Читать книгу Агония, 88 - - Страница 2

Сентябрь, 1988 год. ГДР. 13 км к востоку от границы Западной Германии. Зона высокой радиоактивности. День неизвестен.

– Механик, стоп! – в радиостанцию ворвался практически доведенный до крика голос Эриха, командира танка.

Скрипнув тормозами, громадная угловатая советская машина остановилась в двух сотнях метров от одинокого косого домишки, около которого в дерьме и радиоактивной грязи по самые двери утонул обгоревший Трабант. А вокруг стоял сухостойный и облетевший лес, почерневший от копоти на стволах. По броне несильно накрапывал едкий и мерзкий дождик, что лился из свинцовых туч, напитанных радиоактивной пылью. Все вокруг было серо-черным, грязь каштановой, а Трабант когда-то ярко зеленым. Эрих через круглые окуляры противогаза поглядел на своего наводчика, на такого же, как и он – разодетого от ног до самой макушки в зеленый советский ОЗК, и с резиновой маской на явно уставшей под ней рожей – и шумно выдохнул в шланг. Юрген Даймлер – так звали этого молодого сержантика из Дрездена – немедленно прильнул к приборам наведения и показал большой палец в зеленой бесформенной перчатке химического комплекта. Поправив на голове шлемофон, командир повернул рукоятку своего люка и поднял его вверх.

Над открывшейся крышкой показался прибор измерения радиации. Только чудом он тут же и не сгорел. Тоскливо заверещали его динамики, а стрелка на прямой шкале давно покинула пределы даже красной зоны.

– Да раздери тебя… – протянул командир, спешно достав из ног свой восточногерманский Калашников. – Это все равно лучше, чем там, где мы были…

– Может не стоит, товарищ командир? – в последний момент наводчик схватил его за просвинцованный ботинок. – Подумай еще раз.

– Следи за домом, Юрген. – отдал приказ Эрих Соннеман. – Тилль, держи первую передачу на грязи. Как увидишь меня – малый ход.

– Хорошо, геноссе лейтенант. – плечистый мехвод поправил на лице взмокшую изнутри резиновую маску.

А внутри этот Т-72 казался ему просторнее. Когда Соннеман спрыгнул с него и мгновенно утонул по самые колени в грязи, то первое, что он подумал, что в этом советском гробике они набиты как латвийские шпроты. И все, что отделяет их от смерти в муках, лишь небольшой слой противорадиационного подбоя, да система очистки воздуха, которая сломалась сразу, как только над головами их полка прозвучал разрыв шестимегатонного заряда НАТО. Не то, чтобы это было придиркой советским инженерам… Эрих все чаще думал не об этом, а о том, что именно благодаря советским инженерам они и выжили. Одни, из всего танкового полка. А затем оказалось, что и всей дивизии. Одинокий, потерявшийся, страшный и неузнаваемый издали Т-72М1 остался один на границе двух разрушенных войной миров.

Его гусеницы покрылись грязью, а зенитный пулемет загнуло в неестественном положении. От ядерного жара тогда полопались дымовые шашки, и их капсулы в передней части башни скорее напоминали обломанные клыки диковинного стального зверя. Жирными разводами была занесена эмблема Народной Армии, которую, время от времени, Эрих само собой протирал, чтобы не дай-то пролетарский Бог, по ним не выстрелили свои, или союзники. Больше всего Соннеман боялся огня союзников, боялся умереть бессмысленной и бесполезной смертью. И ведь во всем этом скитании уже не было смысла. Бои после бомбардировки закончились практически сразу. Быстрые, кровопролитные и малопонятные, без командования с обеих сторон, без корректировки действий и без поддержки. Все затухло само собой, и задело этот чудом выживший экипаж лишь по касательной. Какие тут уже враги? Фронты остались в прошлом, остались только форты. Одинокие, но еще пока подвижные, как этот умирающий Т-72. Красные и синие…

Соннеман поднял автомат в руках и снял его с предохранителя. Неторопливо пошел к зеленому, утонувшему в грязи Трабанту и вскоре услышал, как по следам его шагов катится огромная стальная искореженная и закиданная дерьмом по самую крышу оплавленная машина без противокумулятивной «юбки» по бортам. Мощные гусеницы переминали дьявольски фонящую грязь со всеми вкраплениями, что в ней были. С ветками, с палками, с обломками сорванной жестяной крыши домика, с осколками стекла Трабанта и прочим скарбом, что когда-то вероятно мирно и тихо находился на придомовом участке. Танк медленно повернул башню и своим дулом заглянул в вынесенное ударной волной окно. В нем была лишь оборванная и сырая от дождя занавеска, что бесцельно моталась по ветру.

…Трое танкистов, не раздеваясь, быстро подняли опрокинутый стол, до этого осторожно сложив остатки хозяина и молодой хозяйки в платьишке в дальний угол, чтобы те не так сильно били им по глазам. Хотелось жадно закурить, всем троим, но без противогаза сигарета может оказаться последней. Стоило потерпеть, ведь за эти несколько дней, а может и недель – счет уже не велся – они перестали бояться пожара боеукладки и курили прямо в танке, когда радиоактивный фон слегка спадал.

– Сколько мы прошли, Тилль? – шумно выдохнув, Эрих развернул карту на столе.

– Около тринадцати километров от последней точки. – предположил тот, пальцем в перчатке указав на нанесенные карандашом отметки. – Мы примерно в ста пятидесяти километрах от штаба нашей дивизии, и движемся, судя по всему, на юг, вдоль границы.

– До русских еще около десяти, но строго на Запад. – пояснил наводчик.

– Мы не пойдем к Триста Пятидесятой Гвардейской. – объявил командир. – Фон слишком сильный, и ветер западный. Скорее всего эпицентр сейчас где-то между нами и русскими. Возможно… что и на их позиции. – карандашом разметил примерный контур зоны заражения. – Я боюсь, что русские тоже разбиты. Как и наши… – бросил карандаш на карты, выдохнув. – Как болгары, как поляки… Везде одни только воронки и брошенная техника.

– Они были нашим последним шансом, товарищ командир. – помотал головой Юрген, расстроившись. – Что мы будем делать? У нас почти нет боезапаса, у нас в автомате всего четыре бронебойных и один кумулятивный… Все расстреляли…

– В первую очередь, мы не будем отчаиваться! – сжал кулак Соннеман, скрипнув резиной перчатки. – Мы солдаты Народной Армии! И я не потерплю таких вот, Даймлер, соплей, ясно? Сколько у нас топлива?

– Километров на пятнадцать. И все. – Тилль уперся руками в столешницу. – Двигатель чахнет, командир. Воздушные фильтры бьют тревогу, а про систему очистки воздуха я вообще молчу.

Ливанул дождь, забарабанил по карте. Столик стоял крайне неудачно – точно над куском отсутствующего железного профлиста. И в эту дырку было прекрасно видно, как капают с неба зеленоватые крупные капли. Дни становились все хуже предыдущих, и ситуация даже не думала улучшаться. Когда-то до войны, до всех этих бомбардировок, среди тонн зловонных заявлений политиков и с той, и с другой стороны, Эрих как-то услышал одного профессора, что утверждал, будто бы после ядерных взрывов поднимется такая туча пыли, что закроет Землю от солнечного света на долгие месяцы. А после всего этого, когда последние люди хотя бы немного приспособятся к постоянному пеплу и не высыхающей грязи, грянет настоящая, лютая сибирская ядерная зима. И Эрих точно не знал теперь, хотел ли он дожить до хруста льда под гусеницами танка, или пусть этот танк лучше со всем своим экипажем навсегда замрет в зловонной радиоактивной грязи.

