Читать книгу Небо ближе к крышам. Рассказы и повести - - Страница 11

Не у всякого действующего генерал-майора советской милиции была жива и здравствовала в уме и твёрдой памяти бабушка! Будь она по материнской или по отцовской линиям.

Пока родишься-выучишься, пока дослужишься до сияющего кителя со звёздами на погонах, её, увы, нет.

Жизнь…

Милиционер Нурвин был единственным на весь Верхний квартал Гуджарати генерал-майором, а его бабушке спокойно исполнилось девяносто семь лет: женская линия, ранний брак, в нём – первая дочь, у неё ещё более быстрое, в подражание молодой маме, замужество – не частая, но простая в этих местах арифметика.

Каждый день, когда влажные на рассвете красные крыши невысокого города, благодарно отсвечивая набирающему силу солнцу, согревались в его крепнущих лучах, и начиналась с первой чашки чёрного, с пенкой, кофе работа без каких-либо выходных генерал-майора.

Она была немыслимо тяжела: преступники, без конца оперативные совещания, соблазн превысить полномочия, внутренняя борьба с личными интересами и, конечно, страх перед неизбежным социалистическим наказанием в случае победы личных интересов.

Запьёшь от такой жизни.

Как сообщают хроникёры и сплетники, помимо кофе он пил круглосуточно то водку, то вино, то коньяк, то всё вместе.

При этом, закалённый напитками умелый генерал-майор, оставаясь внешне трезвым, всегда монотонно перепивал всех.

Какие только мужественные люди не оседали безжизненными валунами за столом после попойки с ним!

Лёгкое тайное наваждение с ним случилось только раз. После зимнего, как раз в связи с присвоением ему звания генерал-майора, громозвучного банкета.

Он тогда, оцепенев от неожиданного первого головокружения, смотрел в окно на редкий и робкий в южном городе снег и видных ворон, наглыми лапками расчёркивавших его чистоту торопливыми каракулями.

После чего дал себе слово офицера, что никогда никому не признается, что видел чёрные самолёты в рухнувшем белом небе. Но скоро, преследуемый воспоминанием о том дне, как ребёнок, рассказал обо всём бабушке: она ведь единственная, как могла, боролась с его тягой «к погибели» через алкоголь. Остальные: мама, жена, два очень взрослых сына, а главное, он сам – предательски и давно сдались.

Собутыльник генерал-майора полковник А. считал, что если женщина мило поправляет шлейки бюстгальтера под воздушной блузой в присутствии мужчины – это знак доверия! С него могут завязаться отношения. Он, округлив пьяные губы, полез под форменный китель двумя пальцами правой руки «показать», как она это делает.

Собутыльник генерал-майора подполковник Б. считал, что если женщина торопливо поправляет шлейки бюстгальтера под весомой блузой в присутствии мужчины – это жест пренебрежения! Полного! Так не обращают внимания на мебель. Он, стянув пьяные губы, полез под форменный китель двумя пальцами левой руки «показать», как она это делает.

У него это получилось как-то правдоподобнее.

Разгорелся нешуточный хлёсткий спор.

Бес разных мужских слов попутал милиционеров.

Чтобы не доводить дело до ссоры и далее до рукопашной или дуэли, оба призвали в судьи генерал-майора, в служебном кабинете которого и разворачивалось обсуждение этого вопроса, как здесь говорили, «за коньяками-маньяками»: их неисчислимые бутылки, как на надёжно пополняемом складе, хранились в тяжёлом сейфе, предназначенном для заточения разных уголовных дел в картонных папках, укутанных слоями мрачной пыли с безнадёжным запахом срока давности.

Генерал-майор выразительно и отчётливо трезво произнёс, как верный пароль спорщикам сообщил:

– Ландыши!

Выяснилось, их – в изумрудно-белом букете – надо красиво «со взорами и дыханием» подарить женщине в любом – первом или втором – случае, чтобы или поблагодарить за доверие, или обратить на себя внимание!

Примирительно дыша, милиционеры вернулись к тихим словам и выпили за ландыши!

Некому было в тот вечер сказать офицерам, что тот знак/жест женщины может быть просто бессознательным…

Полковник, заполняя перерыв между тостами, рассказал, что ездил на море «нэ-с-женой» и как-то ближе к вечеру в затяжку нетерпеливо лизнул ей плечо после того, как она, поплескавшись в сияющих волнах, вся в капельках воды вышла к нему, бесформенно оплывшему обгоревшей свечой на песчано-ракушечном пляже.

– Кожа была солёной! – полковнику очень хотелось, чтобы подполковник ему завидовал, как старшему по званию.

Когда в кабинете раздался телефонный звонок, полковник и подполковник придорожными валунами уже окаменели вместе со стульями подле стола и его не слышали.

Генерал-майору сообщили, что его бабушке стало внезапно настолько плохо, что весь Верхний квартал уже тревожно сбегается к её дому. Обычная, из века в век, неказистая церемония местных: чуть что, собираться возле чьего-нибудь дома – то ли спасать, то ли громить. До последнего момента, а там как сложится, этого не знает никто.

Генерал-майор мчался на служебном авто сквозь красный слепящий свет светофоров, беспощадно, как обречённого коня, «пришпоривая» (Быстрее! Быстрее!) своего тюху-водителя.

В дом он входил, как ему казалось, чеканно, твёрдо, даже не шатаясь.

Но все встречные, кроме насупленных детей, почему-то, опасливо втягивая в себя животы и пряча взгляд, молча, мгновенно расступались перед ним.

– Чёрт, опоздал! – генерал-майор почувствовал горечь вкуса меди во рту и готов был, как и все внуки до него, обречённо узнать, что вот и его бабушку «никто не вылепит… вновь из земли и глины»14.

Но старушка, маленькая и хрупкая, как фарфоровая выцветшая игрушка, лежала на спине, склонив головку набок, и смотрела на него живо, с явным интересом.

– Пил?

– Нет!

– Врёшь!

– Чуть-чуть…

– В стельку! Я же вижу!

– С чего ты взяла?

– Трезвый внук не придёт проститься с бабушкой с табельным, наизготовку, пистолетом в руке.

Раздражённая бабушка генерал-майора прикрыла глаза, то ли чтобы притвориться спящей, то ли чтобы на секунду отлучиться из настоящего в то благословенное время, когда её внук был ещё таким маленьким, таким трогательным, таким прелестным! Как ландыш…