Читать книгу Райгород - - Страница 8

Трезво оценив ситуацию, Лейб открывать филиал действительно передумал. Более того, даже работающую лавку решил закрыть. И вовсе не потому, что испугался. Просто он понял, что обстоятельства изменились необратимо. Причем настолько, что изжила себя сама идея. В такое тревожное время, рассудил он, людям не до праздников и застолий. Не имея регулярных доходов и не видя перспектив, люди будут экономить. Следовательно, деликатесов покупать не станут. А если так, то и лавку держать незачем.

Приняв решение, он сообщил о нем Нохуму и Лее.

– Жалко, конечно… – говорил он. – Столько сил потрачено. Да и заработок был неплохой. Но что поделаешь…

– Ничего, брат, – отвечал Нохум, – прокормимся! Вон у нас сколько всего остается: картошка, морковка, масла полбочки!

– И леденцов штук пятьдесят! – добавляла Лея.

– Это точно! – соглашался Лейб. – Главное, не переживать! Не пропадем!

Но, успокаивая брата и сестру, он отдавал себе отчет, что сам не знает, как и чем зарабатывать на жизнь. Много идей тогда крутилось в его голове. Но главной в конце концов стала следующая.

Когда-то мадам Лавровская давала ему журнал, название он не помнил. И там была статья о том, как предприимчивые люди зарабатывали во времена разных войн. Какие-то банкиры – Ротшильды, кажется – давали взаймы королям. Фабриканты и заводчики (фамилий он тоже вспомнить не мог) поставляли для армий оружие, боеприпасы и технику. Другие – обмундирование. И все это приносило им неплохие деньги! В той статье, вспоминал Лейб, еще были рассуждения о том, что зарабатывать на войне – нехорошо. (Там еще было слово, которое ему очень понравилось – «неэтично».) Но, с другой стороны, любая война нуждается в финансировании, в том числе частном. И если с этим согласиться, то нужно согласиться и с тем, что деловые люди не должны работать себе в убыток. Да и вообще, утверждал автор, на войне морали нет. «Или все-таки должна быть?» – размышлял тогда Лейб. И тут же сам себя спрашивал: «А где она вообще есть, эта мораль?»

И вот сейчас он вспомнил ту статью и подумал, что тоже так может. Чем он хуже? На большие гешефты ему, конечно, замахиваться не стоит, а вот поставлять для армии продукты он бы, пожалуй, смог. Как говорится, почему нет.

Правда, нужно себе честно признаться, что эта парнуса ему пока не знакома. Оптовая торговля – это не в лавке торговать! Здесь свои правила, свои законы. Так как никакого собственного капитала не хватит, нужно получить заем в банке. Заиметь надежных поставщиков. Организовать доставку и хранение. А это склад, телеги, лошади, грузчики, счетоводы… Которых, кстати, нужно нанять. Причем не родственников, а посторонних, квалифицированных. Он никогда ничего такого не делал, даже не знает, как к этому подступиться…

И потом, самый главный вопрос – кому продавать? С какой именно армией следует иметь дело? Продавать красным – белые убьют, с белыми иметь дела – красные зарубают. Можно, конечно, игнорировать и тех и других и продавать петлюровцам, анархистам или… черт их маму знает, как они там все называются. Но, с другой стороны, все эти сотники, куренные, атаманы, командиры – ничем друг от друга не отличаются. В том смысле, что никогда не знаешь, чего от них ожидать. Могут не заплатить, ограбить, даже убить могут. Короче, сто вопросов и ни одного толкового ответа… Но как правильно говорят гоим: «Волков бояться – в лесу не гуляться». Другими словами, пока не начнешь, ничего и не поймешь…

Поразмышляв так неделю-другую, Лейб по традиции поехал советоваться к дяде. Тому идея не понравилась. То есть показалась хорошей, но рискованной. После недолгого разговора дядя сказал: нет. Лейб еще горячился, приводил резоны, демонстрировал расчеты. Но убедить так и не смог. В итоге договорились, что дядя не в деле, но и племянника ограничивать не станет. При этом денег дяде возвращать не нужно и на свою часть прибыли от нового гешефта он тоже не претендует. Но если Лейбу потребуются помощь или совет, то всегда пожалуйста! Лейб же сказал, что дядину долю все равно будет начислять и за советом придет. Если, конечно, понадобится. На том и распрощались.