На языке постоянно был привкус ржавчины, как тогда, в детстве, когда меняли старый берлинский трубопровод. По телу расходились багровые пятная. Командир все знал, но без всякого раздумья говорил экипажу, что эти признаки только для того, чтобы бороться перед своей кончиной, что есть человеческих сил, что у них этот аккорд последний, и он должен быть хотя бы ярким.

– Вот здесь… – сообразил Соннеман, показав на карте. – Должны быть венгры. Позиции одного из полков Седьмой Дьерской Дивизии. Они стояли у предгорья, и возможно взрывы частично смогли погаситься об камень и курганы.

– До них почти двадцать пять километров. – недовольно выдохну Тилль. – И это только по прямой, геноссе лейтенант.

– И здесь был прорыв. – Юрген указал направления удара НАТО. – Вы же слышали, что там видели Леопарды, которые форсировали две реки одновременно.

– Слышал, знаю. – сурово заявил Соннеман. – Про топливо… С ним вся наша надежда на вот эту железнодорожную станцию «Доппельхоф-1». – он обвел одинокий полустанок красным маркером, прямо по мокрой карте. – До нее двенадцать километров. Через нее должны были перебрасывать цистерны с горючим из Плоешти, и возможно там еще что-то могло остаться. Заправляемся, берем с собой сколько сможем скарба и уходим к венграм. Вопросы?

– А как же прорыв?

– Прорыв был давно. – скептически ответил командир, сворачивая карту в рулон. – И не забывай Юрген, мы не пешком идем. У нас есть рабочий, и, если повезет, еще и заправленный танк. Все, две минуты на сбор провианта. Все как обычно: тушенка, пачки пресного печенья, вода в закрытых емкостях.

Он уже было собрался зашагать по дому на выход, к танку, ибо дорога не ждала, но тут его легонько за локоть взял наводчик. У этого молодого сержанта всегда была целая уйма вопросов, и не всегда по делу. Уже уставший от всего командир, на котором помимо его судьбы лежало как минимум еще две, не обратил на этот нахальный жест никакого внимания, и тогда Юрген уже открыто окликнул:

– А если там ничего нет? Если на месте Доппельхофа воронка?

– Значит мы придумаем что-то еще, сержант. – смело ответил ему Соннеман, остановившись. – Значит, мы придумаем что-то еще…

Судя по всему, у жильцов этого сельского домика, одного в чистом поле, помимо зеленого Трабанта, была еще и собака. И скорее всего любимая, ибо на полках было полно западногерманских мясных консервов, которыми танкисты решили не брезговать. За все то время, что они были самостоятельной и полубоевой-полуживой единицей, поняли, что брезговать всем, что так или иначе можно умять и переварить – глупо. Сразу вспоминались запасы помятых монгольских мясных консервов, что оставили в самом начале пути. Тогда Тилль внушил командиру, будто бы в мятых банках может завестись всякая дрянь, и что их путь может на этих банках и окончится. Теперь же мятые банки были не с монгольской тушенкой, а с западным собачьим кормом, и даже один их вид заставлял желудок урчать так, как не урчит танковый двигатель. Нашлась так же и закрытая двадцатилитровая канистра с водой. Видимо покойные хозяева готовились к войне, но в итоге так и не смогли воспользоваться накопленным запасом. Юрген долго рассматривал подгнившее лицо хозяйки и понимал, что вероятно она когда-то была красоткой, его ровесницей, а теперь больше похожа на саму смерть. Скорее всего дочь или даже внучка бородатому пожилому мужчине в хорошем, но не сохранившемся костюмчике с латунной бляшкой ГДР на лацкане. Эрих в шутку предположил, что скорее всего это какой-нибудь бывший бюргер, который после нацистов немедленно приземлился в кресло маленького, что бы суды не заметили, но коммунистического начальничка и так и проносил свой единственный костюм до конца своих времен. От времен создания самого сокрушительного оружия на планете, до времен его применения…

Соннеман глянул на часы, когда залезал в танк. Солнца на небосводе он не видел давно. Все время, после самой ярчайшей вспышки, он видел только бесконечный броневой слой из пылевых туч и ощущал этот треклятый привкус ржавчины во рту. Время близилось к завершению дня. Где-то над всем этим, где теперь не летают даже птицы, должно было садиться небесное светило. Но как бы не старался, Эрих так и не смог вспомнить, как это выглядит. Поправил хобот резинового шланга на лице, и забрался в танк, наглухо закрыв командирский люк.

Следующие дороги не отличались от предыдущих. День оставался все таким же неизменно серым, с низко висящими свинцовыми тучами, что надежно закрывали взор уже от лунного света. Разве что здесь, по приближении к станции Доппельхоф, стало попадать больше того мусора, что указывал когда-то на вполне цивилизованную жизнь Восточной Германии. Пополам танковым прорывом был разрезан застрявший на возвышающейся дорожной насыпи чехословацкий Икарус. Были перевернутыми пара грузовых, практически новых ЗИЛов. Опаленными остовами вдалеке остался десяток гражданских восточноевропейских машин, при подъезде к которым даже не работавший до этого запасной детектор радиации начал подавать признаки новообретенной жизни. Пришлось пройти севернее автострады, на которой был затор из обломков, когда-то бывших санитарным и инженерным военным конвоем – война успела погреметь несколько дней перед атомной бомбардировкой, и такие колонны смерти не стали удивительным зрелищем. Командир танка опасался, что в таких скоплениях металла могла быть настолько сильная радиация, что ее не сможет удержать даже танковый подбой. Без сомнения – и их видели в треснувший бинокль – особым соблазном в таких колоннах были грузовики-цистерны, в которых помимо топлива для вертолетов, могла быть еще и так необходимая для танкистов горючка. Но вот чтобы достать ее, нужно было быть железным, при том еще и без электроники. Едва танк приблизился к остовам инженерных машин, застывших в неестественных для них положениях, тут же перегорела радиостанция, а в приборе ночного видения пошла рябь.

Эрих слегка загнул костюм химзащиты, глянув на часы на запястье. Понял, что хуже различает цифры. Глаза заливала неизвестная выделившаяся жидкость, а под кожаным ремешком уже были видны красные зловещие нарывы, какие до этого были только по его плечам. Расползались от погон и ремня. Неровно выдохнув в противогаз, он приказал держаться пролесков, ожидая, что деревья взяли весь удар на себя, посадили на себя всю радиационную пыль, и лесные дорожки будут несколько чище, чем грязные обочины с кучей разорванной атомной бомбардировкой техники.

– Не пожалели же… – с ужасом возмущался Юрген, оглядывая скомканные как лист бумаги перевернутые санитарные микроавтобусы. – По уходящим били… По медикам, по раненным ракетами били!

