Читать книгу бестелый - - Страница 1

Все начинается со стука в дверь.

Журнал, сигарета, омлет, поздний рассвет, маленькая крошка на столе – все течет обыденно. А потом прорывается стук в дверь, и мне часто стучат в дверь: стучат, чтобы получше закрутил протекающий кран, чтобы занести почту, чтобы спросить, не хочу ли я купить пылесос или, еще хуже, взять кредит на пылесос – да, я определенно имею опыт со стуком в дверь. Но этот стук какой-то другой, этот стук как пришествие, как замирающая кислость на языке, и я почему-то сразу хорошо понимаю это.

Меня что-то гложет. Сосет под ложечкой. Вытираю руки о домашние штаны, медленно складываю газету – Марк, Марк, успокойся, Марк, ты один, давно один.

Здесь никого нет никого нет никого нет кто-то

Марк, открой дверь.

Мне кажется, что во мне нет костей, когда подхожу и пытаюсь посмотреть в глазок. Мне кажется, что ОНО вернулось, ОНО здесь, почти в моей квартире, на пороге, прямо передо мной. Почти, почти, почти. В желудке все сворачивается. Прислоняюсь лбом к прохладной двери и делаю несколько вдохов. Потные пальцы нащупывают пачку сигарет в кармане. Все нормально, Марк, все нормально, но ощущение нормальности пропадает, оно пропало еще тогда, когда я поднялся со стула, или тогда, когда услышал стук. Он повторяется – возможно, я брежу, возможно, это иллюзия, но он менее настойчивый, не такой требовательный, ОНО будто знает, что я уже тут, ОНО вежливо просит меня успокоиться.

Нет никакого ОНО, нет, это ушло, это давно не в моей жизни, это давно исчезло, осталось там – там, где не может быть этой квартиры, не может быть меня. Закрываю глаза, смотрю на блики света и выдыхаю.

Пальцы скользят на задвижке, и я быстро распахиваю дверь.

Пару секунд смотрю в глаза напротив, пара секунд требуется для узнавания, и внутри меня все замирает, я чувствую только пустоту, а потом все возвращается с небывалой силой, меня почти трясет, и я с той же скоростью, что и открыл, пытаюсь захлопнуть дверь, но он придерживает ее ногой.

ОНО тут нет, тут есть он, которого я почти забыл, тут есть он, просто он, но я знаю, что он принес ОНО с собой. Мой иррациональный страх становится мне понятным, и я мгновенно хочу уйти, а он держит чертову дверь. И улыбается.

– Привет, Марк. Рад видеть тебя. – Он улыбается еще шире, и из-за этой улыбки я узнаю его в точности и хочу послать нахуй.

Он – из моей прошлой жизни, оттуда, где я нашел свободу, а потом был проклят за это. Он из Москвы, которой я бежал, и я не понимаю, что он делает здесь, в этом городе, на пороге моей квартиры.

Перевожу дыхание и оглядываю его более спокойно. Почему-то хочется нервно усмехнуться – он смотрится настолько странно, настолько не гармонично в моей квартире. Он действительно будто бы был вырезан из Москвы и вставлен сюда. Разглядывая его, я задумываюсь, каким безумным и тревожным наверняка выгляжу со стороны, и теперь точно не сдерживаюсь от усмешки.

– Убирайся отсюда. – Мне хочется назвать его имя, но не помню. Смутно вспоминаю фамилию, К… Ко… Корин? Кореев?

– Мне правда нужно поговорить с тобой. Пожалуйста.

Я пристально смотрю на него, и то ли из-за улыбки и запыхавшегося вида, то ли из-за мысленной борьбы в попытке вспомнить его фамилию впускаю его в квартиру.

Постепенно невидимая рука, сжимающая горло всегда, когда появляется ОНО, отпускает меня, но я прекрасно знаю, что ОНО все еще тут, вместе с ним. И теперь вместе со мной.

Он спокойно разувается, поправляет рубашку и поворачивается к зеркалу. Прослеживаю за его взглядом, и мне кажется, что он смотрит не в свое отражение, а за себя, я уверен, что он тоже ощущает присутствие этого непонятного, бесцветного, чужого. Мы проходим на кухню.

– Чай? – Мой голос звучит уже более спокойно, и теперь мне легче думать. Зачем он здесь? Почему именно он здесь?

– Мне казалось, ты больше по кофе.

– Да. Поэтому тебе предлагаю чай.

Он поправляет волосы, и я ловлю этот жест – мне становится лучше от того, что он тоже нервничает. Корцев?.. Корбицкий?..

