Читать книгу Адаптер - - Страница 16

Беджан шел по ночному парку, ускоряясь с каждым третьим шагом, считая про себя, пока не перешел на бег. Камеры тут же засекли бегущего человека. На браслет пришло уведомление, что он может быть в опасности, не требуется ли помощь. Беджан отменил все запросы, и побежал изо всех сил.

Когда он добежал до стоянки в четырех километрах от пансиона, он никогда не ставил машину рядом, чтобы было меньше записей в логе, Беджан тяжело дышал, а перед глазами висели красные круги. Он понял, что очень устал. Бороться с собой больше не было сил, он сел в машину и задал маршрут наугад, не думая, что следует делать сейчас. Камеры видят его, он сам активизировал режим слежки. Засыпая, он подумал, что все сделал правильно. В его жизни, как и в жизни большинства, не было своего укромного угла, где человек мог бы остаться один сам с собой. Оставался единственный путь спрятаться – заставить систему специально следить за тобой, делать все максимально бессмысленно и глупо. После такого человек получал направление к психиатру для реабилитации, но на короткое время его считали неопасным и бесполезным.

Робот кружил по городу, все ближе подбираясь к границе первого круга, стремясь в старый город, заброшенный после войны, оставленный молчаливым памятником. Новый город располагался в западной и юго-западной части старой Москвы. Кругами это называли условно, по факту они больше напоминали малые княжества со своей границей, инфраструктурой и валютой. Второй круг располагался на северо-западе и частично на севере старого города, границей служила брошенная транспортная артерия старой Москвы, по документам ее называли третьим кольцом, внутри которого начинался мертвый город, огромный памятник, посещали который в основном школьники и студенты третьего и четвертого круга.

Третий и четвертый круг называли Москвабад, по аналогии со старыми городами Средней Азии, канувшими в небытие, как и большинство старых агломераций после войны. Основная часть населения собиралась вокруг главных агломераций, сохранивших свои исторические имена, в память о прошлом величии. На княжества или первый, второй и третий круги делились Казань и Ленинград, раньше он назывался как-то иначе, но Беджан так и не смог найти, постоянно натыкаясь на блокировку. Карта страны сохранила очертания и наименования из прошлого, исчезли малые города и поселки, вымерли до почерневшего фундамента деревни, вся пахотная земля была отдана роботам, за которыми следили вахтовики инженеры и слесари. Чем дальше шла дорога от Москвабада к Уральским горам, тем безлюднее становилась земля. Беджан знал из курса официальной истории, которую преподавали в университете, в школе учили только истории побед и завоеваний, что и в лучшие времена, еще до глобальной войны, за Уральскими горами жило мало людей, и большинство стремилось уехать в центр ближе к Москве и Ленинграду или уехать в другую страну. Думать о том, зачем нужна такая огромная территория, изрытая гнойниками добычи металлов, пустотами под землей, где когда-то был природный газ и нефть, не разрешалось. Люди должны были гордиться и радоваться, что живут в такой большой, а значит Великой стране, сквозь которую шли эшелоны с отходами атомных станций, текли реки сгущенного осадка сточных вод издалека, заполняя пустоты, наливая овраги, котлованы и заливая живые поля.

Ничего этого не могли знать люди, проживавшие в закрытых зонах, микрогосударствах или колониях, подчинявшихся Москве. Люди не хотели ничего знать, удовлетворяясь понятной и справедливой жизнью, зная свое место и свою цену.

Робот вез Беджана по городу, идя по случайному маршруту. Такой простой код мог собрать даже самый глупый школьник, и у Беджана было много заготовок. Раз в полгода он позволял себе вот так кататься по границам зон, не выезжая и не въезжая во второй круг, о третьем и речи идти не могло, его бы затормозили на первых же ста метрах шоссе. Как только камеры ловили его автомобиль, роботу приходило напоминание и указание, и робот послушно менял маршрут. Въехать в запрещенные зоны можно было только при ручном управлении, но быстро приходил блокирующий сигнал с вышки, и машина вставала на месте, беспомощно мигая фарами. Разблокировать автомобиль мог только полицейский наряд.

Он проснулся от настойчивого писка. Звук был невыносимым, высоким и истеричным, Беджан сам установил сигнал, игнорируя настойчивые рекомендации, зная, что другие варианты никогда не разбудят его. Робот встал на границе старого города, нулевого круга, как называли его в шутку чиновники из министерства. Дальше машина ехать не могла, путь был закрыт бетонными блоками, изъеденными временем и ветрами. Влево и вправо уходила разрушенная дорога, высохшая и заброшенная река города, когда-то оживленная и неспящая магистраль внутри неспящего города.