– Это война, сержант. – сурово заключил командир, а у самого точно так же скреблись на сердце кошки. – Бомбы не взрываются только над врагом. Ни наши, ни их бомбы.

Он надеялся, что в одном из таких конвоев он никогда не найдет своих детей и жену. Надеялся, что они успели спастись и отойти в деревни или хотя бы в места, где не было стратегических объектов. НАТО не скупилось на применение тактических ракет, поняв, что прорвать оборону Восточного Блока без этого не выйдет. Война в миг стала слишком сложной, и потому зачахла. Не было более яркой и сильной точки, чем ядерный взрыв, большего оружия не было. Остались, как вспоминал слова одного физика Эрих, только палки да луки. Осталась сила простого пороха, что ждал своего часа в кишках Т-72.

В очередной раз промерив фон внутри танка, и получив данные, что до начала войны показались бы фатальными, Юрген медленно поднял резиновую маску на лоб так, чтобы было видно только его подбородок и покрасневшие, облезшие губы. Он понял, что командир смотрит на него с сожалением.

– Все слишком плохо, товарищ лейтенант? – наигранно равнодушно спросил Даймлер, закурив.

– В пределах допуска. – соврал тот. – Пока еще в пределах допуска, сержант.

У железнодорожного переезда, гусеницами утопив в грязь несколько тел, превращеные уже в лоскуты, танк вальяжно перевалился через пути и резко повернул на запад. Опрокинутый товарный вагон с углем стал настоящей радостью, ибо всего на несколько мгновений, но вместо раскисшей жирной земли под гусеницами наконец стало твердо. Стали глухо ухать небольшие опаленные кусочки ископаемых, стало хоть немного радостно, и под резиновыми масками промелькнули вымученные улыбки. Плотный и вспотевший Тилль, чуть припустив рычаги, дал волю танку. Теперь он практически не держал его. Машина, плавно, чтобы растянуть момент, проехала засыпанный участок, и снова, по самый верх катков, нырнула в фонящее болото. В побитых и замаранных триплексах был дождь. Над бронированной крышкой этого движущегося гробика с тремя почти что покойниками, начал разверзаться нешуточный гром, и вскоре перестала видеться даже земля впереди. Все вокруг наполнило серое, бьющее по корпусу нечто, которое не приходило ни в какое сравнение даже с довоенным ливнем. Это было простое безумие, которое, кажется, чувствовалось и внутри танка. Пришлось остановиться, ибо из виду потерялись еще и пути, по которым ориентировался Тилль.

– У нас в школе был один старик-учитель… – рассказывал Юрген за поеданием собачьих консервов, которые изредка, но жадно запивал водой. – Рассказывал, как они жили в Дрездене, когда союзники бомбили город. Я теперь все чаще вспоминаю те рассказы. И думаю, чтобы он сказал на все это теперь…

– Отец у меня под Вязьмой наступление вел. – в унисон ему произнес командир. – Они тогда русских поджимали в кольцо. Я его недавно, перед самой войной видел, он мне сказал, что не стоит думать, что не существует безвыходных ситуаций. Тогда ведь, в сорок первом… А, потом как сорок пятый грянул…

– Какой же теперь грянет год, командир? – выдохнул Тилль на своем месте, немного вытянув затекшие ноги. – Кончится ли это все?

– Не знаю, парни. Я ем этот корм вместе с вами. – Эрих постучал ложкой по банке консервов и поставил ее на казенник пушки. – Но год настанет. Мы с вами не увидим этого, но земля восстановится. И те, кто выживут во всем этом, больше не повторят наших ошибок. Потому что их будет слишком мало для этого. И наша планета будет слишком большой, чтобы что-то на ней делить. И люди… – на этих словах в горле Соннемана встал острый ком, а перед глазами промелькнул лик жены. –…люди наконец будут жить в мире. Вероятно, только бросившись в воду, мы можем быстро и очень хорошо научиться плавать. Так плавать, что никто нас, парни, не догонит!

– Оптимист вы, лейтенант. – пожал плечами Юрген. – Как по мне, что уж тут, все. Это конец. Наши мечты теперь не космос, наши мечты – банка тушенки, и чтобы счетчик перестал пищать. Бросившись в воду, мы лишь начали тонуть.

– Мы ведь коммунисты с вами. – как-то даже гордо рыкнул в противогаз Эрих. – Коммунисты! Мы должны смотреть на мир оптимистично. И жить мы должны оптимистично, и помогать миру всем, чем мы только можем, понятно? Банка тушенки… Найдутся поля, найдется рассада картошки. Будет тушенка с картошкой. Найдутся места, найдутся горы, куда не долетело, будет нам и воздух. И что же? Должна быть несбыточная мечта, такая, после которой мир скорее схлопнется, нежели возникнет другая. Если мы думаем сейчас лишь о еде, да о сохранности собственной шкуры, какие мы к черту коммунисты? – прихлопнул он по казеннику пушки. – Чем мы тогда отличаемся от капиталистических свиней, запустивших ракеты по нам и по нашим братьям? Если каждый из человечества будет думать только о себе, если будет мечтать только о сытом пузе, всегда будут голодные, и всегда будут те, кто будет этих голодных уничтожать. Мечта, Юрген… – снова взяв банку с кормом, командир ткнул в его сторону своей закопченной ложкой. – Мечта – это то, что отделяет нас от животных.

– О чем ты мечтаешь, Тилль? – мрачно, но с усмешкой спросил наводчик, глянув в триплексы. Шторм за бортом танка начал потихоньку сходить на нет.

– Я? – туповато переспросил тот, пригладив рычаги. – Хочу розочку на рычаг передач.

– Ха-ха-ха. – командир рассмеялся. – Если Уральский завод еще цел, я напишу туда письмо, чтобы они тебе ее прислали.

– Я мечтаю о звездах, товарищ командир. – механик-водитель вдруг помотал головой в капюшоне ОЗК. – Мечтаю, что когда-нибудь нам откроется их тайна, и что мы не станем ограничиваться Землей. Что исчезнут гетто, исчезнут трущобы, и мир станет изучать просторы невероятного размаха.

– Дачу на Плутоне захотел? – язвительно спросил его Юрген. – А я вот девушек хочу. С десяток девушек, понимаете. Нет ведь ничего прекраснее в этом мире, чем те, на кого хватает только бросить взгляд, чтобы мир вокруг расцвел всеми красками.

– И что же в этом сокровенного, и несбыточного, умник? – уколол его Тилль.

– Да где же их теперь… В этом мертвом сезоне модные только грязь, грязь, красные рубцы на лице и полное отсутствие возможности полюбоваться красивым нижним бельем. Так что да, друг мой, эта мечта в моей жизни больше не воплотится.

– Ты это брось, сержант. – подтянувшись к люку, Соннеман глянул в залитые радиоактивной водой триплексы и понял, что дождь кончился. – Кто знает, может венгры нам помогут? Еще повоюем, еще протянем и с запчастями, и с топливом. И с боекомплектом, чем черт не шутит?

– А там и командование подтянется. – продолжил за него механик. – Может уже есть места расселения для зараженных? И определят нас, друзья, в старую добрую Софию, на берегу моря, где полно звезд, и где еще открыт бархатный купальный сезон.