Мы молчим, и я в тишине завариваю ему чай. Чувствую неловкость буквально на коже, но мне даже не о чем завести разговор, я не знаю о нем ничего, я помню лишь первые буквы его фамилии и то, что он учится на филфаке.

– Как учеба?

Он пожимает плечами и пристально смотрит на то, как пододвигаю к нему чашку. У него светлые глаза, и мне немного не по себе от его взгляда.

– Вполне прилично, хоть и все так же бессмысленно, – отвечает и делает глоток. На его лице снова появляется довольная улыбка, и я не понимаю, почему она так сильно раздражает меня. – В целом, мне нравится. Думаю, это мое.

За окном орет птица. Я нервно закрываю его, чтобы было, чем занять руки.

– Ты, должно быть, достаточно отдохнул от учебы, – делает небольшую паузу, и я смеюсь, а потом зажигаю сигарету. Он отлично знает, что я взял академ, сбежал из города обратно к себе и родителям не для того, чтобы отдохнуть от учебы. Он даже понятия не имеет, чего мне стоило отказаться от всего, чего я добивался столько лет, просто потому что ОНО преследовало меня.

– Ты привел ЭТО с собой.

– Правда? – Он поднимает одну бровь. – Нет, Марк, ОНО всегда с тобой. Я не…

– Его не было. Я переехал, и это прошло. А ты решил снова вывести его… натравить на меня.

– Это не собака, которую я могу натравить на тебя. – Его челюсть немного расслабляется, ему, должно быть, легче разговаривать по делу, разговаривать о тех немногих вещах, которые действительно связывают нас, а не об абстрактной учебе. – Может, ты как-то… ну, знаешь, эмоционально огородился от этого, и ОНО на какое-то время оставило тебя.

– Да без разницы, поверь мне, я не хочу, чтобы это возвращалось. И я, блять, понятия не имею, почему ты посчитал нормальным прийти сюда и снова… погрузить меня в это дерьмо.

– Я не собирался. Я же не думал, что ты давно не встречался с этим. – Он посматривает на мою пачку, и я протягиваю ему сигарету. Когда закуривает, вспоминаю его фамилию. Корицкий. Точно. Корицкий. – ОНО никогда не покидало меня… Поэтому у меня и мысли не было, что…

– А ты пытался? Хотел, чтобы ОНО оставило тебя?

Корицкий смотрит на меня как на сумасшедшего.

– Конечно, я хотел, Марк. Конечно.

Поднимаюсь, чтобы снова приоткрыть окно, и внутри все чуть расслабляется от того, что я могу с кем-то поговорить об этом. Даже при таких обстоятельствах, даже при том, что не хотел его видеть и не хочу до сих пор, даже при том, что виню его в неожиданном визите. Я так давно не обсуждал с кем-то ОНО, я год назад запрятал эти мысли глубоко в себе, я всегда понимал, что одно мое слово об этом – и меня посчитают идиотом или безумцем. Корицкий же – один из тех, кто знает, что ОНО не просто плод моей фантазии. Вернувшись в родной город и избавившись от прошлого, я сам стал подозревать, что все придумал, что этого не могло быть в действительности. Я читал книги по психологии и размышлял, какие эмоциональные потрясения могли так сильно разыграть мою фантазию в Москве. Я готов был признать себя чокнутым, чтобы не признавать, что ОНО существует.

Но вот Корицкий здесь. И он не просто знает, о чем я говорю – он чувствует это.

Он – доказательство того, что я нормальный. И доказательство того, что все по-настоящему.

Это успокаивает меня так же сильно, как и пугает.

– Твой академ закончился. – Корицкий стучит пальцами по столу, и я пихаю его руку. – Извини.

– Я собираюсь отчисляться.

Он кивает, и у меня чешутся запястья – мне кажется жутким, что он знает обо мне достаточно много, а я не знаю его имени. Ощущение, будто он в курсе всех карт, что у меня на руках, а я в курсе лишь того, что у него есть парочка козырей.

– Поэтому я здесь.

Мне хочется спросить: “Почему ты?”, и я прикусываю язык. Не знаю, почему не подумал об этом раньше, но сейчас вопрос кажется очевидным – действительно, почему он? Корицкий едва знал меня, когда появилось ОНО, но остальные были моими друзьями.

Когда я только переехал, я думал, что они найдут меня. Что ко мне придет Марина, с которой я целовался, Арсений или Кирилл, с которыми я жил. Но никто не приходил. Никто, с кем я был близок и разделил страхи по поводу ОНО. Я ждал, а потом прекратил. И теперь, когда прошло больше года, передо мной сидит Корицкий – человек, которого мы долгое время не принимали в свои ряды, которого я видел всего несколько раз перед тем, как уехать.

