Читать книгу Ефремова гора. Исторический роман. Книга 2 - - Страница 7

1

Делец Захария еще сомневался, что ему предпринять, но потом остался с Сихорой, решив, что в торговом деле лучше последовать за беглым купцом, чем за недальновидным царем. В тот же день, ближе к вечеру, пока израильтяне пели и веселились, он околотками вернулся в свою лавку, наскоро запихал в походный мешок какое-никакое скопленное в потайном погребке богатство, про которое сам говорил: «В этом золоте больше моих слез, чем счастья», схватил шерстяной гиматий и зачем-то кедровое стило, хоть ни писать, ни читать от роду не умел, и навсегда, как ему казалось, ушел из Массифы.

Насилу оторвавшись от погони, Сихора, Аша и Захария забежали в отдаленный нелюдный трактир. Сихора, мучимый одышкой, крикнул бочонок шенкара37 и тут же жадно присосался к откупоренному горлышку. Аша с Захарией стояли напротив, как блаженные разинув рты. Делец все порывался подойти поближе к господину, попросить его оставить немного и для него, но Аша постоянно осаживал лавочника, как бы говоря: «Что ты? Хозяин занят и не желает разговаривать, а уж тем более делиться с нами!».

Наконец Сихора отбросил пустой бочонок, облизываясь и вытирая седину густой пенки на черных, несмотря на его преклонный возраст, растрепанных от беготни усах и бороде.

Захария только проглотил клейкую слюну, взглядом провожая покатившийся бочонок.

– Умеют же, подлецы! – Сихора звонко хлопнул себя по ляжкам. – Лучше луксорцев, запомни, никто не варит настоящий шенкар. Таким пивом не только можно усмирить жажду… Для души, как и для глотки, это не напиток, а целебный иависский бальзам38!

Купец, вмиг захмелев, задумался о последних своих словах…

Сразу после всеобщего ликования об избрании Саула царем по Массифе стали распространяться слухи, что мать Саула якобы происходила из тех четырехсот девиц из Иависа Галаадского, которых не убили евреи, отдав их в жены вениамитянам. Шептались также, что, мол, Саула поставил царем Самуил, а не Яхве, ибо на Сауле лежит проклятие Вениамина и Бог не стал бы избирать худшего из худших.

– Если бы не оставили никого в живых – ни Вениамина, ни Иависа, – негодовал Сихора, нервически ударяя себя по коленям, не замечая присутствия восковых Аши и Захарии, – не выбрали бы теперь этого сосунка! Эх, обошел меня Самуил! Поднес корону своему ставленнику! Впустую козни, подкупы. Столько золота! Как в воду бросил. И после этого Самуил – «человек Божий»? – зло ухмыльнулся он. – Как на колесничьих скачках обставил меня святоша! Обошел Сихору!!!

Захария стоял и не понимал ни единого слова, сказанного купцом. Его мучила жажда, и ему не было никакого дела до того, что с тех пор, как часть уничтоженного города породнилась с остатком Вениамина, вражда израильтян по отношению к галаадскому Иавису не только не сменилась на милость, но еще больше возросла. Вслед за Сихорой (если бы ему дали хотя бы полбочонка холодного пузыристого напитка!) Захария назвал бы вениамитян развратными или сказал про них: «Горестно родиться язычником, но лучше родиться от язычницы, чем от дочери Вениамина…», но купец и не думал поить своих слуг. Опустив тяжелую голову на жилистые руки, он – молитвой или заговором – твердил: «Отомщу! Раздавлю!». И трактирный полуподвал наполнился раздражением, непонятным – Захария даже несколько раз огляделся, думая: «Откуда ему взяться?» – жужжанием.

– Господин, – лавочник решился заговорить об Иависе и Вениамине, – у тебя есть могущество и золотые таланты, которые помогли бы тебе и отомстить, и разорить.

Сихора искоса метнул в Захарию горсть прожженных углей: «Как посмело это насекомое потерять страх и нарушить ход моих мыслей!!».

Побледневший – не оттого, что провинился сам, но угадав настроение господина – Аша, пав на колени, коснулся лицом пола и потихоньку дергал край Захариевой одежды, чтобы и тот последовал его примеру. Но делец, как бы не замечая надвигающейся грозы, отстранился от Аши и преспокойно продолжал:

– Если хочешь свергнуть Саула, то тебе нужно начать с малого…

– Кто ты такой, – вскипающая ярость, казалось, еще мгновение и начнет булькать на Сихоровом лице, – и кто отец твой, что ты говоришь, что мне делать!?

– Отца моего зовут Иудой, а родом я из Массифы – с детства я помню и эту святую гору, и лавку родителя моего…

– Замолчи! Не то, клянусь Зевулом, этот подвал будет последнее, что ты увидишь! – пьяные слова Сихоры, жеваные и соединенные кое-как, вылетали брызгами из бескостного рта.