– Именно, Тилль. – опуская маску на подбородок, выкинув пустую банку в ноги, поддержал его командир. – Заводи. Дождь кончился.

Одиноко стоящий и возвышающийся над безжизненной пустыней, похожий на грязевой холм танк заревел своим двигателем. Побитая жизнью, оплавленная машина с сорванными боковыми резинотканевыми экранами начала ворочать в еще сильнее раскисшем болоте из грязи и радиоактивной травы свои металлические скрежещущие гусеницы. Рядом вилась узкоколейная, словно сельская, железная дорога, а по другую сторону были покосившееся деревянные столбы с оборванными проводами и разбитыми изоляторами. Были тут и таблички, но в большинстве своем краски, едкие в своих оттенках, замараны. Слова едва читались на искореженных обрывках мятого металла. Все здесь было как из лихорадочного сна, как из худших представлений о том, что ждет зеленую планету после атомной катастрофы. Полное погружение в кому, отказ от цивилизации и разрыв всех возможных путей сообщения одной точки, светившейся до недавнего времени на коже Земли, с другой.

На одном из столбов передавалось зацикленное и ужасающее из-за своего хрипа и голоса сообщение, ровным металлическим тембром:

– …Гражданскому населению немедленно укрыться в оборудованных убежищах! Внимание! Атомная тревога! Гражданскому населению…

Танкисты уже видели подобные столбы и каждый раз было загадкой, благодаря какой же силе эти незамысловатые мегафоны еще держат свой электрический заряд, и все продолжают упорно предупреждать уже мертвое гражданское население о приближающемся конце.

– …Внимание! Атомная тревога!..

Над раскисшей землей в дожде отрывисто звенела сирена. И от одного только этого звука, от воспоминаний вспышек и того, как грозные боевые машины встают как по команде мертвыми, в жилах стыла кровь.

– …Внимание! Атомная тревога!.. – и снова душераздирающий рев сирены. – …Гражданскому населению…

Юрген не выдержал и дал очередь из башенного пулемета точно тогда, когда должна была снова зазвучать сирена. Столб словно срезало циркулярной пилой, и он упал динамиком в грязь. Оборвались всякие провода, но над головой снова раздалось:

– …Атомная тревога!..

Соннеман медленно повернул голову на наводчика. А тот точно так же не понимал, что вообще происходит. Столб лежал горизонтально, провода были замкнуты в кислой луже, но сирена продолжала выть, казалось, что прямо в голове. По спине прокатилась капля очень холодного пота, а руки на приборах вдруг стали трястись. Это должно быть радиация, пытался утешить себя Эрих, радиация действует на мозг. Мы, рассуждал про себя, должно-быть уже просто сходим с ума, нам нужно просто дотянуть до этого Доппельхофа, до венгров, и все станет хорошо.

И как ни странно, никто из троих не заметил, не запомнил того момента, когда рев прекратился. Это было похоже на пробуждение после дикого алкогольного сна, в котором видится хоть Господь-бог, хоть черт с лопатой. И по мере дальнейшего движения, именно такие интерпретации и стало приобретать произошедшее. Наводчик думал у себя в голове, что это его сон посетили командир и механик, механик думал про башнеров, а командир… А командир старался не рассуждать на эту тему, потому что это было уже слишком страшно. Ужас в то время, как он вспоминал этот сваленный столб, сковывал его мозг как обруч, а руки еще сильнее начинали трястись. Наручные часы встали, и отвлечь внимание от дьявольских мыслей было уже практически нереально. Сняв с руки, Эрих положил их на прибор наблюдения, и чтобы заняться чем-то, попытался пощелкать сгоревшей рацией. Естественно, она не отозвалась.

– Туман, командир. – доложил Тилль. – Ни черта не видно.

Соннеман прильнул к прибору, с которого на пол, к пустой банке из-под корма упали часы, и больно стукнул бровь об железной кант линзы противогаза. Туман был действительно на редкость густым. Таким же, каким был недавно прошедший дождь, и именно с ним связали это странное погодное явление. Обычно же, в этих краях таких туманов не видели. По близости не было полноводных рек, кроме тех, что форсировали танки НАТО недалеко от позиций венгров, не было здесь никогда такой особой влажности. Одни равнины, да редкие застройки около лесополос. Ветра гуляли всегда страшные. А тут нет – как молоко, ничего не видно дальше вытянутой руки. Особенно в закопчённых, залитых, или разбитых триплексах танка. На мгновение показалось, что Т-72, все свои сорок тонн обратил в корабельную древесину. И что не на метательных зарядах танкового автомата заряжания, а на допотопных пиратских пороховых бочках сидели немецкие каперы, и шли они по затянутому предрассветной дымкой морскому побережью грабить возникший будто из ниоткуда форт на прибрежной горной гряде.

– Так, так. – внезапно заметив находку, Эрих поежился на кресле, одной рукой поправив складки ОЗК в районе задницы. – Механик, первая передача!

Резко выдохнув и почуяв неладное, наводчик тоже приблизил глаз к танковому прицелу. Угловатый Т-72 клюнул носом, зацепив грязевой гребень, и сбавил ход. Едва не заглох прямо посреди развезенного дождями поля.

– Дистанция триста тридцать! – доложил наводчик. – Движение в левом окне!

– Это Доппельхоф. – с нескрываемой радостью, но пытаясь держать себя в руках, объявил командир. – Юрген, держи окно в прицеле. Зарядить кумулятивный.

Впервые с начала их путешествия в башне начал крутиться автомат заряжания. Немедленно, стальная рука, справленная из металлических балок и листов, выдала сперва сам оперенный кумулятивный снаряд, связанный в районе оперения металлическим отрывным кольцом, а потом, к этому кушанью для ствола, был подан метательный заряд в цилиндрической гильзе. Затвор закрылся и Т-72М1 был готов стрелять.

– Кумулятивный готов! Ввожу поправку.

– Огонь не открывать. Тилль, подведи танк к станции, как можно ближе. Там могут быть как свои, так и враги.

– Есть! – мгновенно вспомнив устав, ответил тот.

– А если мины, командир? – спросил вдруг наводчик.

– В такой грязи… – поморщился под противогазом Эрих. – Не думаю, что поставили. Тилль, осторожнее!

Прямо перед носом танка показался сваленный пассажирский вагон, который неизвестно какой силой стащили с рельс. Его колесная база была обломана и все еще горделиво возвышалась над шпалами, а вот корпус был в стороне, весь измаранный в каштановых красках земли. Пока было рано судить, что вокруг этой станции происходило, но точно было одно – наводчику не показалось. Соннеман тоже видел движение в окне и сейчас пытался представить, кто именно из противоборствующих сторон мог попробовать поживиться на заброшенной, но не тронутой станции. Датчики радиации медленно ползли вверх, но не покидали зону желтых делений. Удивительное место, подумал командир. Уцелело… И это было странно.

Механик дернул рычаги и осторожно увел танк от столкновения. Эрих отпрянул от прицела и поставил на колено свой восточногерманский автомат, проверив патроны в магазине.