– Тебя послал Кирилл?

Корицкий снова улыбается, и я пристально наблюдаю за этим.

– Меня никто не посылал, но все знают о моем приезде к тебе. Это было общее решение.

– Ты до сих пор общаешься со всеми ними? Как они?

– Хм… – Корицкий снова собирается начать барабанить пальцами по столу, и я быстро подвигаю ему пакет с полузасохшими вафлями. Мне они не понравились, но я решил их оставить на случай, если ко мне придут гости, которых мне будет плевать, чем угощать. Сейчас именно такой случай. – Саша Боков теперь в отношениях с другой Сашей. Мы теперь называем его Саня, чтобы отличать их. Арсений и Кирилл полгода жили с Колей, ты не знаешь его, он с первого… то есть теперь со второго курса. Но потом он устроился уборщиком в кафе и начал приносить им тараканов, так что они выселили его.

Прикусываю губу, чтобы не рассмеяться, и мне по-настоящему радостно слышать новости о старых друзьях, но мы с Корицким оба прекрасно осознаем, что спрашивал я не об этом. Точно так же, как и осознаем посыл его “Выселили его”.

“Они выселили его, Марк”.

“Комната свободна”.

“Ты всегда можешь вернуться”.

Я не вернусь.

– Как насчет вашей… деятельности?

– Нашей, о не вашей, Марк. – Корицкий продолжает после паузы, после того, как откусывает вафлю. Я со скептицизмом наблюдаю за тем, с каким наслаждением он ест эти трехмесячные вафли. – Мы продолжаем ее. То есть… после появления, ну, ты понял, мы думали все свернуть, но ОНО не такое, каким кажется. Собственно, не об этом. Мы продолжаем, но без тебя, безусловно, все не так, как было.

Теперь я точно понимаю, зачем он здесь, хотя догадывался с самого начала. Меня успокаивает противная мысль о том, что после моего ухода все не так гладко – мне всегда эгоистично хотелось, чтобы у них ничего не получилось без меня, мне хотелось, чтобы моя значимость в том, что мы делали, была достаточно сильной. Это звучит жалко – я сам покинул их. Я создал наш кружок в конце первого курса. И в конце третьего собрал вещи и уехал в родной город.

– К сожалению, я ничем не могу помочь.

– Можешь.

Он действительно считает, что могу? После того, как ОНО чуть не свело меня с ума, я могу?

– Они реально решили, что ты сможешь убедить меня вернуться?

Корицкий становится серьезнее, но улыбка так и остается на его лице.

– Да, они решили именно так. – Он пододвигает чашку, а я добавляю кипятка. Хотя искренне не хочу. Хочу, чтобы он ушел. – Слушай, я знаю, что ты боишься. Мы все тогда хотели бежать, ты же понимаешь. Но я уже заикнулся, что ОНО не такое, каким кажется. Оно на самом деле не желает тебе ничего плохого, только… направляет тебя. Сейчас я это понимаю. Ты помнишь, когда ОНО появилось. ОНО хочет определенного. И точно не хочет навредить никому из нас, в том числе и тебе.

Чем больше он говорит, тем сильнее я убеждаюсь, что ОНО сыграло шутку с его здравым смыслом. Это понятно – я чуть не свихнулся за две недели, а Корицкий живет с этим почти полтора года. Он ловит мой взгляд, и я пытаюсь найти признаки безумия в его действиях. Корицкий запрокидывает голову и смеется. Смеется. Абсолютно нормально, даже как-то по-ребячески. У меня в желудке сворачивается комок.

– Я знаю, Марк, знаю, как это звучит, но ты же не чувствуешь это, когда я разговариваю с тобой, правильно? Потому что я нахожусь в некоторой… понимаешь ли, в некоторой гармонии с этим. ОНО не злится, когда я не сопротивляюсь ему.

– Не злится? Ты собираешься меня сейчас учить, как вести себя себя с этой неведомой херней? – Мне хочется то ли заплакать, то ли рассмеяться. Я начинаю ненавидеть Корицкого. Из моей груди поднимается ненависть, которую я не испытывал очень давно. В середине разговора я даже подумал, что рад – он пришел, рассказал о моих друзьях. Но сейчас, сейчас я ненавижу его. За то, что выворачивает, достает из меня то, что я давно пытаюсь отпустить, за то, что будит во мне что-то замершее, остановившееся, поставленное на паузу. – Ты слышишь себя? Ты привел ЭТО ко мне! Когда я отлично жил столько времени без… без ОНО!

– Отлично ли?

– Да, блять, отлично! У меня прекрасная работа, родители рядом, новые друзья, новая жизнь. Мне все равно на то, что… происходит у вас. Я не имею к этому никакого отношения!

