Читать книгу бестелый - - Страница 5

Это так непривычно – сидеть в аудитории без Кирилла, Марины и Саши.

Возвращение в универ такое странное, неправильное, долгожданное и вместе с этим расставляющее все по своим местам.

Несколько последних дней августа проходят быстро: я подписываю кучу бумажек в деканате, встречаюсь с новыми одногруппниками, разбираю вещи, разговариваю с Кириллом, гуляю по Москве. Марина дорабатывает смены в образовательном центре для детей, и мы видимся лишь раз, когда приходит, чтобы пожаловаться на младшего брата, но мы так и не остаемся вдвоем, а она не обращает внимания на мои нелепые намеки и не отходит от Кирилла. Я не возражаю – я слишком занят другим, чтобы думать об этом.

Однако намного хуже ситуация обстоит с Арсением. Мне не удается поговорить с ним с глазу на глаз, а в компании Кирилла он будто не замечает меня, на вопросы отвечая односложно и незаинтересованно. Мы пересекаемся пару раз вечером на кухне – все остальное время пропадает и почти не появляется дома. Как оказалось, Кирилл преуменьшил деятельность Арсения в партии: он не просто помогает с выходом газет, а вместе с еще несколькими людьми формирует список тем для каждого выпуска, который отправляется на одобрение дальше, и что-то пишет сам. Как я узнал, раньше это место занимал Корицкий, и, несмотря на недоверчивое отношение “касовцев” к нему, все шло довольно гладко, но он вышел из партии и попросил Арсения заменить его.

С Корицким мы больше не пересекаемся за эти несколько дней – он не приходит ко мне и Кириллу, а я не вижу причины приглашать его в гости. Только один раз созваниваемся в первую ночь моего пребывания в Москве. Я сдерживаю слово, которое дал ему: действительно набираю его номер, когда от присутствия ОНО становится невыносимо настолько, что хочется лезть на стенку, выть и крушить всю квартиру. Он тоже сдерживает свое – успокаивает. Я звоню ему после двенадцати, но он не спит, и мы просто разговариваем, не задерживаясь ни на чем конкретном. Мои глаза слипаются на протяжении всех сорока минут диалога, когда из-за его голоса ОНО перестает так сильно давить на меня. Почти все время молчу, а он что-то рассказывает на своем филологическом языке – оказывается, что я отвлек его от чтения Пелевина – и когда замолкает, во мне не остается сил, даже чтобы сказать что-то глупое. Меня хватает только на “спасибо”, и я засыпаю, мне не снится ОНО, и ОНО встречает меня утром, ОНО продолжает преследовать, но я справляюсь. Справляюсь и днем, и вечером и больше не набираю Корицкому. Думаю над его словами, стараюсь подпускать ОНО ближе, но все во мне противится этому, у меня не получается довериться ОНО, – это даже звучит абсурдно – как советует Корицкий, но я просто пытаюсь перестать жить в оппозиции к ОНО, пытаюсь принимать ОНО настолько спокойно, насколько могу.

Шевелю плечом – чувствую ОНО спиной, как если бы оно сидело за задней партой, прямо за мной.

Не слушаю лекцию – пальцы скользят по краям папки, которую отдал мне Кирилл и от которой я не отрывался все эти несколько дней.

Тру переносицу.

Гражданское право – в моем конспекте ни строчки, что я вообще могу не знать про гражданское право?

В папке не так много файлов: несколько записей Кирилла и Арсения, других почерков не нахожу, и парочка документов, которые они нашли. Ни о каком плане, несмотря на название папки и уверенной реплики Корицкого, когда он появился у меня дома, там нет и речи: учитывая их записи, логичнее предположить, что они не продумывали штурм, а, скорее, выясняли, насколько это вообще реализуемо. Нахожу заметки про прошлые покушения на мертвого Ленина, также Арсений выясняет, что после одного из таких покушений саркофаг был заменен, и его изготовление было строго засекречено, но это “строго засекречено” звучит для Кирилла и Арсения больше как вызов, нежели как неудача. Также они прикрепляют план Мавзолея, указывают часы и дни, когда посетителей максимальное количество, находят фамилии и имена нескольких людей, которые работают там. Ничего существенного – только первые наработки, но уже достаточно неплохо для старта.

Только я так и не понимаю, был ли у них этот старт.

Показывали ли они папку Марине, Корицкому или Саше с Саней? Разделили ли зоны ответственности или занимались всем вдвоем? Заключали ли какие-либо соглашения с остальными? Решили ли наверняка, что готовы пойти на это?

Конечно, я понимаю, что им нужно было время, чтобы после возникновения ОНО снова взвесить все “за” и “против”, вернуться к тому, чем мы занимались, поэтому, скорее всего, работу они начали относительно недавно, но у меня есть сомнение в их готовности ввязываться на это.

И сомнение в собственной готовности ввязываться в это.

Когда у меня только зародилась идея, я считал, что мы обязаны хотя бы попытаться. Я был уверен, что мы попробуем, и даже когда сбегал из Москвы, тешился надеждой на то, что, возможно, когда-нибудь вернусь к этому. Но чем больше я жил в родном городе, тем больше принуждал себя это отпустить. Я не разочаровался в том, что мы делали – нет, наоборот, спустя время я ощущал даже большее благоговение, я безумно скучал по этому, но пресек любые мысли, поставил на них крест, запер в голове. Возникновение ОНО заставило меня думать, что все слова про штурм Мавзолея, сорвавшиеся с языка в тот вечер, были ошибкой, и я вдалбливал себе на протяжении нескольких месяцев: “ошибка, ошибка, ошибка”, но потом пришел Корицкий и перевернул все с ног на голову, а теперь Кирилл отдает мне папку и доказывает, что они это отнюдь не считают ошибкой.

Я не могу думать ни о чем больше, я в растерянности: это все вернулось в мою жизнь так мгновенно – все, о чем я пытался забыть месяцами, ворвалось снова, и я не знаю, как это вынести.

Могу ли я это вынести?

Я все еще Прошлый Марк? Я должен взять на себя ответственность?

Или я не имею права на это? Хочу ли я этого так же сильно, как тогда?

