Читать книгу Райгород - - Страница 12

После трагедии в дядиной семье Гройсман несколько недель не находил себе места, был подавлен, растерян и, что самое ужасное, не мог работать.

Исторически получилось как-то так, что отношения с дядиными детьми у него не сложились. С двоюродными сестрами он общался мало. Взбалмошный, истеричный Арон был ему малопонятен. А вот дядю и тетю он любил. После погрома, унесшего жизни родителей, дядя стал для него наставником и опорой. Так продолжалось много лет. В последние же годы, когда у Лейба самого появились дети, дядя занял в его картине мира то место, которое и отводится старшим в целом – связующего звена в цепи поколений.

Лейб даже как-то придумал образ этой цепи. Ему представлялся длинный поезд из множества сцепленных друг с другом вагонов-поколений. Его поколение – где-то в самом конце поезда. Перед ним много вагонов, и уже позади появились маленькие вагончики. Поезд мчится, ведомый могучим паровозом с машинистом внутри. И машинист этот – как Бог! – сильный, умный, а главное, знающий нечто такое, чего вагоны не знают, да им и знать не положено, – станцию назначения. И у всех в этом поезде свои роли и своя ответственность: у машиниста – управлять движением, у паровоза – быть сильным и тянуть всех за собой, а у вагонов – следовать за паровозом и крепко держаться за тех, кто впереди, и не отпускать тех, кто сзади. И горе поезду, если кто-то в нем не выполняет своих обязанностей. Как говорится, «состав будет расформирован». И те, кто не удержался, отстанут, замедлят ход и в конце концов остановятся. И приедет маневровый и оттащит их, чтоб не мешали, в какой-нибудь тупик на обочине жизни, откуда уже и дороги-то никакой нет. И будут они, одинокие и беззащитные, покрываться ржавчиной и превращаться в тлен…

Лейбу казалось, что со смертью дяди эта придуманная им цепь порвалась. «Старших» больше нет. Больше не за кого держаться, не за кем следовать.

Не то чтоб эта потребность имела для него практический смысл. Финансово Лейб крепко стоял на ногах и ни в чем не нуждался. Скорее он обнаружил в себе новые оттенки того, уже забытого, но внезапно вернувшегося чувства сиротства. И опять в его сердце поселились безысходность, неуверенность, страх. И, что самое страшное, – беспредельная, изматывающая душу тоска. И частью его тоски было новое, ранее почти не знакомое чувство – чувство вины. Дядя несколько раз намекал, что с Ароном что-то не так. Да Лейб и сам видел. Но ничего не сделал. Не проявил участия, недооценил опасность. А ведь мог. Или не мог?

– Что тебе сказать… – ответила Рива, когда он поделился с ней своими горькими размышлениями. – Какая уже разница? Не мучай себя! Ты не виноват. Видно, Богу так было нужно…

– Зачем же Арон так поступил? – сокрушался Лейб. – Что и кому хотел доказать? А главное, сам пропал и отца загубил… Понимаешь, Ривэле?

– Я все понимаю, Лейбуш! И даже больше, чем ты думаешь! Но я хочу, чтоб ты знал… Конечно, никто не заменит тебе родителей, дядю, пусть им земля будет пухом, но у тебя есть я! И я всегда буду с тобой.

Лейбу стало не по себе. Никогда он не слышал от Ривы таких слов. В суматохе дней, в череде больших и маленьких житейских хлопот они никогда не говорили о чувствах, не произносили слов любви, ни в чем друг другу не клялись. Не то чтобы им нечего было сказать, но просто… как-то… Так в кино говорят, а жизнь ведь не кино. В общем, Лейб смутился. Не знал, как реагировать, стал подбирать слова. И вдруг почувствовал, что по его щеке катится слеза. «Еще чего не хватало, – подумал он с ужасом. – Плачу, как женщина…»

Рива села рядом. Обняла, погладила по плечу. Теплой шершавой ладонью вытерла слезу на его небритой щеке и мягко сказала:

– Мне кажется, важно другое. Я тебе скажу, как я думаю. Только ты не спорь, просто послушай… Хорошо?