Беджан вышел, шепотом отдав команду, чтобы робот ждал его здесь. Машина послушно встала на стоянке, присоединившись к допотопной зарядной станции. Беджан огляделся, пытаясь представить старый город таким, каким он видел его в хронике и на фотографиях. Ничего не выходило – эта пустынная местность с редкими обломками зданий, вспученным асфальтом, выщербленным временем до вида грязной губки, и больше ничего, сплошная тьма впереди и резкий свет от осветительных мачт позади. Все говорило о том, что надо возвращаться назад, к свету, к жизни, в прекрасный мир первого круга, до которого было всего пятьдесят километров. Беджан знал это и пошел во тьму.

Ему пришлось надеть очки, чтобы не провалиться в трещину в земле или не свалиться в яму, оставленную лихим снарядом. Он до сих пор не мог для себя уяснить, кто и с кем воевал. Всех учили еще с детсада, что страна воевала за свободу со всем миром, возжелавшим погубить священную землю и поработить предков. Первые сомнения в Беджана вложил отец, всегда морщившийся и кашлявший, когда Беджан отвечал заученный урок матери. Мама старалась держаться, изображая лицом каменную статую, но и по лицу камня нет-нет да пробегала тень сомнения и злости. Когда Беджан с классом был на экскурсии в старом городе и впервые увидел брошенный и разрушенный почти до основания город, он спросил, почему его не восстановили, почему бросили самое сердце Родины. Ему никто не ответил, а мать вызвали на собрание в школу, после которого она долго била сына, чтобы он никогда больше не смел раскрывать рот. Ее остановил отец, вернувшись с работы, и они проговорили всю ночь. Отец знал мало и не верил тому, что утвердили как правду. Беджан не сердился на маму, не головой, а другим внутренним чувством, еще не осознанным и пугающим, что мама боялась за него и не знала, как объяснить по-другому. Их воспитывали также из поколения в поколение, не разрешая спрашивать, не разрешая думать, учили молчать, до атрофии собственного Я, до полного слияния с государством.

Он шел сквозь сгущавшуюся темноту. Луну и звезды закрыли тучи, почему-то в этом месте всегда скапливались тучи и часто шел затяжной дождь, будто бы планета хотела водой скорее размыть останки города, стереть его со своего лица. Он видел рельеф, очки не меняли цвета, не подсвечивали зрение, помогая глазу адаптироваться, обозначая неровности и опасные места. Позади осталась площадь с оплавленным памятником, карта не могла найти точного наименования. Он шел по Ленинскому проспекту, часто останавливаясь, чтобы обойти препятствие или лучше рассмотреть останки зданий. Туристические маршруты прокладывались по бывшему Ярославскому шоссе или с юга по Каширскому шоссе, где дорога чудом сохранилась, и робобус мог без проблем проехать в очищенные части старого города.

Слева был пустырь, карта подсказывала, что раньше здесь был Нескучный сад, от которого не осталось ни одного дерева, лишь покрытая расплавленным бетоном черная набережная. К воде спускаться было опасно, там могли ходить лишь патрульные лодки – река была полностью отдана роботам, как и весь старый город. На пустырях стояли роботы. Их было столько, что глаз не хватало объять стройные ряды, вычерченные безмолвным машинным интеллектом. Многие из роботов доживали здесь свой век, их отправляли на склад под открытым небом, изредка привлекая для расчистки снега или других работ. Любой робот был условно гражданским, и его без особого труда могли оснастить ракетной установкой или сделать роботом-сапером. Из больших роботов, отработавших свой срок, делали минопроходческие щиты, которых скопилось столько, что идя по проспекту уже больше двух часов, Беджан устал их считать. У него была привычка с детства все пересчитывать, этому его научила мама, так было легче справляться с эмоциями и обманывать камеры.

Когда Беджан дошел до бывшей Калужской площади, он сильно устал. На площади остался почерневший от гари памятник, карта точно называла имя этого человека, но кто он был, и почему ему поставили памятник, Беджан не знал. В курсе истории и материалах библиотеки имя этого человека отсутствовало, словно кто-то специально стер его, зачистил следы. И все-таки он был, не зря стоит памятник и в честь него назван проспект и целый город. Отец Мары как-то за ужином шутил, что у Пророка есть разногласия с этим памятником. Беджану очень хотелось расспросить его, определенно Ата что-то знал, но этого делать было нельзя. Вот так и уходят знания со стариками, исчезают полупрозрачные обрывки прошлого, а впереди могло быть только будущее. И его Беджан видел сейчас, наблюдая за тем, куда смотрит Ленин.