В этом году мои друзья выпустятся, Кирилл, Саша и, наверное, Арсений собираются поступать в магистратуру, Саня Боков уйдет работать и, скорее всего, продолжит еще более активную деятельность в партии, Марина, возможно, тоже будет доучиваться до магистра, но пока отрицает это, а мне останется год, чтобы закончить бакалавриат. Все могло бы оставаться таким. Я бы снова вернулся в КАС – а я намерен вернуться, потому что, если уж я в Москве, я хотел бы хотя бы косвенно касаться процессов, происходящих в партии. И на этом наши амбиции могли бы закончиться. Юрфак, КАС, общение. Все. Больше никаких рисков. Никаких безумных планов.

Но прямо передо мной папка “Штурм Мавзолея”, а за моей спиной все еще ОНО.

Мозг плавится, я опускаюсь на парту и лежу несколько минут, пялясь в одну точку – чувствую себя переполненным энергией и уставшим одновременно. Тревожно от того, что на меня навалилось столько ответственности разом, но мне так хорошо от того, что моя жизнь – это снова не только про посиделки со всякими тупицами, работу долбаным капельдинером и презрение к себе.

Я думаю, что так легко согласился. Мне будто нужен был всего один толчок, чтобы вернуться. Хотя и оборвал все каналы связи, словно подсознательно ждал, что меня вытащат из болота, куда я себя отправил в попытке избежать ОНО. Я так легко согласился вернуться и только сейчас осознаю это. Возможно, Корицкий понимал это с самого начала – поэтому был настолько уверен в себе, когда появился на пороге моей квартиры. Он знал, что какая-то пара разговоров способна вывести меня из равновесия.

Однако, если он, а значит, и другие понимали, что это возможно, почему никто не пришел ко мне раньше? Кирилл сказал, что найти мой адрес было достаточно легко. Тогда что это был за жест с их стороны? Они так пытались дать мне время? Или дать время себе? Или им понадобились месяцы, чтобы понять, что без меня они не справляются? Может, они до последнего не хотели просить меня вернуться после побега? Но почему тогда так легко приняли обратно? И выглядели как люди, которые и правда скучали по мне.

Чувствую себя измученным, когда препод заканчивает пару, хотя я не записал ни строчки.

Поднимаюсь, благодарю за лекцию, выхожу в коридор, и ОНО, конечно, выходит за мной.

ОНО сегодня ведет себя непривычно тихо и спокойно – если мы с Корицким правы насчет того, что ОНО считывает эмоции, то, наверное, это потому что я, несмотря на внутренние метания, слишком устал за эти дни, чтобы сильно переживать. К тому же, как обычно, когда у меня возникает повод, чтобы беспокоиться и мое беспокойство перестает казаться беспочвенным, становится легче – тревожное чувство, постоянно преследующее меня, находит себе причину и перестает быть таким тревожным.

На обед сегодня куриный бульон и гречка с котлетой – вполне сносно. Передаю деньги и поднимаю поднос. Взгляд сразу останавливается на Арсении – с недавних пор он перестал красить волосы в темный, и его натуральный рыжий ярко выделяется среди остальных. Поэтому первым замечаю его и двигаюсь к столику. Кирилл спустя несколько секунд видит меня и машет, а Арсений лишь скучающе проводит по мне взглядом, а потом снова опускает его в тарелку.

– А где Марина и Саша? – спрашиваю у Кирилла. Не упоминаю Бокова, потому что он учится в группе с Арсением – они оба на физфаке, а Арсений точно не выглядит как человек, который хотел бы со мной разговаривать, хотя я все еще не понимаю, что между нами произошло.

– Да препод по уголовке снова достает Марину насчет всякой научной херни, – отвечает Кирилл. Да, еще со второго курса многие преподаватели предлагали Марине выходить на конференции, писать исследования, посещать научные семинары – она всегда была лучшей в группе, а то и на всем потоке, учеба давалась ей без особого труда – по крайней мере, у меня возникало такое впечатление. А уж когда Марина написала курсач с преподом по уголовному праву, он не мог отстать от нее, и Марине пришлось согласиться выступить пару раз и опубликовать отрывок из своей работы в одном журнале. Видимо, Марина удержала планку и со следующей курсовой.

– Она все так же бесится с этого?

– Конечно. Говорит, мол, захера ей все это нужно. Да и правда. Захера?

– Ну да. Саша там с ней, получается?

– Конечно. Моральная поддержка, все такое.

Какое-то время едим молча, но потом я достаю папку и пододвигаю ее к Кириллу и Арсению. Кирилл задумчиво смотрит на меня, как если ожидает комментария или реакции, а взгляд Арсения впервые становится заинтересованным, и ложка замирает в его руке.

– Ты уже успел показать ему? – спрашивает он у Кирилла, и я едва сдерживаюсь, чтобы не заявить, что я, вообще-то, тоже здесь. Хоть Арсений и раздражает в последнее время, я все еще испытываю к нему теплые чувства и надеюсь, что наша дружба восстановится, а его странное отношение ко мне вызвано лишь обидой за побег.

Кирилл кивает и проводит рукой по папке.

Арсений наконец смотрит на меня, и я вижу, как он напрягается и собирается со всеми силами, чтобы задать мне вопрос:

– Ну, и что ты думаешь?

Пожимаю плечами.

– Тут не очень много всего. Вы отфильтровали для меня или начали недавно?

– Мы начали недавно, – отвечает Арсений, его голос более язвительный. – Но там дохера информации, Марк.

– Я не пытаюсь вас как-то принизить. Нет, ладно, там много ценного, да. Просто мы обычно начинали немного не с этого. Я стараюсь понять, на каком вы этапе.

– Мы начинали с действий, – говорит Кирилл. – Со всяких клятв, распределений обязанностей, красивых речей…

– Это по твоей части, Марк, – добавляет Арсений. Его замечание должно, наверное, звучать обидно, но оно не трогает меня, и я приподнимаю бровь, выдерживая его взгляд, пока он не отворачивается.

– Но сейчас не тот случай, – продолжает Кирилл. – Конечно, ребята в курсе всего этого. Просто пока не участвовали активно, потому что… да, мы с Арсением пытались собрать что-то, продумать, прежде чем давать ложные надежды остальным.

– Да прекрати, – прерывает его Арсений. – Я же говорил тебе, дело не ложных, блять, надеждах. Остальные сами решают, надеятся там они или нет. Им не по пять лет, чтобы мы давали им какие-то гарантии.