– Похоже вижу цистерны. – доложил вдруг наводчик, на мгновение отпустив взор от прицела и уставив его в боковые триплексы. – Слева. Вижу верхние крышки, маркировки не вижу. В таких обычно перевозят солярку или дизель.

– Следи за окнами! – рявкнул на него командир. – По нам уже могли выстрелить!

– А это что? – вдруг спросил механик. – Я вижу белый флаг.

– Что? – не понимая, спросил Эрих. Снова глянул в приборы.

Действительно, в окне раньше не было, а теперь появился белый флаг. Точнее, это можно было принять за белый флаг только при большом желании. Скорее это обрыв какого-то окровавленного тюля, намотанный на алюминиевую палку, что выставили в окно, дабы предупредить выстрел из танкового орудия точно по мелькнувшей цели. В станционном здании Доппельхофа были люди, и Соннеману это невероятно сильно не нравилось. Если бы это были союзники, они бы не вывешивали белый, а вывесили бы флаг подразделения, или открыто вышли бы на дорогу. Но тут, скрывались, не показывались и боялись. Точно противник, заверил себя Эрих, оскаливаясь под маской. Сдаются…

– Механик, стоп! – рявкнул командир. И побитый жизнью Т-72 остановился около железнодорожной бетонной платформы, и старой водонапорной башней для паровозов. Оказался боком к большим железным воротам вокзала.

Командир решил взять бойкого Юргена с собой, и проверить в пешем порядке все комнаты и помещения станционного здания на предмет противника. Каждый из них взял по два магазина. В довесок к этому, Эрих повесил себе на ремень еще пистолет, одну гранату, и выдал своему наводчику армейский штык-нож на ствол. Контакт мог быть ожесточенным, а потому стоило быть во всеоружии. Поменяв дыхательные фильтры на более большие и свежие, те, что обычно носятся в холщовой сумке через плечо, оба немца выбрались из танка и быстро закрыли за собой башенные люки. Немного сдав назад, Тилль увел танк за вагоны, опасаясь удара в борт со стороны вокзала.

Осторожно, держа автомат одной рукой, Юрген открыл стальную, мокрую от дождя и тумана дверь. Это молочное марево простиралось до самого пояса и не было видно пола полустанка. Было ощущение, что ноги снова ступают в жирную грязь, точно не идут по ровному, и даже еще относительно чистому полу. В зале было темно. В широких арочных окнах было мало света, его полностью сжирал голый и облупленный кирпич стен. Под ногами иной раз хрустели мокрые от гнили кости и зеленоватые от фонящей воды осколки стекла. Даже через противогаз тянуло гарью и на языке вертелся этот треклятый привкус ржавчины. Хотя счетчик Гейгера, перекинутый через плечо, почти не высказывал недовольства и держал показатели в районе желтой зоны, однако напоминал о высокой радиации приглушенным писком уже охрипшего динамика. Хоть марево тумана и скрывало пол, все же иногда было видно сваленные в кучу в каком-то дьявольском порядке тела тех, кому не посчастливилось побывать на этой станции в момент ядерной бомбардировки. Возможно, в стопки их тела смело взрывной волной, но не исключено, что это постарались те, кого двое танкистов сейчас и искали. Наверху раздался шум, по боковой широкой лестнице с кривыми перилами посыпалась мокрая каменная крошка.

Переглянувшись, танкисты осторожно начали поднимать по лестнице наверх. Туда, где раньше была зона отдыха пассажиров. Тумана здесь уже не было. Отчетливо просматривался бело-зеленый, замаранный кое-где каштановым, а кое-где красным пол. Кровь, грязь и дерьмо, все смешалось здесь в едином порядке. Были шматы обгорелого мяса, цветастые тряпки, блузки и юбки, клоки прилипших ко всему этому волос, обломки черепов и торчащие из шматов обугленные кости. В проходах под ногами мешались дипломаты и чемоданы, баулы и сумки. Скарба здесь скопилось достаточно.

Впереди развилка.

– Я пойду налево. – сказал командир. – Ты иди направо. Берем каждый по своей комнате.

– Есть. – тихо, сглотнув под противогазом ответил Юрген.

Соннеман понимал, что парень боится. А кто не боялся – умереть вот так? Нет худшей смерти для танкиста, чем умереть после боев, так еще и вне своей родной машины. От пули, а не от снаряда. Умереть в противном и осточертевшем противогазе, в котором даже толком и не продохнуть. Умереть вот так, на каком-то поганом затуманенном полустанке, в глуши от людей, в глуши теперь уже от несуществующих стран, умереть от невероятного по своей сути стечения обстоятельств, при осознании которого кровь застывала в жилах. Пережить ядерную бомбардировку, и словить шальную пулю… Какая же это была бы черная шутка.

Эрих только уловил ход своей двери, чтобы она не скрипела, как тут, на все здание вокзала пронеслась грохочущая очередь. Резко развернувшись, он побежал к Юргену и застыл на входе. Перед юношей на полу было двое тел. Одно еще живое и выставившее руки вперед, а второе лежало на полу уже почти разложившись. Оба были без средств защиты дыхания и кожи, оба одинаково красные от радиации, и у обоих на лицах выступила бело-прозрачная слизь, похожая на ту, что давят из мозолей. И на обоих же французские знаки различия.

– Лежать, лежать сука!!! – крик Юргена срывался в визг. Он тыкал в еще живого человека автоматом. – Я тебя убью, ты понял?! Я тебя убью, тварь!

– Пожалуйста! Не стреляйте!

– Вы бомбили наши города, суки! Вы бомбили наши города! Это из-за вас…! – нагнетал парень, почти уже нажав на спуск. – Это из-за вас, отродий, мы здесь! Это из-за вас мы умираем!!!

– Не стреляйте, прошу вас! – встал на колени француз. – Мы пилоты, мы скитаться здесь уже неделю, нам нужна помощь!

– Опусти, сержант. – приказал Эрих, положив руку на ствол автомата, глядя на пилота на полу, задыхающегося от слез. – Я сказал опусти гребаный автомат!

– Не опущу! Это же враг, товарищ лейтенант! – тот все чаще и злее дышал в противогаз, уже зарычав почти как собака. – Они утюжили наши танки, а я ему пулю в лоб не пущу?!

– Ты посмотри на него, Юрген. – рукой в перчатке танкист указал на француза. – Ты правда хочешь тратить на него пулю?

Трясясь, как лист от шквального ветра, французский вертолетчик склонился лбом к полу и скрючился в неестественную позу, все еще держа руки над головой ладонями к вооруженному и озлобленному танкисту, что клялся его убить. Даймлер все не решался стрелять, хотя раз за разом для принятия решения прокручивал у себя в голове все те сцены, что успел увидеть, как в момент, так и после ядерных взрывов. Вспоминал сгнившие тела в грязи, вспоминал детей на площадях, что так и не успели эвакуироваться на разорванных взрывом автобусах. Вспоминал штабеля застывших танков, внутри которых был фарш, и понимал, что еще немного и разложившимся фаршем станет и он, и его командир и механик Тилль. Его руки затряслись, но не от холода, не от трусости, а от чудовищной ярости, которая давила его как пресс, только из-за флажка на их форме. Он считал, что они тоже были виноваты, считал, что эти твари недостойны своей жизни, потому что позарились на жизни других. И для себя он был прав.