– С ним, – отозвался Захария, показав на Ашу, – обращайся, как захочет душа твоя, но я родился не от рабыни, а посему…

Он едва успел увернуться от блеснувшего кинжала. Лезвие шлепнулось плашмя о стену и с дребезжанием отлетело в сторону. Зажмурившись, Аша снова приник к земляному полу, ожидая, что гнев господина обрушится и на его голову. Некоторое время ничего не происходило, слышалось только частое надрывное дыхание Сихоры. «Как в стойле» – подумал Аша. Открылась и закрылась трактирная дверь, после чего все смолкло, и только не отпускающее чувство западни, усиливающееся тяжелым хозяйским духом, неподвижно висело в воздухе.

Аше вспомнился тот вечер на окраине Самуиловой Рамы, когда он так же… «Надо было тогда… нет, еще раньше, как только он начинал довлеть и заманивать в свои сети. А если бы и ушел тогда, чем бы другим занимался? Торговец, мастеровой? Может, обзавелся бы семьей – жена, дети, дом в тени аскалонских акаций… Не Сихора, так кто-то другой. Захария прав – он свободен. Я тоже родился не от рабыни, но вспомню ли хотя бы один день, когда не раболепствовали уста мои! Сихора, видно, тоже не из богатой семьи и не сразу умел повелевать и делать так, чтобы вокруг него трепетали. Но он подался в жрецы, а оттуда очень просто взобраться наверх. Мизирь ушла и, пусть боги благоволят ей, не жалеет. А может, и отыскала что получше да посытнее. Эх, Мизирь! Не захотела пойти за меня. А что бы я ей дал? Ну, год прожили бы так-сяк, потом же извели бы друг друга: соседи лучше живут, и дом у них теплее, и муж приветливее… Не видать мне своего дома! С такой жизнью… Что ни прикажет Сихора, все исполняю! От простейшего принеси-унеси до кровопролития с подслушиваниями и слежками. Кем я стал? Я даже запамятовал, кем я был, чтобы сравнивать. Все как-то не до того было. Всегда для других. Меня будто и вовсе… ни раньше не было, ни теперь нет…»

Все члены Аши давно затекли. Мысли крутились вокруг решимости бежать и змеиным увертыванием: куда? и зачем? Иногда ему казалось, что он один в этом загородном трактире, что ему ничего не стоит поднять голову, встать, размять мышцы и пойти в сторону Иордана, сесть около желтой реки и смотреть, как бежит прохладная рябь, в которой мелькают рыбьи плавники; слушать камыш. Он бы дождался ночи. Над ним раскинулся бы звездный шатер, и так продолжалось бы изо дня в день, ни изменяясь, ни останавливаясь. Пустынные вороны пролетали бы над ним, а однажды какой-нибудь из неведомых до сих пор богов назвал бы ему свое имя. «Долгожданные покой и свобода» – наверное, оно звучало бы именно так.

Но в трактире он был не один! Как и на постоялом дворе в Самуиловой Раме, Сихора не сводил с него глаз, подобно хищнику ожидая лишь малейшего шевеленья жертвы. Аша решился приподнять голову, но тут же увидел знакомые и такие ненавистные ему сандалии с протертыми ремешками. Они парализовали его волю, любое чувство сопротивления. Он снова был готов унижаться и исполнять. Он даже не помнил, как оказался на улице после сухого и злобного приказания Сихоры пойти и разыскать «этого обрезанного лавочника». Затекшее тело понемногу оттаивало и болело, первые шаги его походили на неуверенную поступь младенца. Ему казалось, что он идет на длинных праздничных ходулях и что, если кто увидит его, обязательно посмеется ему вслед, как это делают на городских торжествах и гуляниях.

Захарию он нашел в лавке. Народ давно разошелся, и никто к нему не заходил, но торговец, несмотря ни на что, сидел на мешках с зерном, вставал, расставлял на полках глиняные лампы и горшки, потерявшим надежду пауком выглядывал из-за прилавка, надеясь увидеть случайных прохожих.

– Не пойду, – буркнул он на приветствие Аши. – Не буду подстраиваться под его настроения. Если хочет видеть меня, пусть сам приходит. Может, что и купит.

Аша только покачал головой, но Сихоре передал слова Захарии, в первый раз в жизни ничего не приукрасив.

– Да что вы все, сговорились! – взбеленился Сихора, но тут же смягчился. – Веди меня к нему, посмотрим, чем он там промышляет в своей лавке.

Они переходили с одной улицы на другую. Сихора хоть и поставил Ашу в проводники, шел впереди. Широкая спина его напоминала парус, а может, и была им на самом деле, потому что одному купцу ведомым способом он сам находил нужный поворот, скользил по отполированной мостовой, а когда они уже приближались к лавке Захарии, Сихора вслух пожалел, что вовремя не срезал и пришлось сделать приличный круг.