– Ладно, дело еще и в том, что мы должны понимать, кто реально готов на это и не сольется в последний момент. Мы хотим оценить ситуацию. И риски.

Арсений кивает – видимо, такое объяснение Кирилла нравится ему больше.

– И что там по рискам? – спрашиваю, хотя мне совсем нетрудно представить его ответ – пусть я и не изучал ничего так тщательно, как они.

– Пиздец, конечно. – Кирилл улыбается. – Но я даже говорю не о той ситуации, когда, вот, мы уже штурмуем, и нас может ожидать все, что угодно. Это вроде как и так всем понятно. Мы же все “касовцы” хотя бы на какую-то часть. Нет… я тут имею в виду, что если мы все вместе начнем подготовку, нужно понимать, сколько и работы, и нервов, и неудач…

– Мы не собираемся просто бежать и делать, как придется, – продолжает Арсений. Потом оглядывается и чуть снижает тон голоса. – Не так, как это было со штурмом администрации.

– Да, да, – говорит Кирилл. – Я понял, о чем ты говорил тогда. В ту ночь, Марк. То есть, мне действительно понадобилось время, чтобы понять. Присваивать, а не крушить, а? Абсолютно точно.

Мои губы нервно дергаются в кривой улыбке.

– Так вот, – говорит Арсений. – Поэтому нужно реально все продумать. Твоими фирменными речами тут особо ничего не решишь. С гранатами мы на Красную площадь не побежим.

– Да и крушить не наша цель, – добавляет Кирилл.

– Но крушить все равно придется, – продолжает Арсений. – Я к тому, что это не тот… формат, который мы знаем. Тут нужен другой подход.

– Я это понимаю. – Я не замечаю, как почти все съел – не чувствую вкуса еды во рту. – Как и понимаю, что это совсем другой уровень. Мы никогда раньше даже приблизительно не делали ничего подобного. Вы идете на это все ради идеи? Ради этого… присваивания?

– А ты считаешь, нам нужна какая-то выгода? – отвечает Арсений, и я задумываюсь, пытаясь сформулировать ответ, но в этот момент взгляд Кирилла падает за мою спину, и ОНО, которое и так практически не давило, почти пропадает, становясь фоновым шумом.

Корицкий ставит поднос рядом с моим и пожимает нам руки. Когда садится, вспоминаю, что до моего отъезда из Москвы он никогда не ел с нами за одним столом, но сейчас Кирилл и Арсений не выглядят удивленными – значит, за этот год он успел влиться в их компанию.

Корицкий задумчиво смотрит на папку, а потом на меня. Молча дает понять – он знает, что внутри. Может, они обсуждали это, может, Кирилл и Арсений давали ему почитать. В любом случае, он в деле – очевидно.

– Есть что-то новое? – спрашивает Корицкий, указывая на папку.

– Есть, но пока не там, – отвечает Кирилл, и мы вопросительно смотрим на него. – Не хочу рассказывать здесь, если честно.

– Да и к тому же, Марк не дал нам нормального ответа, – говорит Арсений, и, несмотря на его раздражение, это наш самый длинный диалог за все эти дни.

– Нам нужно поговорить со всеми.

– Марина тоже читала папку.

– Да суть не в этом, читала или не читала. Нам нужно… собрание. Как раньше. Все прояснить и поговорить по существу.

Кирилл кивает, Арсений даже не смотрит на меня, но не возражает, молча доедая салат. Корицкий в привычной манере начинает барабанить пальцами по столу, пока я не выдерживаю и не дергаю его за локоть.

– Можем собраться завтра у нас после митинга, – предлагает Кирилл.

Поворачиваюсь к Корицкому – я помню, что он вышел из партии, поэтому вряд ли собирался идти. Хотя митинг – это отнюдь не только для членов партии. Это для всех несогласных с тем, что произошло – а произошло ужасное.

– Их все же посадили?

– На пятнадцать лет. – Кирилл хмурится. В этот момент мимо нашего стола проходит несколько преподавателей, и он замолкает.

– Ты пойдешь? – спрашиваю, и Корицкий переводит взгляд на меня. Его улыбка напряженная, я буквально вижу, как он думает, и понимаю его. С одной стороны, он вышел из КАС, и, скорее всего, ему сейчас лучше ограничить появления в кругах партийцев, с другой – этот поступок со стороны власти такой возмутительный, что об этом невозможно молчать. Неважно, кто эти люди – “касовцы” или нет. Наш долг – даже не помочь им, а выразить осуждение сложившейся ситуации всеми возможными способами.

– Это будет просто митинг или…

– Просто митинг, – отвечает Кирилл.

Корицкий уже открывает рот, чтобы ответить, как Арсений прерывает его:

– А если не “просто митинг”? – Арсений выделяет последние два слова, выражение его лица гораздо более жесткое, чем когда он разговаривал со мной: уголок рта дергается в ухмылке, а щеки краснеют – верный признак того, что злится. – У тебя с этим какие-то проблемы?

Я даже зависаю от неожиданности. Смотрю на Кирилла, но он никак не реагирует на выпад Арсения, а только устало откидывается на стуле.

– Не понимаю, что тебя так напрягло, – говорит Корицкий, и его голос остается таким же ровным, а улыбка так и не сходит с лица.

– Да я просто думаю, интересно получается. Тут ты ручки умыл, в грязных делишках партии больше не участвуешь. Но вот как лезть в Мавзолей – пожалуйста.

– Ты же видишь, что это разные вещи.

– Нет. – Арсений опирается локтями на стол, почти перегибается через него, но Корицкий не сдвигается с места. – Я вижу только то, что мы подпустили тебя к вот этому всему, – Арсений указывает на папку, – но при этом тебя интересует не то, что таких, как мы, сажают на десяток лет, а то, будет там митинг или захват.

– Арсений, в чем твоя претензия, расскажи мне? Я должен понимать, в чем участвую.

– А это, блять, ты понимаешь? – Арсений толкает папку, и она врезается Корицкому в руку. Я все это время ожидаю, что Кирилл вмешается, но он будто не замечает их разговора. – Ты не сможешь в этом участвовать, если будешь постоянно выбирать, какие действия подходят под твою тонкую душевную организацию, а какие – нет.

– Ты решаешь, кто в этом будет участвовать?