На следующий день Лейб взялся за дело. Мобилизовал все имеющиеся наличные деньги. Объехав соседние села, на новых условиях договорился с крестьянами о закупках. В своем дворе соорудил навес. Арендовал у соседа амбар. Поехал на ярмарку в Мурафу и купил там ломовую лошадь и новую телегу на рессорном ходу. Проинструктировал брата и сестру. Нанял толкового счетовода Бройтмана из Перцовки и трех местных грузчиков. Через неделю все было готово. Осталось только приколотить табличку.

На новой он написал: «Военные провиантские склады». (Имя и фамилию владельца, поразмыслив, решил не указывать.)

Вскоре дело пошло. Да так, что Гройсман сам не ожидал. Товар он стал отгружать уже не фунтами, ведрами и ящиками, как раньше, а пудами, мешками и телегами. Трудился как вол. Не успевал поесть. Спал по три часа в сутки. Сестра с братом спали на час больше.

Игнорируя классовые противоречия, Гройсман в конечном счете решил, что будет продавать товар всем, кто в состоянии за него платить: красным, белым, зеленым, анархистам. Петлюровцам? Почему нет! Махновцам? Да пожалуйста! Лишь бы платили! Вспоминая отцовские наставления, он был одинаково учтив и доброжелателен с представителями всех воюющих сторон. В итоге за неделю стал зарабатывать больше, чем прежде за год.

Кстати, опасения его не подтвердились. Несмотря на беспорядки и обычное для того времени беззаконие, все покупатели вели себя более или менее пристойно. Не грабили, не своевольничали, даже за товар платили сполна и в срок. (Видимо, еще сказывалась инерция деловых традиций старого времени.)

Для конных эскадронов Симона Петлюры Гройсман подрядился поставлять овес и муку. Так как петлюровцы планировали оставаться в Райгороде долго, заказ сделали большой, с запасом. Заплатили вперед за весь товар. Гройсман поставил первые двести пудов овса. Еще четыреста собирался привезти в течение месяца. Муку должны были доставить в понедельник. Но в ночь с пятницы на субботу петлюровцы из Райгорода неожиданно ушли. Гройсман хотел вернуть деньги. Некому было.

На смену Петлюре пришел красный командир Котовский. Жители встретили его радушно. Отведав приветственных хлеба-соли, красноармейцы потребовали самогона, причем много и быстро. Пока местный староста растерянно вращал глазами, Гройсман сказал: «Нема вопросов, панове! К завтраку все будет!» Объехав за ночь соседние села, он скупил у крестьян двести четвертей отборного первака. Утром сгрузил его в сарае красноармейского интенданта Исаака Каплуна, того самого дядиного знакомого, который говорил, что после революции не будет бедных.

Здесь нужно прерваться, ибо история Исаака Каплуна примечательна.

Исаак родился и вырос в крохотном местечке под Киевом в бедной еврейской семье. К своим неполным девятнадцати годам он мог бы освоить какое-то ремесло, помогать родителям, завести собственную семью, словом, жить нормальной жизнью, как все. Но Исаак ничего этого не сделал. Ибо находился в глубоком экзистенциальном кризисе. Суть кризиса заключалась в следующем.

С одной стороны, у юноши была настоящая еврейская душа и ему хотелось хранить традицию: молиться, изучать Талмуд, читать Тору. С другой стороны, его увлекали революционные идеи. Испытывая традиционное чувство вины не только к собственному народу, но и к людям труда в целом, он мечтал избавить всех от векового рабства. При этом первые два его устремления конфликтовали с третьим – желанием заработать побольше денег и выбраться из векового плена нищеты, в котором пребывали несколько поколений его семьи.

В поисках способа примирить первые два устремления Исаак стал искать евреев-революционеров. В итоге записался в какой-то диковинный кружок последователей трудовой партии Бунд. И почти сразу влюбился в руководителя кружка, феминистку Фаню Розенблюм. В ответ на признание в любви Фаня сообщила Исааку, что любовь – это архаичный пережиток, а раз так, то мужчины – существа бесполезные. Исаак обиделся. Причем ладно бы на Фаню, он рассердился на весь кружок! И со скандалом его покинул. Не спал ночь, а наутро решил, что если уж что-то в жизни менять, то кардинально! В тот же день собрал вещи и покинул родительский дом. Правда, уехал недалеко – в Белую Церковь.