«Зачем я ему?» – Аша, словно на привязи, плелся позади, замечая, что нехотя, как-то подспудно, старается не наступать на камни, на которые только что ступал хозяин. «Отчего так?» – успел подумать он, и тут парус остановился. Навстречу им вышел Захария. Во всем его виде читались замашки высокого вельможи – так чинно и беззаботно он переступал с заостренного носка на мягкую пятку. «И это все тот же Захария – главный в Массифе по части запудривания мозгов, надувательства и мошенничества!» – размышлял Аша, облокотившись о деревянную перекладину, к которой привязывали ослов и лошадей.

– Что привело знатного купца к неотесанному лавочнику? – продекламировал, подобно уличным комедиантам, Захария, пропуская Сихору внутрь.

– Оставь, или не довольно того, что я сам пришел к тебе!

Лавка оказалась заваленной всякой всячиной. От детских игрушек с женскими побрякушками до новых и ржавых сошников, заступов, вил и кирок с рожнами. Были тут и копья, и лошадиные подпруги, и кожа для одежды и обуви, и пряжа. Здесь стояли бочки с медом, там – с вином и соленьями. Обереги, огнива, труты. Дверные щеколды, цепи с ведрами. Замки, бараньи шофары, трещотки, ленты, кружева и много еще прочего. Сихора с трудом пробирался сквозь товарный лес, растущий прямо из пола, боясь задеть, зацепиться, нечаянно опрокинуть.

– Где же твои знаменитые посохи? – съязвил он, едва не раздавив ворох глиняных поделок. – Вся Массифа опирается на «священные» палки Захарии.

– Ты пришел посмеяться или решил узнать мнение другого, пусть и не равного тебе? – Захария взял в руки резного божка, надел на него железный обруч – что напоминало корону – и кухонным ножом медленно провел по горлу идола.

Купец настороженно и как-то восхищенно посмотрел на лавочника:

– Как ты догадался?

– Зачем догадываться? – ответил тот, держа в руках покупного идола и потрясая им так, что с того слетел обруч-корона. – Все в городе, если не во всем Израиле, знают, что ты не можешь спокойно состариться и умереть, не отомстив судье и избранному…

– Да, да, – Сихора вплотную подошел к хозяину лавки, – я все сделаю, чтобы смять, опрокинуть его…

Дальше Аша не различал слов. Ему вспомнились непонятные «отомщу» и «раздавлю». Он почувствовал себя даманом39, который вот-вот сам полезет в пасть жирному удаву. Отвести глаза в сторону, ущипнуть себя, очнуться. Вот господин его – Сихора, слов которого он не слышит.

– Ты чего там застрял!? – прервал ход его мыслей голос хозяина.

«Что со мной было?.. – подумал Аша, поспешая за Сихорой. – О чем они говорили?..»

2

Впоследствии Сихора частично (чтобы поверять ему почту, курьерские передачи, имена нужных людей и прочее) передал Аше их разговор с Захарией. По мере того как Аша слушал хозяина, он понимал, что назревает и уже оформилось в виде идеи-заговора нечто непоправимое. С легкой руки лавочника Сихора с жаром проповедовал, что Филистия только-только приходила в себя, восстанавливая разрушенные города, засеивая разоренные поля, вновь собирая армию. На пеласгов «в общем их деле мщения евреям» пока рассчитывать не приходилось. Оставались амаликитяне и аммонитяне с моавитянами. Другие царства находились далеко. Впрочем, земля Амалика тоже не была соседним двором. Простираясь на весь юг, этот воинственный народ не раз сдерживал Египет, воюя с фараонами и тем самым ослабляя их силы, что, конечно, было на руку и филистимлянам, и Израилю. Оставались Моав и Аммон. На моавитян Сихора сразу замахал руками: «Их армия не сильнее евреев, только и умеют, что нападать на безоружных да на женщин с детьми». За царем же аммонитян Наасом закрепилась слава почитателя справедливости и чести, а также ненавистника своих братьев – граничащих с ним восточных колен Манассии и Гада. По словам Захарии и по собственным убеждениям Сихоры, Нааса можно было (при мудро выстроенной дипломатии) склонить к мысли о захвате галаадского Иависа, а потом, когда Саул соберет армию и придет мстить, – и всего Израиля. Как казалось Сихоре, главным, чем можно заинтересовать Нааса, был дальнейший передел ханаанской земли между аммонитянами и филистимлянами.

«Где взять денег и армию, чтобы свергнуть Саула? – размышлял Сихора. – Захватить и уничтожить ненавистный всем город. Евреи увидят Иавис окруженным, посчитают это Божьим наказанием, а как дознаются, кто во главе войска, так и вернется ко мне и честь, и уважение. Армии у меня нет, но она есть у Нааса Аммонитянина, который, знаю, давно точит свои клинки на Израиль».