Читать книгу Райгород - - Страница 3

Пролог

Оглавление

Солнечным июльским днем по тихой тенистой улице, круто поднимающейся от Южного Буга к центру города, убрав руки за спину, медленно шагает высокий крепкий старик. Он одет в синий шевиотовый костюм с вытертыми до блеска рукавами и белую застиранную рубашку. На голове его серый бесформенный картуз, на ногах – стоптанные, покрытые пылью ботинки. Утомленный жарой и крутым подъемом, старик время от времени останавливается. Сняв картуз, утирает им лоб, тяжело вздыхает и что-то бормочет. Отдышавшись, разочарованно машет рукой и идет дальше. Миновав невысыхающую лужу у водопроводной колонки и увитый диким виноградом забор, он сворачивает в узкий переулок и через минуту оказывается во дворе своего дома.

Жарко. В знойном мареве кружатся мухи. Пахнет горячей пылью и нагретой травой. В зарослях чертополоха дремлет кот. Суетясь и чирикая, в пыли купаются воробьи. Беспокойные голуби требуют свою вечную «че-куш-ку!». На старой покосившейся скамейке сидит Роза, соседка старика. На ней цветастый сатиновый халат и разношенные тапки на босу ногу. Уложив внука спать, Роза вышла подышать свежим воздухом, уселась в тени ветвистой акации, разомлела и задремала.

Увидев ее, старик радуется, думает, что наконец-то есть с кем словом перемолвиться. Тем более что он сегодня уже успел побывать на кладбище, в собесе, в сберкассе, и у него куча новостей. Старик осторожно опускается на край скамейки и тихо прокашливается.

– Здравствуйте, дядя Лева! – произносит Роза, не открывая глаз. – Ну, что слышно?

Старик ждал этого вопроса. Он рад, что Роза не торопится и готова с ним поговорить.

– Хочешь хохму? – усаживаясь поудобнее, начинает старик. – Я сегодня пришел в сберкассу, так меня не хотели пускать! Охранник подумал, шо я – нищий! «Ботинки, – сказал, – у вас рваные!» Я – нищий! Как тебе это нравится?! Если б этот, извини за выражение, поц, знал, сколько у меня денег на книжке, он бы так со мной не разговаривал!

Роза открывает глаза и как бы ненароком опускает взгляд на стариковские ботинки.

– Шо ты смотришь?! – восклицает старик. – Это я специально надел! Шоб та баба в собесе увидела, какой я бедный, и быстро все оформила. Ты же знаешь, как это у них принято: заявление, рассмотрение, перерасчет… Как говорится, афн бойдем бакцах кнышес[1].

Пока Роза мысленно переводит, старик продолжает:

– Слушай, ты б ее видела! У нее та-а-акие ногти! Длинные, красные. А!.. Вот мне интересно, как она с такими ногтями стирает, варит, дом убирает!

– Я ее знаю… – вздыхает Роза. – Галя, на Островского живет, за колонкой… Не помните? Ну, неважно… Короче, у нее муж все делает.

– Муж?! – изумляется старик. – Муж варит?!

– И стирает! И дом убирает!

– Ой-ой-ой-ой… – закрыв глаза, качает головой старик. – Кого-то это мне напоминает…

«Сейчас опять про сына заговорит…» – думает Роза. И действительно, не проходит секунды, как старик произносит:

– Ты можешь мне объяснить, почему нельзя приехать? Чем Сема так занят, шо ему нет времени родного отца навестить?

– Дядя Лева, мы уже сколько раз за вашего Сему говорили! – устало произносит Роза. – Во-первых, не близкий свет. Во-вторых, он занят, он большой начальник…

– Он не просто начальник, Розочка, он – министр! – уточняет старик.

– Вот! – соглашается Роза. И добавляет: – Вы думаете, мой Аркадий лучше? Я ему говорю: «Как ты в этой Москве живешь? Шум, гвалт, можно с ума сойти…» А он отвечает: «Большой город делает меня твердым!» Хотела бы я знать, что это значит…

– И не говори, Розочка, – соглашается старик, – они все такие, все поколение. За внуков я вообще молчу… Раньше ведь как было? Погромы были, революция, голод, войны. Через что мы только не прошли! А жили – как положено! Дети уважали родителей, жена была – жена, муж был – муж! Брат помогал брату, сосед – соседу. А сейчас? Все образованные, сытые, дом полная чаша, а живут черт знает как!

Роза пытается что-то сказать. Но старик не дает.