Корицкий откидывается на стуле, и с его губ впервые за весь наш разговор сползает улыбка. Без нее он выглядит намного уязвимее. Припоминаю, что он на год младше меня, только поступил на третий курс, и эта ничтожная разница отчего-то кажется мне преимуществом. Он бледный, белый весь, его и без того светлые волосы выцвели на августовском солнце, а кожа осталась такой же белой, и я думаю о том, какой он странный, нелепый, неестественный и как мне легко сломать его, победить его. Он заявился ко мне с этой наглостью, с мыслью, что после его маразматических слов я действительно поверю ему и вернусь в ад, и мне хочется наказать его за это. За то, кем он возомнил себя, за то, что он делает со мной, заставляя вновь вспоминать все, что я месяцами выскребал из себя.

– Все ребята написали тебе письмо. – Корицкий достает закрытое письмо из рюкзака и кладет на стол рядом с пепельницей. – Может, ты поверишь им. Знаешь… – Он устало трет переносицу. – Мы решили, что поеду именно я, потому что я лучше всех умею справляться с ОНО. Мы подумали… что ОНО все еще преследует тебя, и когда я появлюсь и ОНО немного успокоится, ты поверишь мне.

– Может, это твой замысел? Ты типа… подружился с этой херней? А теперь приводишь его ко мне домой и манипулируешь мной.

– Так получается, если, по твоим словам, я “подружился” с ним, это возможно? Ты же видишь. От него отнюдь не обязательно бежать.

– Вот не надо учить меня. Ты научился справляться с этим, отлично, я тебя поздравляю. Я научился справляться по-своему. Как я тебе сказал, ОНО отстало от меня. По крайней мере, до твоего идиотского появления.

Корицкий улыбается, и я снова натыкаюсь на эту броню, и я снова думаю, что проиграл в тот момент, когда он постучал в мою дверь.

– Хорошо, я понимаю, это твое право. – Он закуривает вторую сигарету, его чай наверняка остыл, и я не подливаю ему больше кипятка. – Но ты должен знать, что нужен нам. Как я сказал, мы продолжаем заниматься тем, что ты создал. И ты помнишь, что сказал в тот вечер. Из-за чего ОНО появилось.

– Вот только не надо перекладывать на меня какую-то ответственность.

– Но это правда твоя ответственность, Марк, – говорит абсолютно непринужденно, а у меня внутри все искрит от гнева, потому что я понимаю, что он не лжет. – Мы решили пойти на это. И мы думаем, что ОНО тоже хочет, чтобы мы пошли на это.

Первые несколько секунд я в ступоре.

Пачка сигарет, пепельница, газета, пакет, вафли, чашка чая, письмо. Ножка стула, пол, раковина, стена. Смешок. Спокойно, Марк, спокойно.

Я все же чешу запястья.

Дверь, штора, коридор.

Чешу сильнее.

– Ты же не про…

– Да.

– Серьезно? Мавзолей?

– Мы готовы.

Медленно возвращаю взгляд к нему.

Его глаза все такие же светлые. И такие же серьезные.

Я жду, чего угодно – любых слов, любой реакции, смеха, истерики, шутки. Он ничего не говорит.

Мотоциклист за окном оглушает меня.

Я тянусь к сигарете. Пачка влажная от моих мокрых рук.

Мне хочется ударить его так сильно, как никого и никогда.

У меня чешется все, даже кости.

Выгнать, выгнать, выгнать

Успокойся, Марк.

Я не могу закурить. Он любезно чиркает зажигалкой.

– Ебануться.

Это единственное, что я могу сказать. Я тоже пытаюсь пробудить в себе реакцию.

Засмеяйся. Переведи в шутку.

Пошути. Разряди обстановку.

Выгони его. Облегчи себе жизнь.

Наори на него. Ударь его. Облей его кипятком. Разбей кружку.

Давай, Марк, ну же. Давай, сделай хоть что-нибудь.

– Ага. – Корицкий говорит настолько спокойно, чтобы мне немного легче перенести всю ярость на него, ощущение ненависти пронзает меня с новой силой. – Мы приняли это решение не из-за появления ОНО. Не только. Ты должен понимать. В конце концов, ты это сказал. И я все так же считаю, что в этом есть твоя ответственность.

– Убирайся. – Не знаю, почему не хватает сил на то, чтобы вспылить на него. Я ведь правда испытываю такую ненависть, что мог бы сделать это достаточно легко. Но я так оглушен, что у меня не выходит. Я чувствую себя поверженным. Я знал, я ощущал, что буду поверженным, еще в тот момент, когда услышал стук в дверь. И он тоже знал. Он тоже знал, что я буду повержен, еще прежде, чем появился на пороге. Прежде, чем вошел в мой дом, прежде, чем сел в электричку до моего города. – Я не буду повторять дважды. Свали отсюда.