– Я убью его… Я клянусь, я убью его… – практически плача от бессильной злобы божился сержант. – Я… убью…

– Он умирает, Юрген. – утешительно сказал командир. – А его напарник уже мертв. Тебе станет легче, если ты отправишь его на тот свет на час раньше положенного?

– Я… – шмыгая носом, бормотал тот в шланг противогаза. – Я… у… убью…

Стало видно, что челюсть под противогазом затряслась, а линия прицеливания автомата медленно переместилась с обезображенной французской головы на плитку пола. Словно обжигаясь, сержант вдруг откинул автомат в сторону и уже не скрываясь заревел навзрыд. Он ведь потерял вообще все, что у него было. Семью, страну, друзей и… свое будущее. По-отечески обняв своего наводчика, Эрих сам чуть не пустил скупую солено-желчную слезу, но все же не решился спускать взгляда с француза, который мерно разгибался, но продолжал трястись. Жить ему оставалось недолго. Он сгорал от радиации.

– Я не могу его убить… – словно в бреду, шептал сержант. – Я не смогу…

– Все хорошо, парень. – прихлопнул его по спине командир. – И в этом ты молодец. Ты молоток, Юрген. Ты молоток… – не слишком нахально отодвинув его от себя, Соннеман вручил ему свой автомат, украдкой скосившись на тот, что был на полу. – Держи. Сторожи выход, а я здесь со всем разберусь. Ты сможешь?

– Д… да. – практически не соображая, бормотал тот. – Я справлюсь.

Автомат звенел ремнем настолько часто, насколько часто не стрекотал танковый пулемет. Парня колотило не то от схваченной лучевой болезни, не то от пика нервозности, что он сейчас пережил. Перед ним был живой враг, а он не пустил пулю! И за это корил себя. Но по-другому, вероятно, никогда и не смог бы. Вот так, видя лицо, чувствуя человеческое тело перед собой, которое вскоре станет просто осоловевшей и остывшей куклой… Это бросало его в холодный пот и в дрожь. Он навряд ли мог вот так, смотря в глаза, отнять даже вражескую жизнь. Его учили стрелять по танкам. Его не учили стрелять в просящих мира людей.

Соннеман осторожно опустился на корточки, подтянул к себе уроненный автомат, и поставил его на колено. Наклонив голову, заглянул в глаза зашуганному больному пилоту и спросил:

– Как тебя зовут?

– Вивьен. Меня зовут Вивьен. – выдал тот на ломанном немецком. – Я плохо говорю на вашем языке. Мы пилоты вертолета. Он упал перед бомбардировкой. В поле к югу отсюда. Мы шли сюда несколько дней, и уже сутки на этой станции. Мы в Восточной Германии?

– Да. Добро пожаловать в ГДР. – сурово усмехнулся Эрих под противогазом. – Сколько танков противника вы видели? Направление их движения?

– Танков? – попытался вспомнить тот. – Танков… Мы прикрывать колонну. Двадцать машин. Леопард. Они проходить реку южнее. Форсировать две реки.

– Прорыв около венгерской дивизии… – сообразил танкист, тряхнув автоматом и поджав губы. – Колонне было оказано сопротивление?

– Да, с юга. – ответил, закивав, тот. – Подготовленные позиции. Мы видели контрудар.

– Венгерская дивизия?

– Не знаю. – пожал плечами тот. – Танки похожи на ваш.

– Это венгры, больше в том районе некому. – в слух соображал лейтенант. – Сколько у них было танков?

– Небольшой отряд. Пять или шесть. – выдал француз. – Нас сбили, а затем мы шли сюда.

– Удар Леопардов удалось отразить? – сжимая пальцы на цевье, спросил Соннеман, теша надежду на то, что Дьерская Дивизия окопалась на рубежах. – Леопарды?! Удалось остановить?

– Не знаю! – испуганно ответил тот, неожиданно залепетав на своем родном языке, что для немца было больше похоже на издевку над родной картавостью. – Помогите нам, пожалуйста. Это место проклято! Здесь живут духи, вы понимаете? Я… я ведь слышу его голос.

У Эриха перехватило сердце, когда этот полуразложившийся заживо человек кривым пальцем с отслаивающейся кожей показал на труп позади него. Поджав челюсть, немец пристально вгляделся в пустые и мутные глаза второго пилота, и вдруг словно и сам услышал длинную вязь из каких-то слов. Это радиация, внушал он себе в противовес, это все радиация. Она разрушает нервные клетки – пытался основать все это научно – это все не вяжется с материализмом. Только нервные клетки вяжутся, мозг разрушается…

– Вы тоже его слышите? – словно понадеявшись, француз потянул к нему руки, но был резко остановлен, когда счетчик Гейгера на поясе заверещал. – Вы ведь слышите его, да? Он говорит со мной. Пьер рассказывает вам то, как мы пришли сюда через этот туман. Ваша дорога не должна быть на юг. Вы меня понимаете? Только не на юг!

– Мы идем к венграм. На юг. – распрямился командир.

– Нет. – вцепился ему в ногу французский летчик, и тут же получил удар сапогом по ребрам. – Только не на юг! Я прошу вас! Уходите в Россию, уходите на Запад, но только не на юг! Там не ходит даже сам дьявол!

Эрих вдруг вгляделся в его глаза. В них был нечеловеческий испуг. И французское горло на родном языке быстро и глотая слова несло в мир длинную заунывную молитву. Пилот судорожно крестился, глядя на немецкого танкиста, как на того, кто к нему явился в самых страшных снах. А тот, в полнолицевой маске, с длинным гофрированным хоботом противогаза и укутанный в ОЗК, смотрел на все это, и обливался холодным потом. Ну и чертовщина, думал он. Дьявол не ходит…

– Я не слышу вашего напарника. – заверил, неровно сглотнув, Соннеман. – Он мертв. И уже давно.

– Я это знаю. И мне страшно. – украдкой тот бросил на покойника свой взгляд. – Мне невероятно страшно. Иногда он встает, чтобы пообщаться со мной… Не уходите, пожалуйста. Не бросайте меня с ним.

– Мы ничем вам не поможем. – с жалостью ответил Эрих. – Мы сами страдаем от радиации. Вы же видите, мы сами уже медленно умираем.

– У вас есть морфий? Оставьте мне хотя бы ампулу морфия.

– Юрген! – позвал командир. – Дай мне аптечку!

Юноша, не заходя в двери комнаты, вытянул на руке раскрытую аптечку АИ-2, ящик с которыми танкисты нашли еще в первые дни, когда пробирались через вымершие позиции советских артиллеристов. Вынув оттуда шприц с промедолом, Соннеман отдал его французу и посмотрел на то, как в благодарность пилот наложил на ОЗК воображаемое перекрестие.

– Там, куда вы идете нет Бога. Но пусть Господь смилуется над вами…

– Для нас его не было изначально. – бросил командир танка, развернувшись и зашагав на выход.

– Извините нас. – внезапно поклонился француз. – Простите. Нам ведь нечего делить.

– Нам нечего делить… – повернув голову, кивнул тот в ответ. – Теперь уже точно.

