копейку», которую, как выяснилось, бережно пригнал сюда один из его спасителей. Оказалось, что он, этот заботливый мужик, живет на соседней улице.

Еще только проснувшись, Варфоломей услышал чей-то робкий звонок в дверь.

– Николай, – вежливо представился явившийся, несмело как-то, совсем без вчерашней пьяной лихости топчась у порога. – Ну, как ты? Оклемался? Считай, что ты вчера заново, во второй раз родился. Мы уж думали, все, хана, кончился мужик. Но ты, видать, живучий. Ты, как я понимаю, один живешь. Может, чего купить, принести надо, так ты скажи, не стесняйся. Я тут это… – он смущенно скомкал свою речь и поставил на столик в прихожей пакет молока. – Ну, бывай, поправляйся…

Лишь высокая температура и слабость, растекавшаяся по всему телу, помешали Варфоломею рассыпаться в благодарностях. Он и впрямь был растроган, но сумел произнести только: «Спасибо».

– Ладно, чего уж там. Ну, пока, – все так же смущенно пробормотал Николай и, неловко пятясь, скрылся за дверью.

«Потом… – глядя на пакет молока, сказал сам себе Варфоломей, мысли с трудом ворочались в его голове. – Потом я обязательно отблагодарю этого отзывчивого человека. Какое счастье, что не перевелись пока у нас такие люди, – растроганно думал он. – А пока, – уже вслух произнес он, – я должен вскипятить это молоко и выпить».

Все его тело опять начал сковывать противный озноб.

«Скорее, скорее в кровать. Вот только согреюсь и тогда обязательно попью молока».

Похоже, он уже начинал разговаривать с самим собой так, как обычно говорят с малыми, непонятливыми детьми.

Шаркающей походкой он добрался до кровати, лег и стал судорожно натягивать на себя одеяло, стараясь тщательно подоткнуть его под себя со всех сторон. Никак не мог он отделаться от ощущения, будто холод все равно просачивается к его телу.

«А мама не так уж и не права: был бы я женат, было бы кому за мной ухаживать, – неожиданно пришла ему в голову странная мысль. – И что верно, то верно: вечно я попадаю в какие-то дурацкие истории…»

Едва согревшись, он тут же провалился в забытье. Время от времени он, мокрый, в холодной испарине, пробуждался, открывал глаза, и всякий раз его взгляд, казалось, сталкивался с чьим-то усталым, грустным взглядом. Варфоломей тщетно пытался сфокусировать свое внимание, чтобы понять, кто же это так пристально смотрит на него. Ему это никак не удавалось, и он уже начал испытывать раздражение, как вдруг увидел какого-то худощавого человека, сидевшего с краю кровати, рядом с ним. Возраст его Варфоломей затруднился бы определить: лицо его, вроде бы молодое, вместе с тем было помечено тенью старости и усталости. Человек, казалось, смотрел на Варфоломея с глубокой жалостью и сочувствием. Печаль и озабоченность читались на его лице. Что-то знакомое улавливал Варфоломей в его внешности, где-то он уже видел этого человека раньше.

«Но где? И кто это? – напряженно пытался сообразить Варфоломей. – Может, один из мужиков, спасших меня? Господи, а я-то и сказать ничего не могу. Языком шевельнуть не в состоянии. Сил нет. Еще подумает, что я неблагодарная скотина! Как его хоть зовут-то? Хоть бы слово выдавить из себя!»

– Ты кто? – пересохшими губами наконец с трудом прошептал Варфоломей и сам поразился своему беззвучному, словно бы шелестящему голосу.

– Петрович я. Ты, внучок, так что поправляйся. Я тут пригляжу пока за тобой, – тоже почти беззвучно отозвался странный гость.