Там он встретил большевиков. Обнаружив, что почти все они – евреи, обрадовался и тут же к ним присоединился. Более того, активно включился в работу. И быстро обнаружил, что новые соратники ему тоже малосимпатичны. Он думал, что вместе они будут бороться за счастье трудового народа, в первую очередь – собственного. Но пришлось участвовать в неожиданных и в целом малоприятных мероприятиях: закрывать синагоги, преследовать сионистов, высылать раввинов, разгонять хедеры. Евреи-большевики, стремившиеся к братскому единению всех народов, начали с упразднения собственного. Исааку это категорически не понравилось, и он решил размежеваться и с большевиками.

Исчерпав возможности для национальной и политической самореализации, Исаак решил на какое-то время сместить фокус, а именно – сосредоточиться на заработках. Что в условиях бушевавшей вокруг Гражданской войны было непросто. Тогда Исаак резонно предположил, что зарабатывать нужно подальше от родины. Например, в Румынии. Во-первых, недалеко, во-вторых, там не воюют, а в-третьих, он слышал, что в тех краях деньги сами в карманы прыгают!

Дорога в Бухарест лежала через Жмеринку. Там Каплун познакомился с человеком, который рассказал, как совместить революционные убеждения, еврейский образ жизни и личные заработки. Нужно вступить в Красную армию и стать интендантом. На вопрос, что это значит, новый знакомый объяснил, что так в армии называют снабженцев. Они тогда проговорили еще часа полтора, и поезд на Бухарест уехал без Каплуна.

В тот же день Исаак явился в ближайшее расположение Красной армии. Нашел командира. Сообщил ему, что имеет большой опыт революционной борьбы и хозяйственной деятельности. Через полчаса он примерял красноармейскую форму.

В день, когда Гройсман привез самогон, исполнилось ровно три месяца, как Каплун служил у красных. Дочитывая у себя в сарае утреннюю молитву «Шма Исраэль», он никак не мог сосредоточиться на ее содержании. Отвлекали его две мысли: во-первых, как избавиться от опостылевшей Броньки-комиссарши, которая, как солдат, храпит за занавеской, и, во-вторых, хорошо бы заиметь надежного компаньона-поставщика из гражданских. Чтоб мог возвращать комиссионные при оплате за поставленный товар.

И тут в расположение хозяйственного батальона, скрипя и позвякивая, вкатилась телега, груженная самогоном. Натянув вожжи, Гройсман остановил лошадь и ловко спрыгнул на землю. Звякнули бутыли. Заржала лошадь. На шум вышел Каплун. В его руках был раскрытый молитвенник. На голове вместо кипы лежала буденновка. На узких покатых плечах криво висел грязноватый талес[21].

Увидев странного еврея, Гройсман оторопел. Через мгновение осторожно, с вопросительной интонацией, произнес:

– Шалом!

– Шалом-шалом… – не удивившись, ответил Каплун и спросил: – Вус осты гебрахт?[22]

Услышав знакомую речь, Гройсман решительно скинул брезент. В лучах утреннего солнца блеснули зеленые горлышки. По двору распространился густой запах сивухи.

Пока радостные красноармейцы разгружали самогон, Гройсман и Каплун познакомились, разговорились и почти сразу подружились.

В конце беседы Каплун заплатил за товар. Гройсман отсчитал пятнадцать процентов и вернул Каплуну. Пересчитав комиссионные, Исаак покровительственно похлопал Лейба по плечу и весело сказал:

– Теперь ты видишь, шо с нами, коммунистами, таки можно иметь дело?!

Красная армия квартировала в Райгороде две недели. Все это время бойцы беспробудно пили, дрались и орали революционные песни. Нанесли местечку значительный урон: повалили заборы, вытоптали огороды, переломали кусты и фруктовые деревья. Самогон красноармейцы получали со склада, а закуску им предложили добывать самостоятельно. В итоге во многих хозяйствах недосчитались кур, уток и гусей.