Он послушно поднимается, и у меня на миг даже проскальзывает удивление, что так легко поддался и согласился уйти, но я знаю, что ему больше нечего здесь делать. Он сделал достаточно – все, что хотел. А я позволил это. Позволил сделать с собой все это. Меня тошнит, я смотрю на его недопитый чай, и мне стыдно – мне так стыдно перед собой же, что я не вытолкал его за дверь, пока у меня была эта возможность.

– Но все же обещай подумать, Марк. И не забудь прочитать письмо.

Он медленно надевает ботинки, очень медленно для человека, которого выгоняют, а я думаю лишь о том, что он не имел право делать это со мной. Он не имел право вновь швырять меня в это, когда я выкарабкивался так долго. Я не хотел слышать. Ни о том, что ОНО все еще существует, ни о том, как дела у моих друзей, ни о том, что мой, мой кружок ждет меня обратно ради того, чтобы я вместе с ними погубил себя собственной бредовой идеей. Эти люди, они все еще там, в Москве. Они вместе. Они снимают квартиру, собираются каждый четверг, планируют, живут идеей, слоганами и верой. С ними все еще ОНО, с ними то, что сводит их с ума.

Но я тут. У меня нормальная жизнь. Хорошая жизнь. Спокойная. Настоящая. Без веры. И без страха.

Он – часть другого, и он не имел никакого права приносить это вместе с собой.

Мы не виделись почти полтора года, а виделись всего несколько раз, я не запомнил его имя, а он не должен был запоминать мое.

– До встречи, – говорит Корицкий, а я закрываю за ним дверь.

Выбрасываю кружку, из которой он пил, и последние две вафли. Долго смотрю на закрытое письмо, а потом рву его и выбрасываю тоже. То, что внутри, меня не касается.

Снова завариваю себе кофе, пытаюсь начать день заново в попытке сделать вид, что Корицкий никогда не появлялся в моем доме. Проверяю свой график смен, берусь за газету и кладу сыр на бутерброд.

Я стараюсь начать заново, но понимаю, что ОНО наблюдает за мной.

Я чувствую, что ОНО наблюдает за мной.

Я знаю, что Корицкий ушел, но ОНО осталось здесь. Со мной. В моей квартире.

***

Ночь проходит для меня так, что едва не просыпаю работу: я не пойму, как уснул, во сколько уснул, как долго ходил по комнате, лежал, жмурился, желая отключиться. Не знаю, на каком момент закончилась мучительная бессонница и начался беспокойный сон. Все в полной каше, в хаосе.

Мне кажется, что снова начинаю сходить с ума – или все время, пока надеялся, что мне стало лучше, я продолжал сходить с ума, а сейчас лишь – кульминация, поворотная точка, после которой у меня уже не получается делать вид, что ничего не происходит.

Потому что теперь это не просто призрак прошлого, не просто когда-то страх, а когда-то – жгучее желание разобраться в том, что со мной было. Теперь это вернулось, и меня накрыло, и я всю ночь ожидал, что что-то случится, что ОНО настигнет меня, когда я расслаблюсь, и я ждал, ждал, ждал, ворочался, ходит на балкон, курил, играл в тетрис и рассматривал бабушкины сервизы за стеклом. Я был наготове, мне чудилось, что так, когда я встревожен, готов обороняться, хотя у меня нет ничего, абсолютно ничего для того, чтобы дать отпор, любые действия ОНО не будут такими поражающими. Я был наготове, я держал в руках джинсы, и мне очень хотелось надеть их и сбежать куда-то далеко, но, конечно, ОНО не существует в рамках моей квартиры, ОНО вообще не имеет рамок, ОНО там, где я; и я думал, что своим уездом я каким-то образом оторвался от него: оставил там, на вокзале, в электричке, в отметке, где заканчивалась московская область, но теперь ОНО перешло эту размытую границу, теперь у меня создается ощущение, что я связан с ОНО еще больше, чем раньше, как будто наша оконченная разлука должна была доказать мне, что ОНО настигнет меня даже спустя годы, даже через километры, даже если я стану другим человеком, даже если я сойду с ума окончательно, даже если умру.