– Да, Ривэле…

– Я, Лейбуш, думаю так. Когда мы маленькие, мы получаем от своих родителей любовь и заботу. А когда вырастаем, отдаем ее своим детям. А они – своим. И так во все времена, испокон веку. И это все направлено только в одну сторону, Лейбуш, от родителей – к детям, от родителей – к детям… Только в одну сторону…

– Не согласен! А как же «Почитай отца своего и мать свою…»?

– Есть разница между «почитать» и «любить». Это раз. А второе… Как тебе объяснить… Вот представь, если бы твои родители были живы, и мы все жили в одном доме, и там случился пожар, ты бы кого бросился спасать в первую очередь – Сему с Раей или родителей, пусть им земля будет пухом?

Лейб посмотрел на жену испуганным беспомощным взглядом. И тут же повернул голову в сторону комнаты, где спали дети.

– Вот, Лейбуш, в этом и есть высшая мудрость. И не нам ее менять… И еще. Если уж зашла речь о детях… Ты им нужен сильный. И мне нужен. Что мы без тебя? Ничего, пустое место!

Лейб поднял глаза, хотел ответить, но почувствовал, что в горле стоит ком и он не может произнести ни слова.

– Ничего не говори, – тихо произнесла Рива, – пойдем, я уложу тебя спать. Пойдем…

Лейб потом еще долго мысленно возвращался к тому разговору. В конце концов вынужден был признать, что Рива права. Видно, так в жизни все и устроено. Он всегда будет помнить родителей, дядю. Всегда будет им благодарен за все, что от них получил. Но он не может бесконечно пребывать в состоянии скорби и терзать себя чувством вины. Поэтому любовь, силы и душевное тепло он направит на тех, кто с ним рядом, кто, слава Богу, живы! На жену и детей. На брата с сестрой. Рива права: он мужчина, он сильный, он должен о них позаботиться.

Размышляя таким образом, Лейб вскоре почувствовал, что хандра уходит. Он стал меньше размышлять и больше действовать. Постепенно, день за днем, неделя за неделей, его жизнь вошла в привычный ритм, он вернулся к работе и стал отдаваться ей с прежним энтузиазмом. Единственное, что переменилось, – Лейб стал гораздо осторожней в делах. Тщательнее продумывал свои гешефты, а от некоторых и вовсе отказался. Взял за правило не подписывать никаких бумаг. С незнакомыми людьми, опасаясь провокаций, не общался. С малознакомыми старался говорить только на отвлеченные темы.

В течение первых месяцев после трагедии он еще пару раз ездил к дяде, пока тот был жив. Проведывал тетю в Винницкой психлечебнице. Безуспешно пытался наладить переписку с двоюродными сестрами. Потом, когда получил известие, что дядя умер, поехал в Жмеринку и похоронил его. Но все это уже – без надрыва, как-то более или менее спокойно и даже – деловито.

Тем более что жизнь, как это всегда бывает, вскоре потребовала ответов на новые вопросы.

Однажды пятничным вечером, когда вся семья собралась справить шабат, Нохум сообщил, что, кажется, назревают перемены. Увидев встревоженные лица близких, уточнил: ничего страшного, просто он хочет… жениться.

Он встретил девушку. Зовут Бэла. Учится в Виннице в юридическом техникуме. Сейчас она здесь, проходит практику в райсуде, работает секретарем. Познакомились они в клубе на танцах. Встречаются уже третий месяц. Полюбили друг друга, решили пожениться. Но есть одна загвоздка: Бэла предлагает переехать в Винницу, а Нохум считает, что муж за женой ехать не должен. Тем более что в Виннице и жить-то негде – папа у Бэлы умер, а они с мамой живут в одной комнате. Поэтому он предлагает жить в Райгороде. Бэла вроде согласна… Но так как практика скоро заканчивается и Бэла может передумать, предложение нужно делать срочно!

Пока Лейб и Рива переваривали новость, Лея сказала, что, раз уж об этом зашел разговор, ей тоже нужно кое-что обсудить. Она, кстати, давно собиралась…

– Как давно? – насторожился Лейб. Хотя ему хотелось задать совсем другой вопрос.

– С прошлой недели, – ответила Лея, смутившись.

И рассказала, что в Перцовке живет один парень, зовут его Яша. Он очень хороший! Прямо очень-очень!