Гройсман слышал, как сосед Гнатюк жаловался другому соседу:

– Забрали порося и тут же прирезали!

– Скажи спасибо, шо тебя не прирезали…

– Та не, красные не убивают. Насилуют, это да…

– Та ты шо! А кого снасиловали?

– У Терентихи, эту…

– Та ты шо!!!

– Та не, козу…

– А, ну слава Богу. А Терентиха шо?

– Шо-шо… Ничо. Сказала: «Могли ж забить! А так – ничо страшного…»

Потом власть опять сменилась.

Выбив красноармейцев, Райгород занял отряд Добровольческой армии Деникина.

– Г-граждане к-крестьяне! – заикаясь, выступал на сельском сходе белогвардейский штабс-капитан. – Революция з-закончилась! Большевистский мятеж п-подавлен! Мы наведем к-конституционный порядок! Восстановим м-монархию!

Евреи слушали, обменивались тревожными взглядами. Крестьяне одобрительно кивали. Из толпы кто-то осторожно интересовался:

– А горилку пить будете?

– А курей, свиней резать?

– Не б-бойтесь! – отвечал штабс-капитан. – К-коммунистическая мразь б-будет на-аказана! Жиды за все о-ответят!

Толпа встревожилась. «Что с нами теперь будет?» – запричитали люди. «Что будет со всеми, то будет и с вами», – отвечали им другие люди. Но как бы там ни было, после таких слов в воздухе повисло тревожное ожидание погрома. Прошли слухи, что по степени жестокости и масштабу разрушений деникинские погромы страшнее прежних, дореволюционных.

В тот же вечер в синагоге собрался совет общины. Посовещавшись, решили, что есть только один выход – откупиться. Дали команду собирать золотые монеты и украшения. Стали прикидывать, кого назначить парламентером. Не сговариваясь, подумали про Гройсмана. Решили, что, во-первых, он умеет со всеми общий язык найти, а во-вторых, хорошо говорит по-русски. Тут же за ним и послали.

Не то чтобы Лейб такому заданию обрадовался. Но и отказываться не стал. Во-первых, если община решила, нужно выполнять. А во-вторых, ему оказано нешуточное доверие. Не каждому выпадает шанс проявить себя в роли героя-спасителя.

Поздним вечером следующего дня, получив от ребе фунт золота, Гройсман отправился к штабс-капитану. Офицер повел себя неожиданно. Усадил бледного гостя за стол, предложил чаю и вежливо поинтересовался целью визита.

Выслушав сбивчивый рассказ, от выкупа категорически отказался. Более того, сообщил, что жидам нечего беспокоиться, погрома не будет. И тоном, близким к извиняющемуся, пояснил:

– П-просто не успеваем-с. На р-рассвете выдвигаемся на Х-херсон!

Гройсман так удивился, что даже не нашел что сказать. Лишь пробормотал:

– Не бывал, говорят, красивый город…

Штабс-капитан усмехнулся и сказал, что тоже не бывал, но по прибытии обязательно полюбуется достопримечательностями. Потом сообщил, что, если у посетителя больше нет вопросов, то он его больше не задерживает. После чего встал, щелкнул каблуками и почтительно склонил голову.

Гройсман так впечатлился приемом, что ему захотелось сказать что-то соответствующее. Но во рту пересохло, да и слов он подходящих не нашел. Поэтому торопливо попрощался и, чуть не уронив стул, поспешно вышел.

По дороге домой Лейбу было не по себе. В первую очередь он переживал из-за собственного косноязычия. Он никогда за словом в карман не лез, а тут растерялся. Но с другой стороны, а что он мог ответить? И тут Лейбу припомнились папины слова, что мужчину украшают не слова, а дела. Точно! На благородство он ответит благородством! Он не будет продавать деникинцам провизию. Он ее подарит! Вот сейчас вернется к себе, загрузит пару телег овощей, крупы, муки, масла и – доставит! Увидев товар, штабс-капитан спросит: «Сколько платить?», а Лейб махнет рукой и скажет: «Грошей не надо! Так берите!»

Но не успел он додумать эту мысль, как в голову пришла другая – бежать отсюда, пока цел. Что он тут же и сделал.