Я был наготове, но ОНО ничего не сделало. Я практически чувствовал, как ОНО смотрит на меня все время. Его присутствие трудно как-либо описать, но когда ОНО только появилось в первый раз, я тотчас понял это. ОНО будто бы вокруг и нигде одновременно. ОНО будто бы смотрит со всех углов комнаты и вместе с этим сидит под кожей. Ощущается так сильно, как ничто в жизни. Телесные соприкосновения с чем-либо объяснимы и понятны, их легко убрать, оторвать руку, а соприкосновение с ОНО всеобъемлюще, не в конкретном месте, а везде. На уровне ощущений ОНО будто пробуждает во мне то, чего никогда не существовало в моем теле, я не могу уловить его запах, не могу дотронуться, не могу увидеть или услышать. ОНО существует вне каких-либо привычных законов, вне органов чувств. Однако может воздействовать на них.

Те две недели, когда я жил в Москве, мне казалось, что даже вижу что-то, что можно назвать ОНО, или, скорее, что-то, что вызывает ОНО, это нечто странное, будто что-то в воздухе, нечто, напоминающее дым, не имеющее четкого очертания, что-то слишком белое для дыма и что-то слишком бесцветное для тумана.

Потом я склонялся к мысли, что мой мозг просто не мог понять это ощущение присутствия чего-то чужого и при этом никак не воздействующего на мои органы чувств, поэтому я придумал себе этот зрительный образ. Он был коротким и единственным, и я все еще думаю, что он ничего не значит, но ночью я хотел этого – хотел увидеть ОНО, хотел, чтобы произошло хоть что-то, но ОНО только наблюдало за мной, было везде, заставляло меня ждать, ждать, ждать.

И даже сейчас ОНО ничего не делает, словно щадит меня, будто и не собирается сводить меня с ума, и я вспоминаю идиотские слова Корицкого о том, что с ОНО будто бы можно подружиться, но отгоняю их подальше. Я знаю, что ОНО просто притаилось, я знаю, что ОНО специально делает это со мной, потому что ожидание такое же разрушительное, как и то, что может наступить позже, я уверен, точно наступит позже.

Нам говорят вставать на свои места, и я поправляю рубашку – ворот сегодня особенно давит на шею. Мне нужно стоять в фойе. Беру программки и натягиваю дежурную улыбку.

Чуть больше полугода назад я устроился капельдинером – гардеробщиком, как говорит мой отец, но я уже пару недель не стоял в гардеробе, – и поработав в сфере услуг, я остановился на этом. Конечно, я пытался делать что-то по профессии, но незаконченный юрфак в глазах работодателей – то же самое, что неначатый юрфак.

На самом деле, мне это особо не нужно. Я работаю в театре, и когда я говорю об этом, звучит достаточно неплохо – работа в театре. Мне более-менее хватает зарплаты на жизнь в маленьком городе, и я даже рад, что я переехал, потому что пока в Москве магазины переполняются продуктами, вещами, тут мы будто только недавно перешли черту дефицита, и моя небольшая зарплата не ощущается как бедность, нет, я достаточно гармонично смотрюсь здесь, и хоть это не было пределом моих мечтаний, я неплохо устроился.

– Здравствуйте, за сколько могу взять?

Женский голос такой резкий, хотя вокруг шум, и я не сразу понимаю, к кому она обращается. Мне не очень нравится, когда ко мне подходят люди.

– Добрый день. 40 рублей.

Она достает четыре смятых купюры, и я протягиваю ей в ответ программку.

Она не говорит “спасибо” и уходит. Я ей тоже не говорю “до свидания”.

Сегодня идет “Гроза” Островского – я смотрел ее раз двадцать и потихоньку начинаю ненавидеть Катерину.

Звенит второй звонок, и я помогаю нескольким людям сориентироваться и пройти в зал. С другого конца замечаю Лену, мою коллегу, и аккуратно ухожу в другую сторону, чтобы она не заметила меня и не накинулась с тщетными попытками флирта.

Начинается спектакль, и сегодня Бориса играет актер, который мне не нравится, и я даже жалею зрителей – они определенно выбрали не тот день для посещения.

Пока посматриваю на сцену, вдруг начинаю чувствовать ОНО сильнее, но игнорирую. Катерина говорит: “Отчего люди не летают так, как птицы?”, а я мысленно продолжаю: “Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь”. Потом она говорит и это, и почему-то теперь мне невыносимо скучно.

Оборачиваясь через плечо, ощущаю всем телом, как ОНО наблюдает за мной, и я смотрю на зрителей и думаю о том, что они ведь совсем не подозревают, что ОНО сейчас находится прямо в этом зале. Все внимание ОНО, конечно, принадлежит мне, но ОНО наблюдает за ними тоже, а они смотрят на то, как бегает актриса Катерины, и у них даже мысли нет, что что-то зловещее прямо здесь, я привел его с собой, к ним, и оно гораздо более настоящее, чем все происходящее на сцене.