– И чем же он так отличился? – поинтересовалась Рива.

Лея смутилась еще сильнее и рассказала. Яша сильный, умный и добрый. И намерения у него самые что ни на есть серьезные. Вот. Короче, на прошлой неделе он сделал ей предложение. И, если семья не возражает, она готова его принять.

Если за будущее Нохума никто особенно не переживал, то за Лею волновались. Уже несколько лет у нее на личном фронте как-то не клеилось, а часы, как говорится, тикают. Еще немного, и… А тут появился Яша, да еще и хороший…

Ошарашенный первой новостью и обрадованный второй, Лейб вымолвил:

– Если он такой хороший, как ты говоришь, то мы не против. Да, Ривэле?

В тот вечер у них был необычный шабат. Допоздна оставались за столом, пили чай, разговаривали. Нохум увлеченно рассказывал про Бэлу, Лея отвечала на вопросы про Яшу. Как познакомились, как полюбили друг друга, какие у них мечты и планы. Рива и Лейб задавали традиционные вопросы: про семьи, родителей, бабушек-дедушек. В конце концов сказали долгожданное «Мазл тов!»[38] и попросили Нохума и Лею как можно скорее познакомить их со своими избранниками.

В следующие несколько недель Лейб и Рива знакомились с Бэлой и Яшей, потом с их близкими и наконец сказали окончательно: «В добрый час!» Единственное, о чем попросили, – подождать со свадьбами, пока в семье не закончится траур по Арону и дяде.

В конце 1938 года, когда срок траура вышел, с разницей в две недели в Райгороде сыграли две свадьбы. На обеих Лейб и Рива были в роли родителей. Обеим молодым семьям Лейб купил дома и дал денег на обстановку. Намереваясь сделать такие подарки, он немного опасался, что Рива будет возражать. Скажет, что у них у самих дети растут, нужно о своей семье думать и так далее. Но Рива его поддержала. Сказала:

– Твой отец тоже бы так сделал.

– Если б дожил… – согласился Лейб.

– Он не успел. Значит, ты должен. Слава Богу, что смог…

Нохум с Бэлой решили пока детей не заводить. Нохум мечтал стать летчиком, его жена хотела окончить техникум. Сказали, что выучатся, обустроятся, а через два-три года и о детях можно будет подумать.

А у Леи с Яшей вскоре родились мальчики-близнецы. Веселые, толстые и крикливые. При этом внешне совершенно друг на друга непохожие. В честь рождения сыновей папа Яша посадил перед домом два грецких ореха. Сказал, что орех символизирует силу тела и твердость духа. И что, когда его мальчики вырастут, орехи с этих деревьев пойдут на их свадебный штрудель. И еще сказал, что когда он состарится, то будет в тени орехов играть с внуками в домино. Поэтому между деревьями он соорудил стол и две скамейки.

Устроив зятя на денежную работу – зоотехником в колхозе «Красный пахарь», Лейб обеспечил семье сестры стабильные заработки. Он хотел пристроить и Нохума, но тот отказался. Уехал в Киев и поступил в летную школу. С понедельника по пятницу учился летать, а на выходные приезжал к семье в Райгород.

По субботам и праздникам вся семья собиралась в большом доме Гройсмана. Первый тост, глядя на бережно сохраненное Лейбом семейное фото, поднимали за погибших родителей. Потом поминали Арона и дядю Велвла и пили за здоровье тети. После обсуждали мелкие и крупные житейские вопросы, делились новостями, строили планы на будущее.

На сорокалетие родственники скинулись и подарили Гройсману диковинный по тем временам подарок – ламповый радиоприемник СВД. Рива поставила его на табурет между окнами, под старым семейным фото, и накрыла льняной салфеткой. Семе и Рае строго-настрого запрещалось его трогать.

Собираясь утром на работу, Лейб включал приемник, слушал веселые песни и бравурные марши. Завтракал под бодрые сводки о невиданных успехах советского социалистического строительства.

Завершая выпуск новостей, диктор говорил: «Жить стало лучше, товарищи! Жить стало веселее!» Повторяя за диктором: «Веселее-веселее», Гройсман кивал головой, выключал приемник и уходил на работу.