Арсений усмехается и тянется, чтобы вырвать папку у Корицкого, которую сам же и кинул в него, но я подбираю ее первый и просто убираю в рюкзак.

– Что за херня? – В основном обращаюсь к Арсению, но взгляд падает на Корицкого, и, наверное, это выглядит так, будто пытаюсь отчитывать его.

Но я не пытаюсь – я просто не понимаю, что произошло и чем вызвана такая неприязнь Арсения, учитывая, что они за этот год стали много общаться и даже доверили Корицкому подробности того, чем занимались. Корицкий обедает с ними, приходит к ним в квартиру, и я считал, что они стали пусть и не друзьями, но товарищами. Я считал, что Арсений презирает меня за побег, поэтому неохотно общается со мной, но сейчас он срывается на Корицком, а молчание Кирилла означает лишь то, что он прекрасно понимает, в чем дело, но не возражает и не пытается ни прервать никого из них, ни занять ничью сторону. Это старая черта Кирилла – при конфликтах он всегда оставался в нейтралитете, но почему-то сейчас это резко перестает быть его преимуществом и становится недостатком в моих глазах.

– Я пойду, – говорит Корицкий, и я сначала даже думаю, что он уходит, но потом вспоминаю, что спрашивал его про митинг.

– Ты не обязан.

Почему-то после всех слов Арсения мне кажется правильным сказать об этом, хотя, разумеется, я считаю, что обязан. В этой ситуации оставаться в стороне – это значит оказывать немое согласие с тем, что произошло.

Корицкий усмехается, и у меня складывается ощущение, что он прочел мои мысли.

– Но я пойду. Ты позвонишь мне, когда вы решите насчет времени?

– Да. – Перехватываю его за локоть, когда поднимается, чтобы унести поднос и начать собираться – да пары остались какие-то пять-семь минут. – Все нормально?

Корицкий удивленно моргает. Несмотря на улыбку, его взгляд кажется уставшим, и сейчас, наблюдая за его неаккуратными движениями, я замечаю, насколько весь его вид измученный.

Он, видимо, не понимает, про что именно спрашиваю: про недолгую перепалку с Арсением, про его странное поведение, про ОНО или что-то другое – я сам этого не понимаю.

– Да?.. – В его голосе слышится вопросительная интонация, но я так и не добавляю конкретики, и он исправляется. – Да, все в порядке.

Когда относит поднос, мы тоже начинаем собираться. Корицкий прощается первым – ему нужно в другой корпус, и я задумчиво смотрю ему вслед, не зная, как поговорить с ним.

Кирилл относит поднос последним – я уже застегиваю рюкзак и собираюсь забросить его на плечо, но в этот момент Арсений резко дергает меня в сторону, и я даже не успеваю возмутиться, как начинает гневно шипеть мне в лицо – достаточно громко, чтобы я не смог ни перебить, ни вставить свое слово, и недостаточно для того, чтобы услышал кто-то другой:

– Мы сделаем это, независимо от того, с нами ты или нет, Марк. Мы уже все решили. И если ты не горазд участвовать в этом, то просто не лезь.

Я хочу сказать, что Кирилл не спрашивал, с ними я или нет, когда пихнул мне папку.

Хочу сказать, что остальные приняли меня так, будто я никогда не отказывался от них – и я действительно не отказывался от них, я бежал только от ОНО, я никогда не бежал от наших общих планов, амбиций и проблем.

Хочу сказать, что, вообще-то, это моя идея, и пусть я пропал на некоторое время, я вернулся, и не учитывать мое значение в том, что они собираются делать, как минимум глупо.

Хочу сказать, что я всегда был готов больше них всех, я всегда тянул их в любые авантюры, всегда принимал решения, и точно не мне стоит советовать отойти в сторону.

Но Кирилл возвращается, Арсений отходит от меня, и я понимаю, что разговор окончен.

Арсений сразу расслабляется, и я думаю о том, что сказал Кирилл, когда мы встретились на вокзале – у Арсения большие проблемы с ОНО. Может, столь долгое нахождение с ОНО, учитывая его неспособность справляться с этим, заставило его ужесточиться и не доверять никому, кроме Кирилла? Я понимаю Арсения, я готов разговаривать с ним, если потребуется, хотя я и не лучший советчик во всем, что касается ОНО, но мы расходимся по аудиториям, и я больше не говорю ему ни слова.

***

Перед митингом мы собираемся вместе, и впервые за мое пребывание в Москве, вся наша компания в одной квартире: первыми приходят Марина и Саша, потом Корицкий, а затем Боков. Саня прихватывает с собой еще Колю со второго курса, о тараканах которого я наслышан, но Коля ведет себя тихо, только поглядывает на меня.

В компании Арсений спокойнее – возможно, ему еще помогает появление Корицкого, заглушающего ОНО, и он лениво поддерживает нашу беседу о партии с Боковым и Сашей, пока Марина и Кирилл загружают алкоголь в холодильник.

Саша, которую я запомнил шумной, немного ветряной, шутливой, сейчас кажется серьезнее, ее светлые волосы чуть короче, а одежда сдержаннее, но она остается самой громкой из всех нас, и в какой-то момент, когда она рассказывает о КАС, я ловлю себя на мысли, что в ее голосе слышится столько восхищения и вдохновения, сколько не было даже у Бокова.

Когда мы присоединяемся к митингу, людей на площади гораздо больше, чем год назад. То ли случай уголовного дела настолько вопиющий и повергший всех в шок, то ли у КАС прибавилось единомышленников.

Митинг курируют несколько “касовцев”, которых я смутно припоминаю, но Боков с ними на короткой ноге, поэтому, найдя их в толпе, мы оказываемся чуть ли не в начале шествия.

Участников полно – это кружит голову, и я думаю, если бы Корицкого не было рядом, я бы не смог отстраниться от ОНО. Мы переглядываемся, идем, и мне хочется улыбаться, как и раньше, возникает ощущение единства – я всегда любил КАС больше всего за это: на любых акциях, митингах, штурмах в какой-то момент все отключается и остаемся только мы, и это мы – это все люди, которые шагают рядом, все люди, которые кричат одинаковые вещи, идут в одном направлении, смыкаются вокруг.