После того, как был залит полный бак из невероятно удачно подвернувшейся цистерны с реактивным топливом Т-1, недошедшей до авиационного полка, Эрих зашел проведать француза. Но тот оказался мертв. В мясо была воткнута не использованная ампула промедола, которую Вивьен, вероятнее всего, просто не успел выдавить. Умер в муках, мгновенно вписав себя в список пробирающих до дрожи воспоминаний.

И теперь боялся уже командир. Все в этой округе было не так-то просто. Эти громкоговорители, эти чёртовы сирены, что не умолкают даже после того, как свалились в грязь, этот молочный туман, какого раньше не было, и этот сумасшедший француз, утверждавший, что его покойный друг разговаривает с ним и иногда даже встает! Все это было бы больше похоже на бред, если бы Соннеман не переживал всего этого в реальной жизни, если бы не знал, что его мозг еще пока действует и способен делать выводы и принимать основанные на логике решения. Но теперь он боялся, что его логика осталась в старом мире. И что-то его невероятно сильно пугало. Настолько, что он боялся, стоя вот так, около окна, смотреть в туманную южную даль, где явно ждало что-то нехорошее. Чего-чего, а вот Бога там уже точно не было. Но нужно было спасаться, нужно было попробовать прорваться и выжить. Венгры были последним шансом, который они успеют схватить, пока сами не умерли, как этот Вивьен.

Красные пятна добрались уже и до пальцев. Глаза все чаще слезились этой бледной мозольной жидкостью, а почти облысевший череп страшно чесался под противогазом. Надоела форма, надоела эта резина на лице и на теле, надоел мерзкий вкус ржавчины и холодные собачьи консервы, надоело ходить под себя в танке и ощущать, как дерьмо снаружи тела смешивается с дерьмом внутри, в обоих смыслах этого слова. Надоело, наверное, быть живым.

…Они стартовали как-то даже не заметно. Командир не отдал команду, механик сам сообразил, что танк уже готов к своему движению. И, снова тряхнув носовой деталью, скрипнув заклинившим пулеметом на башне, и пробуксовав гусеницами в жирной грязи, Т-72 начал свое движение. На юг, в сторону Дьерской венгерской дивизии. В сторону вероятного спасения. И как можно дальше от этой проклятой станции Доппельхоф-1…

Соннеман уже начал засыпать, когда куривший наводчик вдруг шумно отставил банку с собачим кормом в ноги и отложил ложку на небольшую полочку, прильнув к приборам наведения. Натянув на подбородок поднятый до этого противогаз, повернулся к задремавшему командиру.

– Противник. – Юрген взялся за агрегаты управления огнем. – Противник!

– Механик, стоп! – закричал Эрих, подрываясь с кресла к командирским приборам. Зарядить кумулятивный!

С металлическим звоном и хрустом, так же размеренно, как и в первый раз, безучастная до проблем экипажа металлическая рука автомата заряжания сперва подала в казенник пушки кумулятивную болванку, а затем, перед самым закрытием затвора, успела пихнуть пороховой заряд. Танк был готов к стрельбе.

Взор сковывал туман. Странной и будто бы зеркальной паутиной в прицелах расходились трещины. Вода, попавшая в них, создавала ощущение, словно танк нырнул в неглубокое озеро. Видимость была невероятно ограниченной, но наученный глаз Юргена безошибочно и правильно определил странную черную возвышенность недалеко от них. Это действительно был остановившийся танк. И никто из троих танкистов не знал какой: вражеский, свой, мертвый или живой, существующий или какой-то новый, перспективный, который смог пережить ядерный удар и так же, как эта побитая семьдесят двойка ГДР, пробирался к простому спасению. Однако Эрих был настроен скептически. Он уже видел подобный силуэт в методичке, однако не мог назвать точную модификацию и до последнего был уверен, что перед ним стоял Леопард.

– Л1, около полу километра. – сказал Соннеман. – Точная дистанция?

– Включаю дальномер. – сглотнув, произнес Юрген. – Похоже не заметил нас…

Щелкнул тумблером и навел прицел на далекую размытую туманом фигуру. Через мгновение, в башне красным свечением загорелась вырезанная из металла табличка: «Лазерное облучение». Глаза Эриха мигом округлились подобно стеклам его противогаза и по спине дало холодным потом. Враг заметил их.

– По нам готовятся стрелять!!! – заорал наводчик, и не дожидаясь команды нажал на кнопку выстрела.

В казенной части грохнуло. Колоссальный пороховой взрыв толкнул советский снаряд по каналу ствола, отправив в не самый долгий и не самый точный полет. Монструозный казенник пушки отошел назад, сплюнув стрелянный поддон. От оглушительного и уже не привычно резкого звука все трое танкистов прижали уши шлемофона к своим и закричали, что было сил, чтобы компрессией не порвало перепонки. Башня танка начала наполняться раскаленными газами, и этот чудовищный запах пробивался даже через фильтры масок.

А на той стороне полыхнуло. Яркая вспышка озарила кормовую часть противостоящего танка. В ту же секунду раздался еще один, более оглушительный, металлический звон. Вражеский снаряд прошел всего в нескольких сантиметрах от щеки башни и взорвался над моторным отделением

– Механик, полный вперед! – заорал Соннеман не своим голосом, вцепившись в приборы наблюдения. – Юрген, какого черта ты выстрелил?!

– Я хотел опередить его!

– Идиот! Вы стреляли одновременно! – рявкнул на него командир. – Давай, Тилль, вперед! Закручивай его! Подкалиберный!

– Есть подкалиберный!

В днище танка провернулся металлический кишечник. И через шторку подался единый, закатанный в лакированный картонный корпус с металлическим поддоном бронебойный оперенный снаряд. В одно движение танковый автомат загнал его в ствол пушки, и рявкнул выстрел.

Эрих видел, как дротик чавкнул под днищем танка, уйдя ниже покатого борта без резиновых экранов. Видимо, Леопард был самой первой модификации, на которой такую роскошь еще не применяли. Эти Натовцы шли в бой на допотопной технике, вдруг проскочило в голове у командира, значит шанс у них еще был. И тут вдруг раздался странный скрежет. Вражеский снаряд, зацепив оперением один из катков, только чудом не размолол им гусеницу.

– Что за дерьмо… – ругался и не понимал Эрих. – Он закручивает нас.

– Нарвались на опытных. – тяжело выдыхал Юрген. – Дистанция сокращается. Поправка триста семьдесят. Подкалиберный готов!

Тилль с усилием налег на рычаги, пытаясь еще сильнее сократить дистанцию в молочном тумане, но вдруг увидел, как и вражеский танк резко клюнул носом в раскисшую грязь и прибавил ход. Они сближались с врагом по спирали и совсем скоро могли уже сцепиться пушками, пойти на них в рукопашную, если бы не этот чертов белесый туман и дождь! Видимость будто бы стала еще хуже, и замаранный грязью Леопард играл новыми красками. В мгновение у Эриха проскочила мысль, что здесь действительно не было Господа. Здесь были только натовские танкисты и их профессионализм, с которым придется тягаться. Он понимал, что они действуют смело, даже безрассудно, но и враг решил не бежать, а пошел в атаку! И это Соннемана злило, он скалился под противогазом и часто дышал в гофрированный шланг, пытаясь предугадать действия вражеского экипажа. Прищурил один глаз и сам взял поправку на вражескую башню.