Добежав до дома, плотно запер дверь, скинул сапоги и в изнеможении рухнул на кровать. Опуская голову на подушку, подумал, что вначале немного отдохнет, а только потом пойдет в синагогу доложить, как все прошло.

Подумал и сразу уснул.

Разбудил Лейба стук в дверь. Открыв ее, он увидел на пороге раввина и старосту. Прямо с порога гости стали горячо его благодарить, восхищаться смелостью и отвагой. Как он так умудрился все организовать? Это ж надо – деникинцы не просто не тронули евреев, но и вообще покинули местечко?! Пусть Лейб им расскажет. Нет, не только им! Пусть он всем расскажет!

Гройсман уже открыл рот, чтоб рассказать, как все было на самом деле, но в последний момент передумал. Просто скромно опустил глаза и развел руками. Визитеры еще какое-то время потолкались, взяли обещание, что вечером Лейб придет в синагогу, и ушли.

Выпроводив их, Лейб стал собираться на работу. Надел штаны и рубаху, натянул сапоги. Взявшись за пиджак, почувствовал, что он тяжелый. И тут же в ужасе сообразил, что в суматохе забыл про золото. Первым желанием было броситься вдогонку и вернуть ребе драгоценности, но пиджак зацепился за гвоздь. Дернув пару раз и не сумев его снять, Гройсман подумал, что, может, уже и не нужно никуда бежать. Как говорится, не судьба. Поколебавшись еще мгновение, он вынул из кармана мешок с золотом и унес его на чердак.

Какое-то время после той ночи Гройсман испытывал муки совести. Честно говоря, он и сам не понимал, почему так поступил. Не то чтобы ему хотелось присвоить чужое, обмануть общину. Боже упаси, даже в мыслях не было! А что было? Поразмыслив, он пришел к выводу, что руководствовался чем-то вроде тщеславия. Все думают, что он герой, уберег местечко от погрома. Но, вернув золото, пришлось бы признаться, что его заслуги в уходе деникинцев нет. А это удар по самолюбию. Вот он и не сказал правды. Но, с другой стороны, он ведь никого и не обманул. Его не спросили, он и не рассказал.

В конце концов Лейб пришел к выводу: как случилось, так случилось. И пусть все идет, как идет. Драгоценности он надежно спрятал и решил, что ничего оттуда не возьмет. Пусть лежат. Жизнь подскажет, как правильно поступить…

В течение следующего года власть в Райгороде менялась восемь раз.

Все борцы за народное счастье вели себя примерно одинаково. Заняв местечко, собирали людей на сход. Обещали сытую жизнь, справедливый суд и гуманные порядки. Потом становились на постой к жителям и тут же начинали их обирать. Если хозяева возражали, добро отнимали силой. Напившись, бойцы били посуду и орали песни. Дрались и крушили мебель. Насиловали девок, а то и баб. Ну и, конечно, «для порядка» поколачивали евреев. «А как, – говорили они, – чтоб жиду по морде не дать? Не по-людски как-то…»

Люди от всех этих безобразий устали. Из-за безвластия и нестабильности нарушился привычный жизненный уклад. Так как не ясно, что делать с урожаем, стали меньше сеять. Скотину тоже держать незачем, все равно отнимут – не эти, так другие, не другие, так третьи. Торговля тоже утратила смысл: зачем зарабатывать, если не на что тратить. «И вообще, – роптали люди, – неизвестно, живы ли будем…»

Крестьяне лениво копались в огородах, варили самогон и без меры пили. Евреи вяло ремесленничали и осторожно торговали.

Никто не строил планов на будущее, жили днем сегодняшним. В синагоге ходили разговоры: «Ничего, даст Бог, будет лучше…» – «Лишь бы не было хуже!» – «Куда уже хуже…»

В конце концов Райгород заняли отряды красного командира Егорова при поддержке конницы Тухачевского. Установилась какая-то минимальная дисциплина. До жителей довели нормы довольствия для ставших на постой солдат и офицеров. Одновременно за мародерство осудили и сразу расстреляли двух красноармейцев. Новые порядки никому не нравились. «Но лучше уж такие, чем совсем никаких», – говорил раввин. С ним соглашались ксендз и батюшка. И люди им верили. А кому еще?