Это происходит со мной неожиданно быстро – я не знаю, сколько времени проходит, прежде чем становлюсь полностью охваченным этим ощущением. Я перестаю различать голоса, мой голос тоже уже не мой, он сливается в один, мы кричим стандартные вещи про самодержавие, Ленина, коммунизм, требуем свободу политзаключенным, и я не совсем понимаю, что кричу – кричу ли я, или это наш единый коллективный голос.

Улыбаюсь, смеюсь, меня охватывает азарт. Хочется идти дальше, дальше, дальше. По пути мы встречаем людей, поддерживающих нас, и это зажигает во мне что-то, что я похоронил очень давно. Я чувствую себя частью, частью чего-то сильного, настоящего, и руки, ноги, все мое тело – все это принадлежит толпе, принадлежит им и только им, меня не существует, я – лишь часть огромного организма, и чем больше мы проходим, тем сильнее сливаемся в одно целое.

КАС – это мы, я – это КАС.

Мы повторяем раз за разом, и я – Марк, и мне кажется, что в какой-то момент я называю свое имя вслух, и, конечно, меня никто не слышит, но мне необходимо это, и мое имя остается там, в толпе, среди “касовцев”, мое имя остается, я хочу, чтобы его услышал каждый. Я хочу быть частью, хочу идти впереди. Я хочу быть толпой, но исключительно ее началом.

Я – это я, я – это Марк, а еще я – это КАС, и мое имя растворяется в круговороте других имен, и я все кричу, кричу и иду, и я думаю, что здесь мне самое место, я – часть механизма, и сейчас я могу только идти и кричать, мне неподвластно ничто другое.

В ушах гул, шум, ноги в кроссовках заледенели – сегодня резко похолодало, но это все так далеко, это так незначительно.

В какой-то миг немного прихожу в себя, чтобы оглядеться. Смотрю на Кирилла, Марину, Арсения, Корицкого, Сашу и Бокова – смотрю на них, смотрю, и, наверное, здесь им тоже самое место. Они так хороши в этом – я вижу, как горят их глаза, в их взглядах невысказанный вызов, они идут впереди, и я на несколько секунд замолкаю, просто разглядывая их, и я осознаю, что да, я попал домой, я так бежал от этого дома, зачем, зачем же я бежал, но я вернулся, и да, вот именно сейчас, наконец, я дома. Мне хочется обнять их, мне хочется перекричать каждого, у меня энергии столько, что я готов взорваться от переизбытка, и я уверен, что у нас все получится, мне хочется снова найти эту папку, открыть ее и написать что-то своим почерком, потому что, да, да, я с ними, а они со мной, и я так отчаянно желаю, чтобы это было более неизменно, чтобы это было всегда.

Во мне не остается сомнений – только сожаление, что я на целый год сам огородил себя от этого, так долго… Не могу понять, как столько времени я жил без этого ощущения, и теперь мне кажется все нахождение в родном городе гораздо более мучительным, чем возникновение ОНО.

Я больше не сбегу, и я смотрю на Корицкого, теперь, вот именно теперь, я готов пообещать ему это, совершенно точно, я больше не хочу бежать, сейчас я наконец вернулся, и я – тот Старый Марк, и Старого Марка больше не существует, существует только один Марк – Марк, который остался голосом в толпе, который по-настоящему жив только здесь, с ними, в Москве, на этой площади.

У меня ощущение, что несколько месяцев я не дышал и даже не замечал, а теперь дышу полной грудью. Я почувствовал свободу, как человек, который сидел в тюрьме и забыл, что это такое – свобода.

Я действительно по-настоящему освободился.

Меня так много – я растворяюсь во всех этих людях, но и они во мне – тоже. Голосами они заполняют меня до краев, и я больше не могу отрицать, кто я, какой я и где мое место.

Ментовских машин полно, но сегодня мы ничего не крушим и не провоцируем беспорядки, поэтому менты только наблюдают за нами и не вмешиваются. Мне правда кажется, что после такого “касовцев” обязаны освободить. Менты обязаны увидеть, что мы не отступим, сотни людей готовы отстаивать чужую свободу, и я чувствую, что прикладываю руку к чему-то по-настоящему большому, важному, справедливому.

В этот раз мы не пытаемся никого напугать, показать свою силу разрушением, но количество делает это за нас – я уверен, что это один из самых крупных митингов у КАС за последнее время, и я так горд, что вернулся в правильный момент и стал одним из тех, кто идет по площади, кто защищает себя и других. Я так люблю этот миг эйфории, восторга, блаженства и уверенности, что мне и нам подвластно абсолютно все. Вся моя жизнь будто была поставлена на паузу от последнего дня без ОНО, когда мы штурмовали здание администрации, до этого митинга.

Я теряю счет времени, начинает идти дождь, люди постепенно расходятся, но никто из нас ничего не говорит и не замечает. Спустя минуты или часы я сталкиваюсь взглядом с Кириллом и осознаю, что толпа уменьшилась в несколько раз.

Мы возвращаемся домой замерзшие, уставшие, промокшие до ниточки, мы смеемся, смотрим друг другу в глаза, и мне кажется, что стены между нами рушатся.

За нами увязывается Коля, и я испытываю легкий эффект дежавю из-за сходства с тем днем, когда появилось ОНО – тогда Корицкий тоже был лишним в нашей квартире. Однако, наверное, Колю нельзя назвать лишним – все же, он жил здесь, он близкий друг Бокова и приятель Арсения и Кирилла.

Марина с Кириллом приносят алкоголь из холодильника, я забираю бутылку пива, а Марина опускается на диван рядом. Саша вставляет диск в проигрыватель, Арсений приносит карты, Корицкий разливает водку по стопкам, но пока не прикасается к ней. Боков плюхается рядом с Сашей и приобнимает ее за плечи – я понимаю, что до этого момента еще ни разу не видел нежности между ними, и если бы Корицкий и Кирилл не сказали бы об их отношениях, я бы и не догадывался.

Кирилл перемешивает карты, на фоне: “Взять и успокоиться, золото – молчание” и тихий разговор Саши и Сани. Арсений предлагает сыграть в покер, Марина отказывается, и я решаю остаться с ней.