Каменный человек смотрел на вспученную от взрывов и жара дорогу. Правая рука что-то держала в кармане, левая опущена, готовая в любой момент к действию. Беджан не видел его лица, сбитого осколками снарядов, удивительно, что осталась большая часть головы. Беджан забрался на постамент и смотрел на дорогу – перед ним было будущее: в ночном небе летали дроны, что-то непонятное и хаотическое было в их полете, не зная маршрутов и программы можно было подумать, что они играют. Он слышал, как по реке ходят патрульные роботы, как тянется самоходная баржа с контейнерами, едва не касаясь дна реки. Большая часть мостов была разрушена прицельными попаданиями ракет, дороги разбомблены и брошены, и остался, как и в прошлом, речной путь из одной части города в другую. И здесь будущее встречалось с прошлым, но здесь не было ни одного человека – человеку здесь больше не было места.

До рези в животе и горле хотелось есть и пить. Беджан шел по Большой Якиманке, включив в очках режим достраивания, видя темные силуэты зданий, которые когда-то здесь были. Сквозь силуэты он видел пустыри и воронки от снарядов и ракет, и бесчисленное множество роботов, ждущих команды у зарядных станций из прошлого века. Техника работала до сих пор, подземные коммуникации погибли, и каждые сто метров стояли вышки ЛЭП, питавшие роботов и несущие на себе громоздкие и вечные станции управлении, объединенные в единую сеть, дублирующие друг друга на случай повреждения, на случай новой войны, о которой никогда и никто не забывал. Все жили в ожидании вражеского удара, не зная и не понимая, что значит война, воспринимая ее беззаботнее, чем природные катаклизмы.

Дойдя до Патриаршего моста, Беджан выбился из сил. Скоро рассвет, он идет уже больше четырех часов, успел подвернуть ступни на выбоинах, угодил несколько раз в трещину, порвав штанину и расцарапав в кровь левую ногу. Мост был почти разрушен, ни одна машина не смогла бы проехать по нему. Баржи были низкие и свободно проплывали под ним, каналы расширили, заполнив водой из подземных рек. Вода свинцовая, от нее воняло затхлостью, перемешанной с непонятным химическим запахом, напоминавшим топливо для древних машин.

Он взошел на мост и прошел почти половину, идя по балкам, обнажившимся внутренностям моста. Пришлось снять очки, уведомления об угрозе жизни мешали идти. Перед ним был выжженный участок земли, он знал, что здесь была крепость древних, памятник и символ власти. Они называли ее Кремль, такие крепости были и в других городах, отец рассказывал, что на севере что-то сохранилось. Но в центре, в самом сердце страны ничего не осталось. В этом месте особо остро ощущалось, что власти смотрят только в будущее, начисто, с остервенением уничтожая память о прошлом.

Слева виднелся памятник царю, от которого остались только ноги. Голова и туловище оплавились, и ноги словно одели в уродливую юбку. Беджан перешел мост и спустился к набережной. Ее почти не тронула война, сквер сгорел, как и любая органическая жизнь в этом городе роботов, не принимавшем больше ничего, кроме ферро-углеродной формы жизни. Беджан медленно шел по скверу, превратившемуся в стоянку дронов, мигавших ему сигнальным светом. Он решил, что они его приветствуют, и приветливо помахал, получив в ответ яркий столп света.

Он ненадолго ослеп, мелкими шагами продолжая путь. На востоке небо подернулось кроваво-красной нитью, заливая пустыри на другой стороне реки кровью звезды. Он стоял у памятника. Его пощадила война, кто-то отмыл, и отлитые статуи немного блестели чистотой. Названия было не нужно, он знал, что перед ним грехи человеческие, которые одолевают и калечат детей. Дроны охраняли памятник, он чувствовал, что за ним следят, что ему не позволят ничего сделать с этими фигурами. Нет, он не получал уведомлений, не сжимался с угрозой браслет на руке – Беджан это чувствовал.

Он снял пиджак и постелил на асфальт. Встав на колени, он готовился совершить намаз. Роботы успокоились, если бы они могли, то встали с ним рядом, ведь звезда общая для всех, какая бы в тебе не билась жизнь.