Гройсман же, в отличие от земляков, к переменам относился более или менее спокойно. И даже одобрительно. Считал, что такая неразбериха заработкам не препятствует, а наоборот – способствует.

Еще через какое-то время стало окончательно понятно, что большевики пришли надолго. Осознав это, Гройсман перевел опт обратно в розницу. Амбар отремонтировал и вернул соседу. Лошадь с телегой добровольно передал в распоряжение Красной армии. Выплатив полугодовое жалованье, рассчитал работников. Закрасив белой краской твердые знаки, вернул на место прежнюю табличку. И стал торговать, как раньше. На вопросы соседей «как дела?» отвечал: «Потихоньку…» Он действительно не торопился. Размышлял так: «Прилично накопил. На жизнь хватает, и слава Богу! А там видно будет…»

Вскоре, умаявшись от экономических невзгод, власть ввела нэп[23] и стала поощрять инициативу частников. Поразмыслив, Гройсман решил, что в таких условиях можно вновь как следует развернуться.

На этот раз дядя с его решением согласился. Более того, сказал, что у себя в Жмеринке он уже развернулся. При этом предупредил:

– Но имей в виду, нужно пойти в фининспекцию и взяться на учет.

Гройсман «взялся». Получив патент, стал торговать легально. Отношения с властью выстроил единственно разумным способом – небольшие налоги аккуратно платил государству, а значительно большую сумму отдавал фининспектору лично. Тем более что инспектором стал его старый друг и надежный компаньон Исаак Каплун.

Ассортимент в лавке Гройсмана существенно расширился. Теперь тут можно было купить не только ведро картошки, ящик яблок или бутыль масла, но и «сопутствующие» товары: ткани, посуду, конскую упряжь и даже стройматериалы. Причем сопутствующие товары приносили даже большую прибыль, чем продукты. Причина была в следующем.

Гражданская война и «военный коммунизм» привели к гиперинфляции. Население стремилось обменять быстро дешевеющие дензнаки на любой товар, который мог пригодиться в хозяйстве. Люди понесли Гройсману все виды денег, которые были тогда в обращении: царские кредитные билеты, «пятаковки», «керенки», «совзнаки», а также сомнительного достоинства местные купюры. Идя навстречу покупателям, Гройсман дал им возможность рассчитываться любым удобным способом. Бывало, даже допускал натуральный обмен: например, овес в его лавке можно было обменять на масло, а какой-нибудь старый буфет – на конскую сбрую.

Чтобы угнаться за инфляцией и вовремя платить поставщикам, Лейб раз в неделю отвозил мешок денег дяде в Жмеринку. Тот, добавив свой мешок, переправлял деньги в Киев или Одессу. Там всю эту макулатуру по черному курсу обменивали на золото, а позже, после реформы, – на советские червонцы и рубли.

Кстати, во время денежной реформы 1922–1924 годов дядя привез из Киева плакат, который Лейб повесил у себя в лавке. На плакате были стихи Маяковского:

Нужно сказать, что «твердый курс» у Гройсмана был не совсем твердым, а довольно мягким, точнее, гибким. Что позволяло зарабатывать не только торговлей, но и на курсовой разнице. Кстати, плакат провисел недолго. После того как покупатели стали пробовать новые монеты на твердость, а ассигнации на вкус, Гройсман его снял.

К концу двадцатых годов Лейб возмужал, окреп, набрался опыта. Более или менее поставил на ноги Лею и Нохума. По случаю выгодно купил соседний дом, по площади значительно больший, чем старый, родительский. Лавку перенес туда. Теперь ее стали называть на новый манер – «магазин».

Ассортимент в магазине расширился еще больше. Теперь там продавалось практически все, что могло пригодиться людям в их повседневной жизни. В левом крыле были продукты: фрукты и овощи, мясо и рыба, а также бакалейные товары и алкоголь. В правом разместился хозяйственный отдел с тканями, галантереей, одеждой и обувью. Во дворе, под навесом, продавались пиломатериалы, скобяные товары и даже какая-то мебель.

Так Лейб Гройсман опередил время – задолго до того, как универсальные магазины стали появляться в больших городах, он открыл самый настоящий универсам в своем родном местечке.