Ребята собираются в круг, Марина пьет пиво быстрее меня и подпевает: “Покажи, покажи, мне любовь”, а я смотрю только на нее. Сегодня ее губы красные, голубые тени выделяются на лице, и она больше похожа на прежнюю себя. Я не мог оторвать от нее взгляд, когда мы шли в толпе – Марина настолько гармонична в этом, что я даже жалею, что она вышла из КАС, хотя и полностью понимаю и принимаю ее решение. На митинге она была такой яркой, такой выделяющейся, такой самобытной, такой настоящей, такой идеально вписывающейся. Наблюдаю за тем, как выпивает всю бутылку за какие-то десять минут и тянется к следующей, неотрывно следя за игрой.

Перевожу взгляд, с ухмылкой отмечаю, как Кирилл злится – явно проигрывает, а Саша подкалывает: “Кир, ну, не переживай, повезет в следующий раз”. Саня и Коля болтают друг с другом, и я рассматриваю Колю – он кажется безобидным и не особо смышленым, он – будто идеальный новенький “касовец”, и я уверен, что в партии его используют, как душе угодно. Когда уже хочу вернуться к Марине, замечаю, что Саня протягивает руку к Корицкому и что-то кладет ему в карман. Корицкий бросает на него быстрый взгляд, но никак не реагирует. Что-то меня напрягает.

– Как тебе сегодняшний митинг? – спрашивает Марина, и я опустошаю банку пива, чтобы не отставать от нее. Марина покачивает головой в такт музыки и уже выглядит немного пьяной.

– Он был достаточно удачным, как мне показалось. Мне… понравилось. Я рад, что был там.

– Понравилось. – Марина хмыкает. – Как будто первый раз.

– Я имел в виду, что ничего не изменилось, – отвечаю, и она улыбается уголком рта и зажигает сигарету. Курит все те же тонкие. И ментоловые.

– Вроде бы и правда ничего не изменилось. – Марина выдыхает, и никотин с алкоголем достаточно расслабляют ее: она всегда контролирует себя, но когда ей удается отпустить контроль, возникает непередаваемый спектр эмоций в ее глазах. Она выглядит одновременно и спокойной, и азартной, и немного безумной. – А вроде бы и все изменилось.

– Из-за того, что меня не было? – лукаво спрашиваю, хотя, конечно, понимаю, что она говорит про ОНО.

Марина обжигающе смотрит на меня, а потом усмехается и закатывает глаза.

– Такой ты самовлюбленный ублюдок. Это вот точно не изменилось.

Перехватываю у нее сигарету и хочу сделать затяжку, но Марина вырывает ее и передает другую, не свою. Краем глаза замечаю, что Корицкий и Кирилл на другом конце гостиной тоже курят, и Марина, похоже, также обратив на это внимание, дергает ручку балконной двери и распахивает ее.

– Так все же, вы скучали? – спрашиваю и понимаю, что, видимо, успел немного опьянеть для подобных глупых вопросов. Марина же пьяна настолько, что даже не высмеивает меня.

– Не мы спрятались и сменили номер телефона. Конечно, мы скучали, что за идиотский вопрос?

– Но вы не приходили.

– Ты шутишь, Марк?

– На самом деле, я уверен, что Кирилл узнал о моем адресе почти сразу.

Марина делает глоток и выдерживает паузу, чтобы продолжить разговор. Кидает на меня раздраженный взгляд и возвращается к наблюдению за ходом покера.

– Мы дали тебе время. Не нужно было, хочешь сказать? Мы все нуждались хотя бы в паре месяцев, чтобы смириться с ОНО и прийти в себя, нет, Марк?

– Нет, я это понимаю…

– Но даже не в этом дело. Мы дали тебе шанс вернуться самому. Я убеждала всех, что ты вернешься, как только придешь в себя, но, как оказалось, ошиблась. Я считала, что мы не должны бегать за тобой. Да уж, была не права.

– Ты думала, что я вернусь в течение учебного года?

Марина пожимает плечами.

– Первое время да. Ты ведь не удосужился поставить все точки над “и”. Мы с Кириллом считали, что ты оклемаешься и сам вернешься. Потом, конечно, когда начался второй семестр, я перестала прямо вот так тебя ждать и начала догадываться, что ты решил там остаться. Но, Марк, имей в виду, мы ведь не знали, что ОНО на время отстало от тебя, так что мы вообще не понимали, почему ты там трешься и не возвращаешься.

Тянусь к ней и аккуратно приобнимаю за плечи. Я бы не позволил себе это, если бы не выпил уже две бутылки пива, а она бы оттолкнула меня, если бы не сделала то же самое. Хочется извиниться или сказать какие-то утешительные слова, но ничего не срывается с языка. Чуть откидываю голову, музыка и разговоры за столом будто стихают, в ушах приятно шумит. Провожу кончиками пальцев по плечу Марины, но она продолжает наблюдать за ребятами и словно не замечает моего прикосновения.

– У тебя оставался последний шанс восстановиться в универе, – продолжает Марина. – Мы поняли, что если ты не вернешься прямо сейчас, то не вернешься вообще. Вот Женя и предложил съездить к тебе. Я считала, что, во-первых, бегать за тобой – это не вариант, а во-вторых, что это дохлый номер.

Впервые кто-то называет Корицкого Женей, и я неосознанно вздрагиваю и поворачиваюсь к нему. Он, очевидно, снова пьян больше всех и либо уже выбыл из игры, либо перестал следить за ней. Корицкий покачивается в такт музыке и с глупой улыбкой о чем-то переговаривается с Боковым.

– Но в итоге вышел не дохлый номер.

– Вот именно. – Марина кивает. – Даже обидно так-то. Я думала, что хорошо тебя знаю. И тут чуть не проиграла спор.

– Расстроена, что я вернулся?

– Да иди ты, Марк. Скорее, расстроена, потому что оказалось, что за тобой все-таки нужно бегать.

– Ты возлагала на меня большие надежды.

– Точно.

– Не оправдал ожиданий?

– Фу, Марк, что за выражения? – Марина ведет плечом, но не сбрасывает мою руку. – Я надеялась на другое поведение, да. Но есть как есть. Я не твоя мама, чтобы чего-то там от тебя ожидать.

Саня громко произносит тост за отмену ментов, и они с Арсением и Корицким выпивают по стопке водки. Мы с Мариной одновременно поворачиваемся и тоже чокаемся пивом.

– Я что-то упустил момент, когда Боков успел так наклюкаться.

Марина хмыкает и поправляет выбившуюся прядь.