У меня чешутся запястья.

Мой взгляд падает на светлые волосы, и в груди все обмирает, я пораженно замираю, но потом зритель поворачивается ко мне, и нет, нет, конечно, нет, это определенно не Корицкий, ему нечего здесь делать.

Мне немного легче дышать – настолько, насколько это возможно, учитывая присутствие ОНО совсем рядом.

Слышу спор рядом за входом в зрительный зал и с готовностью покидаю его, больше не находя в себе сил смотреть, как Катерина носится с ключом. В фойе нахожу Лену, которая ругается со странноватой парочкой и с мольбой смотрит в мою сторону.

Отдаленно доносится возмущенное парня: “Какое право…”, и во мне постепенно начинает подниматься гнев.

– Что-то случилось? – спрашиваю аккуратно, но я, конечно, прекрасно понимаю, что случилось.

Парень тычет билетом мне в лицо, а мне хочется плюнуть в него. От них обоих, его и его девушки, отвратно пахнет дешманским одеколоном.

– Ваша коллега не дает нам пройти на спектакль, за который мы отдали собственные деньги, – говорит он, и Лена открывает рот, чтобы начать оправдываться, но парень затыкает ее взмахом руки. – Я не понимаю, это нормально? Вы считаете, это…

– Да, это нормально. Прошу прощения. Мы не пускаем тех, кто пришел после третьего звонка.

– Тогда посадите нас на другие места. Вы не имеете права просто не пускать нас. Мы заплатили деньги за ваш спектакль.

Полагаю, мы бы и правда могли найти им пару мест сбоку, но сейчас я принципиально не намерен этого делать.

– Таковые правила. – Пожимаю плечами и изо всех сил пытаюсь выглядеть достаточно дружелюбно. – Мы ничем не можем вам помочь.

Он смотрит взглядом, говорящим: “Я не собираюсь отступать”. Мне хочется ударить его чуть сильнее, и меня воротит от нахождения здесь, обязанности оправдываться и стараться угодить таким идиотам, как он.

– Простите, – повторяю более настойчиво. – Ваше поведение не…

– Кончай это. Позовите вашего главного, и мы разберемся. Вы по закону должны пустить нас.

Из-за его бандитского жаргона моя дежурная улыбка тает.

ОНО вдруг возникает совсем рядом, кажется, за его спиной.

Меня пронизывает дрожь, язык становится тяжелым, и я чувствую, как кровь приливает к моей шее от сдерживаемого гнева.

– Театр имеет право самостоятельно формировать свои правила, экономику и определять порядок реализации билетов. – Я игнорирую ОНО как могу, но мне хочется сжаться, мне хочется закричать, чтобы они все уходили. – Постановление правительства от девяносто девятого.

Парень глупо таращится на меня, и девушка тянет его за руку и что-то шепчет ему на ухо.

Мне почему-то становится весело от того, что он намерен тыкать в меня чертовым законом.

Парень кривится, его лицо уродливо искажается, брови сводятся к переносице, а уголок губ подрагивает, но я смотрю на него в упор – я смотрю и знаю, что его невербальная угроза – это ничто, и он не подозревает этого; прямо сейчас я борюсь с настоящей угрозой, с ОНО, а он и не понятия не имеет, что ОНО прямо за его спиной.

Посовещавшись несколько секунд, они уходят, и Лена благодарно кивает, а я ухожу, и я чувствую себя таким несчастным, таким искусственным, и я ненавижу себя, ее, эту парочку и это место, я возвращаюсь в зрительный зал, а там Катерина уже плачет на коленях и признается в грехопадении.

Зависаю на одной точке и просыпаюсь лишь тогда, когда зал взрывается аплодисментами, и они звучат оглушающе, и я хочу уйти или хотя бы расстегнуть верхние пуговицы рубашки, я ненавижу еще и рубашки, но я не ухожу, как и не уходит ОНО, я киваю и улыбаюсь бездумно, когда люди вываливаются из зала, и я пялюсь на их так же застегнутые рубашки и думаю, как же они не душат их, или же душат так же как, меня, но они ведь не на работе, они могут расстегнуть их, или дело все-таки в ОНО, может быть, только тех, кто знает обо ОНО, так сильно душат рубашки, и я прощаюсь с ними, говорю “До свидания, хорошего вечера” и через несколько минут теряю смысл этого “До свидания, хорошего вечера”.