– Не перебивай! – хлопая себя по колену, повышает он голос. – Вот скажи, почему дети от родителей получают рост, волосы, уши, я знаю… нос. А мозги – не получают, а?

Роза давно знает старика. Больше сорока лет они живут по соседству. Вся жизнь, как говорится. Роза не хочет огорчать пожилого человека, опасается за его здоровье.

– Дядя Лева, а что Нюма пишет? – выждав мгновение, меняет она тему.

– Нюма? Пишет… Кстати, я его за это тоже однажды спрашивал. Еще до того, как он уехал. Так знаешь, что он мне сказал? Сказал, шо я темный человек! Есть, говорит, такой ген, шо отвечает за волосы и прочее. Ген-шмен… Я ему спрашиваю: «Хорошо, я старый, необразованный, а ты молодой, грамотный. Так скажи, а нет такой ген, шоб отвечал за совесть?» Так он с меня смеялся…

Роза сочувственно качает головой.

– Я, Розочка, так думаю, – продолжает старик, – каждое поколение должно быть лучше предыдущего! Лучше! Ты согласна? Роза опять кивает.

– Вот умница! Приятно с тобой разговаривать, Розочка! Только кто нас слушает?! Никто… И поговорить нема с кем! Когда-то можно было со стариками обсудить, с раввином посоветоваться. А сейчас я уже сам старик. За раввина и говорить нечего, кто его видел!

– Бабушка-а! – слышится из открытого окна.

– О! – вскакивает Роза. – Борюсик! Иду, любочка, иду! Что тебе дать? Есть бульончик, курочка, котлетки…

В окне появляется заспанный пятилетний Борюсик и сообщает:

– Мор-р-роженое!

– Шоб ты нам был здоров! – умиляется старик. – Бежи, Розочка, бежи, гэй гезинтэрэйт![2]

Роза торопливо прощается и, подобрав ногами свалившиеся тапки, убегает.

Оставшись один, старик опять вздыхает. Закрыв глаза, думает, что у него, слава Богу, тоже есть внуки. Вспоминает, что когда-то и они были маленькие, а сейчас выросли, разъехались. «Как там Нюма? – думает он про младшего. – Нужно ему написать. Напишу, что в собесе был, за Розу напишу, за ее внука. А в конце…» И, прикрыв глаза, старик думает, о чем еще поведает внуку. Ему надоело описывать погоду, быт, соседей, отвечать на вежливо-дежурные вопросы о собственном здоровье. Он хочет написать что-то важное. Вспомнить мудрую притчу, дать дельный совет. Но никак не удается подобрать правильные слова. Из-за этой чертовой жары невозможно сосредоточиться. Он отвлекается, быстро устает. Садится и тут же засыпает. Ему и сейчас хочется закрыть глаза, подставить лицо теплому ветерку и подремать. Недолго, пять минут…

На соседней улице дребезжит трамвай. Вслед ему лает потревоженная собака. Потягивающийся кот пугает стайку суетливых воробьев. Они с шумом разлетаются. Из раскрытого окна слышится: «Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует…» И сразу же слышится диалог Розы с внуком. Он, кажется, согласился на котлетки.

Старик открывает глаза и оглядывает пустой, залитый ярким послеполуденным солнцем двор. Вспоминает, что почти так же когда-то выглядела в Райгороде улица его детства. Конечно, не было машин, бензиновой гари, асфальта, столбов с проводами, радиоточек… Но так же светило солнце, отбрасывала тень акация, лаял злобный пес у дяди Василя, так же пахла горячая трава, звучали детские голоса… Он думает, что прошло столько лет, а ничего, в сущности, не изменилось. Он прожил длинную жизнь, и в ней случалось всякое. Горе, потери, разочарования… Хотя и хорошего было немало. Чего больше? Он и сам не знает. И даже хотел бы узнать, так никто не понимает, как это измерить. Хорошо бы встретить какого-нибудь мудрого человека и все ему рассказать. Но кому интересна чужая жизнь?! Каждому, как говорится, своего хватает… Но, если представить, что такой человек найдется, он бы рассказал. Честно, не упустив деталей, не утаив фактов. И когда он закончит, пусть этот человек скажет: «Да, Лейб Гройсман, ты прожил достойную жизнь». Или, наоборот, разочарованно покачает головой и спросит: «Не стыдно?» Но еще лучше, если бы этот человек ничего не сказал, а просто взял да и положил все на бумагу.

1

«На чердаке пекут кныши» (идиш). Из еврейской народной песни. – Здесь и далее примечания автора.

2

Хорошей тебе дороги (идиш).

Райгород

Подняться наверх