– Это всегда происходит неожиданно. Вот он сидит и спокойно рассказывает про то, какой крутой “Бойцовский клуб”, а потом раз – и уже лезет на фонарный столб.

– Не знал, что ему нравится “Бойцовский клуб”.

– То есть фонарный столб тебя впечатлил?

– Погоди, он правда когда-то лез на фонарный столб?

Марина посмеивается.

– Ага, было такое.

Мы курим еще по одной, а потом я решаю тоже выпить немного водки.

Когда подхожу к бутылке и наливаю в стопку, Корицкий, стоящий рядом, уже еле держится на ногах и начинает закашливаться. Отправляю его блевать в туалет. Марина протягивает руку, и я с удивлением протягиваю ей стопку тоже. Мы пьем на брудершафт, но не целуемся.

Когда Коля уходит, мы с Мариной присоединяемся к остальным – они уже перестали играть в карты и разговаривают о КАС и сегодняшнем митинге. Я вклиниваюсь в обсуждение и выражаю надежду на то, что митинг на что-то повлияет. Язык немного заплетается, и я не уверен, что ребята до конца понимают мою мысль. Кирилл опять оказывается самым трезвым и чуть придерживает Арсения, который волшебным образом с разговора про ментов переходит к разговору о разрушении капитализма – впрочем, это стандартная тема пьяного Арсения. Саша увеличивает громкость на проигрывателе и поет: “Небо уронит ночь на ладони…”, Саня пытается и подтанцовывать, и поддакивать Арсению одновременно.

В какой-то момент Арсений упоминает, что Кирилл передал мне папку, и я признаюсь, что прочитал ее, а также признаюсь, что думал об этом на митинге и что хотел бы осуществить идею. Я недостаточно пьян, чтобы снова совершить какую-нибудь глупость и наговорить лишнего, поэтому убеждаю ребят, явно вдохновленных после моих слов, дать ответ и обещание друг другу, когда мы будем в более трезвом состоянии.

Однако, несмотря на это, непрозвучавшие клятвы повисают между нами, и мы переглядываемся, улыбаемся – мы знаем, что мы на одной стороне, мы знаем, что уже не отступим. Мы пережили год без таких встреч в полном составе, мы пережили больше года с ОНО, и мы все еще тут, спустя столько месяцев, мы все еще за одним столом, и мы все еще преданы друг другу.

– За похищение Ленина! – говорит тост Боков, и мы чокаемся и выпиваем.

– Ты так говоришь, будто мы типа собираемся ограбить банк, – с усмешкой добавляет Марина.

Мне хочется обнять их, и Кирилл, будто читая мысли, хлопает меня по спине. Его взгляд немного бегает, и когда мы с ним выпиваем еще по одной, я замечаю, что он наконец тоже пьянеет.

Я дома – смотрю на тщетно пытающегося привести себя в порядок Кирилла, на расслабленную Марину, вяло танцующую с энергичной Сашей, на Арсения, который в пьяном состоянии не способен остановиться говорить про уничтожение капитализма, на улыбающегося Саню, делающего вид, что слушает его – и да, это точно мой дом.

Падаю на диван, и потолок чуть расплывается перед глазами. Тянусь к сигарете, но останавливаю руку, чтобы не опьянеть еще сильнее. Выпиваю полбутылки воды и тру переносицу, стараясь немного прийти в себя.

Кирилл тоже останавливается и не подливает больше, отставляя стопку в сторону, а Боков с Арсением продолжают догоняться, и я, смотря на них, могу представить, как плохо им будет утром и как долго они будут сидеть над туалетом.

Внезапно ОНО возникает совсем рядом, и меня от неожиданности бьет мелкой дрожью.

Замираю, понимая, что отправил Корицкого проблеваться уже давно – я потерялся во времени, но Корицкий точно пропустил наше обсуждение Ленина, а значит, он там торчит достаточно долго.

Позволяю себе полежать еще несколько минут – двигаться тяжело. Когда все прекращает безумно вращаться перед глазами, приподнимаюсь и сажусь на диване. В целом, не мутит, картинка не расплывается, а значит, все более-менее нормально. Делаю еще несколько глотков и опустошаю бутылку воды.

Поднимаюсь с дивана – все настолько пьяны, что даже не смотрят на меня – и двигаюсь в сторону ванной.

Стучусь и, не услышав ответа, дергаю ручку. Корицкий, похоже, пытался закрыть на щеколду, но ему не хватило сил, чтобы надавить до конца – дверь поддается легко.

Захожу и усмехаюсь – он лежит на туалете и не двигается. Когда вот только успел так напиться? Прямо как в тот день, когда возникло ОНО – он тоже был самым пьяным, и сейчас то ли спит, то ли безвольно валяется и даже не реагирует на мое появление. Он, очевидно, пил меньше, чем Боков или Арсений – наверное, столько же, сколько я, но рассчитывать скорость Корицкий определенно не умеет.

Наклоняюсь, чтобы проверить его, и замечаю, что лежит на крышке унитаза, даже не потрудившись ее поднять. Хмыкаю, пихая его в плечо.

– Эй, пьянь, – пытаюсь хоть как-то привлечь внимание – его глаза открыты, он все же не спит, но все еще не замечает меня. ОНО возникает за спиной – сейчас Корицкий явно не в состоянии, чтобы контролировать это. – Давай хоть крышку поднимем, куда ты блевать собр…

Мгновенно замираю – мой взгляд падает на испачканный рукав его толстовки. Я поражен настолько, что кажется, будто сразу трезвею. Резко дергаю его за капюшон, поворачивая лицом к себе.

– Какого хуя?..

Его зрачки расширены настолько, что светло-голубую радужку почти не видно, лицо бледнее обычного, и он глупо улыбается, смотря вроде бы на меня, а вроде бы куда-то вскользь – взгляд расфокусирован. Шевелит губами, но с них не срывается ни звука.

Вцепляюсь в его плечи и пытаюсь игнорировать ОНО, которое нависает над нами. Мне тяжелее дышать – от ОНО закрыться не получается, но я держусь за Корицкого и не обращаю внимания на тревогу, сворачивающуюся в груди.

– Блять, Женя. – Его взгляд становится чуть более осмысленным – реагирует на имя и что-то говорит, но я все еще не разбираю слов. Сжимаю челюсти. – Давай, приходи в себя… Блять.