– Огонь!

Ночь и дождь мгновенно отступили от пушки. Два ярких снопа огня развились мгновенно, и от Леопарда посыпались ярчайшие искры! Пробитая броня не выдержала, и башня буквально треснула пополам. И только Эрих раскрыл глаза, прищурившись от вспышки, сразу понял, что почти ничего не слышит. Все внутренне пространство восточногерманского танка было наполнено огнем и дымом. На соседнем кресле разорванное тело наводчика, а его обломанные приборы держались на одних чадящих горелой резиной проводах. Перед самой грудью погибшего Юргена в броне было тонкое и еще пылавшее жаром отверстие.

– Твою мать! – что было сил заорал Эрих, перенимая управления огнем на себя. – Еще ближе! Ближе, черт тебя раздери! – он фыркал и выкрикивал нечленораздельные ругательства, то и дело глядя на окровавленный противогаз на соседнем с ним кресле, и на ошметки тела, оставшиеся на казеннике и внутреннем подбое башни. – Я размажу вас!

– Двигатель глохнет! – резко возразил Тилль.

– Ближе! – не унимался тот, приглаживая рукой кнопку выстрела.

А Леопард, как зачарованный, продолжал свое движение прямо с дырой в башне. И, наверное, такая же адская и безудержная агрессия загнанного в ловушку зверя терзала их командира. Соннеман был уверен, что тот еще жив, ведь башня поворачивалась. Жерло их пушки смотрело точно ему в глаза. И вдруг, когда Эрих опустил свою, тамошнее орудие опустилось тоже. На секунду замерев, немец обомлел. Но все же сжал кулак в резиновой перчатке. И ударил им по кнопке выстрела. Танки были уже почти вплотную, их разделяло не больше пятидесяти метров, когда два синхронных выстрела слились в один. И два противотанковых вольфрамовых дротика впились в борта за передними катками. Леопард тогда виделся Эриху как в кошмаре, закрытый пеленой огня и не расступавшимся перед этим грозным боем туманом. Все было бело-черным, дождь серым, в земля каштановой и бесконечно жирной.

Все вокруг заполнили искры. Миллионы и миллиарды разгоряченных звездочек, что прорвались к топливным бакам, поджигая их прямо внутри танка. Место механика-водителя мгновенно поддалось пожару, и командир даже не услышал писка и крика разом обуглившегося Тилля. Снова оглох и ослеп – все было в дыму и огне, стекла противогаза были измараны его кровью и той желчной субстанцией, что вытекала из его язв на голове и около глаз. Его руки не слушались, а ноги были ватными. Однако огонь подступал к боеукладке и скупой запас снарядов мог сдетонировать прямо внутри машины. Резко вытянув руки, танкист опрокинул наружу тяжеленный танковый люк и вывалился из горящей машины.

Он скатился по изорванному и грязному борту прямо в то болото, в котором стояли танки. Сверху по нему хлестал нешуточный дождь, а резиновые просвинцованные боты встали в лужу из вытекшего дизеля и масла. Через шланг противогаза прорывался дымный запах, воняло гарью и жженым мясом, резиной и раскаленным металлом. Ржавый привкус был на языке. Глубоко и с хрипом вздохнув, немец увидел громадный остов вражеского танка. Различить его все еще было нереально. Почти до самого зенитного пулемета на башне его закрывал плотный белый туман. И вдруг, в этом самом тумане выросла черная мешковатая фигура.

Зарычав как зверь, Эрих вскинул пистолет, и два раза выпалил в сторону фигуры. Мгновенно его пронзила страшная боль в плече. Пистолет оказался зажат в неработающей, пробитой пулями руке. Второй достав нож, он начал перебирать ногами в раскисшем осеннем дерьме, сближаясь с мешковатой фигурой. Это был противник, кто-то из выжившего экипажа Леопарда с зенитным… Зенитным пулеметом?

– … какого черта? – Соннеман обомлел и остановился всего в пяти шагах от темной фигуры. – Это ведь не Леопард…

Он опустил свои закисшие от едкой мозольной жидкости глаза и попытался всмотреться в человека напротив себя. Тот, казалось, делал абсолютно то же самое. Но движения были не зеркальные, крест на крест. Когда Соннеман двигал пальцами на живой левой руке, он в глубине души ожидал отражения, но движение пальцев было справа. Когда он наклонял голову, загадочная фигура наклоняла ее одновременно, но в другую сторону. И он присмотрелся еще сильнее. Заметил вражеский пистолет, зажатый недееспособной рукой. Такой же точно, как и у него.

Из выходного клапана противогаза вместе с шипением вышел белесый пар. На улице было достаточно холодно, и Эриха начало колотить. Но не от температуры, а от осознания этого неизвестного нечто. Он не верил, он клялся и божился себе, что такого не может быть, но он стоял сейчас перед самим собой. И когда подошел еще ближе, уже закономерно глядя, как тот делает те же несколько шагов, увидел шланг советского противогаза, увидел зеленоватого отлива ОЗК, но не увидел за стеклами живых человеческих глаз. Их скрывала полнейшая чернота. И тогда, решив, что терять уже нечего, согласившись с тем, что француз говорил правду про то, что Бога здесь действительно нет, решился снять свою надоевшую бежевую резиновую маску.

Невероятный ком встал в его горле. Только из-за него Эрих не закричал на всю округу. Из-под противогаза на той стороне показалась только голая кость. Бледный белый череп с остатками мяса около скул и зубов. У него не было глаз, у него не было носа. И крови, казалось, тоже. Не видно шеи и позвоночника. Череп парил над складками ОЗК точно в том месте, где должна быть голова.

– Это невероятно… – едва сумел выговорить танкист, поднося резиновую перчатку к своему носу.

– Это невероятно… – повторил за ним череп.

Эрих отшатнулся назад, когда понял, что не чувствует своего носа. Только овальную дыру по центру лица. Судорожно попытался ощутить щеки, а почувствовал холод зубов. Последними остались только глаза. Когда мертвец с той стороны поднял руку и загнал пальцы себе в пустующие глазницы, Соннеман смог зацепиться за кость. Он, точно такой же, как этот, мертвец.

По рукаву его резинового комбинезона перестала скатываться бурая кровь, а тело будто бы полегчало. Что-то не снаружи, а изнутри выдрали из него и пустили по ветру. Все вдруг стало безразлично. Не было смысла ни в венграх, ни в том, чтобы кричать или кидаться проклятиями в этого доппельгангера. Танкист медленно поднял пистолет к сердцу клона, и почувствовал, как ствол того смотрит прямо ему в грудь. Был последний взгляд. Пустующие глазницы в пустующие глазницы.

– Бога для нас не было.

– Бога для вас не было.

–…Но пусть будут прокляты те, кто сделал это с нами.

–…Но пусть будут прокляты те, кто сделал это с вами…

Раздался сдвоенный синхронный выстрел. И в зеркальных позах, посреди грязи и двух одинаковых уничтоженных танков, остались два одинаковых упавших в радиоактивную грязь освежеванных тела.