И я покидаю зал, когда все расходятся, иду в нашу каморку, и ОНО следует за мной, когда я наконец расстегиваю рубашку, и пуговица падает на пол, и я поднимаю ее, и я дышу, дышу, дышу и никак не могу надышаться, и я надеваю футболку, и, наверное, дело все же было не в вороте. И я прощаюсь со всеми, прощаюсь долго, и Лена приобнимает меня, и я чувствую запах ее парфюма, он такой сладкий, что мне хочется чихнуть, но я сдерживаюсь, и я чувствую след ее руки на моей лопатке, когда выхожу, и мне хочется вдохнуть полной грудью, но мне душно, душно, мне ужасно душно.

ОНО сжимает меня в тиски, и я отталкиваю его, я открываю рот, и мне кажется, что все же кричу, и начинает лить дождь, или он лил с самого начала, как я вышел, и я тру лицо, а ОНО собирается схватить меня, я ощущаю, как тянется ко мне, и я не чувствую больше ничего, кроме страха, удушения, тошноты.

И я начинаю бежать.

Поскальзываюсь, падаю, я бегу, пропускаю автобус, там остановка, люди.

Задеваю бабку плечом, пролезаю через толпу, и толпа душит меня, я пытаюсь просто пройти, пройти, просто пройти, мне нужно идти бежать бежать идти бежать…

Серое пальто, меховая шапка, хвойный запах духов, сладкий запах, запахов так много, мне не нужно в автобус, мне нужно, мне нужно дальше, просто дальше, просто куда-то.

“Аккуратнее, молодой человек”

“Смотри, куда прешь”

Не останавливайся, Марк.

Вдох, не могу, не могу, вдох, ну же, вдох, не могу, вдох. Выдох? выдох? Не останавливайся! Мне больно, мне так больно, передо мной… Меня слепит, мое горло в огне мои легкие в огне в моем рту привкус крови, Марк, Марк, Марк

Фонари светят мне в лицо, так ярко-ярко, ярко слишком… нет, нет нет это не фонари, это не… это не фонари фонари не

СИГНАЛЯТ

бегу бегу дальше они останавливаются они сигналят гул так много гула а я бегу бегу и ПАРЕНЬ ТЫ С УМА СОШЕЛ и все застилает и света нет и фонарей нет, а руки болят и ветки режут руки и я пробираюсь и грязь под ногтями грязь под ногами и ОНО нет оно рядом, мне хочется блевать кровью ГДЕ Я

я умру я точно умру ОНО убьет меня я падаю я качусь куда-то, грязь уже везде грязь на лице сжигает кожу мне страшно, оно убьет меня пожалуйста господи пожалуйста оно нетнетнет оно настигнет меня, это моя расплата это моя кара за мой побег за мою трусость и я предстану перед судом перед божьим судом и мне не будет пощады, и я бежал как предатель как трус и я весь в грязи я ничто я никто ОНО сильнее меня, ОНО это все а я не марк я ничто из ничего, и я падаю падаю падаю я падаю в бездну и бездна открывается для меня

марк ты не умрешь я не хочу умирать но грязи так много и я тону в грязи мои глаза я забыл что у меня есть глаза я могу видеть и я дышу я дышу в моих легких воздух и кровь она в моей глотке и меня режет ПОЖАЛУЙСТА оно разрывает меня на куски я предатель я оставил их я ушел как когда-то ушел иисус он не боролся и я не боролся но он ушел за истину а я ушел от страха и я боюсь даже сейчас БОЛЬНО оно казнит меня я боюсь

локти я чувствую боль боль боль и я думаю о боли и я весь в крови и ОНО жрет меня я знаю оно жрет меня но дает мне дышать я все еще жив меня зовут марк меня зовут марк я жив я тут я упал мне больно

я двигаюсь мои ноги шевелятся я качусь дальше по земле и и и МНЕ БОЛЬНО И Я ЖИВ не трогай меня я я доверяю тебе не трогай меня я доверяю я знаю пожалуйста отступи не делай хуже

я исправлюсь пожалуйста я доверяю тебе не трогай меня я искуплю свои грехи я предстану перед судом я стану тем кем ты хочешь я буду марком или буду никем я сотку себя так как ты скажешь

не злись на меня успокойся ну же я твой я в твоей власти я ничего не сделаю прости меня прости что бежал мы встретились доверься мне я сделаю все

не трогай меня не убивай меня я сделаю все мы вместе мы снова вместе

спина болит

я открываю глаза

небо… Небо. Ночное. Звездное. Август.

Я в грязи.

Я жив, я упал. Ветки, камешки, корни поцарапали мои руки.

Я Марк.

У меня раскалывается голова.

Я катился по земле? Я ударился головой? Я ударился головой.

ОНО наблюдает за мной.

Дождь начинает смывать грязь с моего лица.

Я выдыхаю.

И плачу.