Он пытается уцепиться за мою руку, но его ладонь соскальзывает, и я совершенно не понимаю, что с ним делать.

– Не знаю, – шепчет он. – Я не знаю… я…

Его улыбка отрешенная, и я ругаюсь сквозь зубы, прежде чем откинуть крышку и впихнуть два пальцы ему в рот.

Вызываю у него рвоту и склоняю над унитазом, придерживая за плечо. Сажусь рядом, смотрю в стену, не думая ни о чем, а ОНО все ближе, ближе, и я напрягаюсь всем телом, моя хватка, наверное, слишком сильная, но уверен, Корицкий это даже не замечает.

Когда наконец выпрямляется и смотрит мне в глаза, меня передергивает от его одурманенного взгляда. Включаю кран, наливаю воду в стакан, чуть дергаю за волосы, и, придерживая за затылок, вливаю ему в горло.

Дергается, его рука сжимает мое плечо, дрожит, и когда снова поворачиваю к себе, отчаянно мотает головой.

– Нет… нет, хватит… не надо… не хочу…

– Мне похуй. – Снова вызываю у него рвоту и держу, пока продолжает трястись и хвататься за меня.

ОНО давит так сильно, что я сам еле справляюсь, чтобы не потерять контроль. ОНО будто сжимает внутренности, и судорожно выдыхаю, пытаясь смотреть только на Корицкого. Он кашляет и дергается в моих руках, и я чуть ослабляю хватку, чтобы успокаивающе провести по его руке.

ОНО будто пытается залезть под кожу – я хочу попросить у Корицкого помощи, хочу сказать, что мне нужно, чтобы он сделал с этим что-нибудь, хоть что-нибудь, я боюсь, что я тоже скоро не выдержу… Но он корчится на полу, и сейчас я чувствую, что должен помочь ему – это моя обязанность, он и так столько раз обеспечивал мне спокойствие и избавлял от давления ОНО, что я не имею права ни о чем его просить.

А ОНО за спиной тянется, тянется ко мне… Прикрываю глаза, Корицкий пошатывается, и я придерживаю его, помогая выпрямиться. Тянусь, чтобы налить воду в стакан еще раз, но моя рука так и повисает в воздухе.

За нами хлопает дверь.

Хлопает дверь.

За нами.

Там, где было ОНО.

Прямо там.

Дверь.

Закрывается.

Кидаюсь к двери, дергаю ее, но ощущение, что кто-то держит ее с другой стороны, мне становится так страшно, ладони скользят по ручке, блять, блять, блять, как это вообще возможно, что происходит, что происходит, ОНО держит дверь? ОНО не может держать дверь! ОНО не может влиять физически! Никогда не могло!

Сердце колотится как сумасшедшее, я тяну дверь, но сила с другой стороны безусловная, и я стараюсь, я дергаю изо всех сил, упираясь ногами, но не сдвигаю даже на сантиметр.

Господи, Господи, я отползаю от двери, взгляд прикован к ней, но я не могу теперь даже пошевелиться, нет, нет, я не верю, что это произошло, нет, нет, этого не может быть, этого не может быть, ОНО не может, нет! ОНО не может!

Мне так страшно, сердце бьется в горле, почему, что произошло, нет, я должен выйти, я должен открыть, нет, мне нельзя шевелиться, нет, я должен, я должен выйти отсюда, но как я могу противостоять ОНО, ОНО невозможно противостоять, ОНО закрыло дверь, а я разве могу бросать вызов ОНО, что я должен делать, как я могу…

Резко выхожу из оцепенения и бросаюсь к Корицкому – мои руки дрожат, ладони потные, я хватаюсь за его плечи и начинаю безумно трясти.

– Женя! Женя, ну давай же! Давай же, приходи в себя… Женя, ну же, нам нужно что-то сделать!

Он слабо пытается меня оттолкнуть, и я понимаю, что трясу его слишком сильно, но паника никак не отпускает меня.

Снова кидаюсь к двери, начинаю бить, вроде бы зову на помощь, пару раз тру лицо в попытке развеять иллюзию – Корицкий никак не помогает, только сидит за мной, но я не уверен, что сейчас он способен что-то сделать. Бью ногами, рычу – словно схожусь в схватке с ОНО, и если бы сейчас Корицкий был в адекватном состоянии, он бы точно посоветовал мне этого не делать, посоветовал бы перестать, но я смотрю на него, поворачиваюсь, смотрю, смотрю… И нет, Женя, заткнись, что ты не можешь советовать, лучше давай, выпей воды, чтобы выблевать эту дрянь, и молчи, молчи, ты ничего не можешь сделать, давай, замолкни. Я бросаю вызов ОНО, сопротивляясь, я не могу перестать, я не могу остановиться, мне так страшно, и страх подстегивает меня, и я продолжаю сопротивляться, теперь я точно зову на помощь, я слышу собственный голос, да, я точно кричу. Помогите, ну, давайте, пожалуйста, кто-нибудь, давайте, помогите мне, пожалуйста, помогите мне!

Наваливаюсь на дверь всем весом, хотя и знаю, что ОНО плевать на все попытки, моя сила ничтожна, я ничего не могу, ничего, ничего, ничего…

Внезапно дверь резко открывается, и я налетаю на кого-то, мы падаем, и я не успеваю даже вздохнуть от облегчения, как затылок пронзает болью.

– Что, блять, происходит? – спрашивает Кирилл.

Он шокированно смотрит на меня, подает мне руку, помогая подняться, а потом его взгляд устремляется к Корицкому, который так и сдвинулся с места.

– Тут… – Мой голос звучит хрипло, я почти не узнаю его. – ОНО… ОНО…

– Что ОНО?.. – осторожно спрашивает Кирилл, и я замечаю за ним Марину и Бокова.

Корицкий закашливается, и я оборачиваюсь на него – хочется подойти и хоть как-то помочь, но ноги не слушаются, и меня хватает только на то, чтобы опереться спиной о дверной косяк.

– ОНО… закрыло дверь.

Кирилл открывает рот, но не произносит ни слова – в его глазах шок и ужас.

Я сползаю по стене, обхватываю голову руками и закрываю глаза.

“Я не сбегу, – повторяю себе. – Нет, не снова. Нет, я обещал. Нет. Нет, я не сбегу”.

Я останусь.