Читать книгу Обсидиан и чёрный диорит. Книга вторая. Аль-Фазир - - Страница 2

Верхушки деревьев вдруг рванулись к самому небу. Трава и мелкие камешки заметно выросли. В ещё не проснувшееся толком сознание влились чёткие и ясные картинки. Всё, как в раннем детстве. И даже до него. Тётка Клавдия умела рассказать, как оно было. О самом главном. О родителях.

Они ушли в один день.

Мать тогда дохаживала свой срок, оставалось примерно две недели. Работала она медицинской сестрой при фельдшерско-акушерском пункте, обслуживавшем как заставу, так и крошечный приграничный посёлок в паре километров от неё. Там, на участке, недавно отвоёванном у плотного лесного массива, находился их с Борисом дом, слегка перестроенный из старой избушки, когда-то принадлежащей лесничеству. Старший лейтенант больше пропадал по служебным обязанностям на заставе. Но в последнее время очень старался поддержать жену, молодую приветливую женщину, которую все звали просто Машей. Чувствовала она себя неважно.

Пациентов в тот день с утра не было. Пограничники и лесные жители – народ в основном здоровый. Но в приёмной комнатушке зазвонил телефон – в приграничной зоне не роскошь, а необходимость. Пожилой усатый фельдшер Михалыч, выслушав краткое сообщение, тут же положил трубку. Схватил свой чемоданчик, раскрыл, прикидывая, что туда добавить, и перевёл взгляд на ожидавшую распоряжений медсестру.

– Там инцидент на границе. Есть раненые. Я побежал.

– А я?

– Ты оставайся. Куда тебе? Вообще ты плохо выглядишь. У тебя явный токсикоз. Вот вернусь, сразу выпишу направление, и дуй в район, в стационар. Обойдусь тут без тебя, пока не родишь. Витамины пьёшь, что я посоветовал?

– Да пью я, пью. Всё хорошо будет.

– «Хорошо, хорошо» – передразнил фельдшер, захлопывая чемоданчик. – Знаю я вас, баб. До последнего пыжитесь, а потом проблемы. Сама ведь сколько всего навидалась, а туда же. Давай хоть быстренько давление померяю. Где Рива-Роччи?

Она подала тонометр. Михалыч привычно накачал и спустил воздух.

– Ого, сто семьдесят на сто десять! Эх, Маша, Маша! Надо было тебя раньше отправить куда надо. Ничего, посиди, потерпи. Таблетки гипотензивные прими сейчас же. Всё, до встречи.

Потекли томительные минуты. Маша прислушивалась не к окружающему затишью. К тому, что творилось внутри. А там что-то творилась. Легко догадаться – что.

А как ей было поступать? Родильное отделение в районе переполнено. Гулять потихоньку всё равно надо. Вот и ходит она, несмотря на декрет, чуть-чуть да поможет фельдшеру. Когда Михалыч рядом, и ей спокойнее. Он – служака опытный, роды примет как надо.

Снова затрещал телефонный аппарат. Она сняла трубку. В ухо нетерпеливо ударил взвинченный голос:

– Ты бежишь уже или нет? Дуй прямо на седьмой участок, знаешь ведь где. Там у нас умирающий, старлей Борис Мелентьев. Скорей, а то поздно будет!

Маша с грохотом уронила тяжёлый чёрный предмет – вестник страшного и, видимо, неотвратимого бедствия. Она вроде хотела присесть, но вместо этого медленно завалилась на бок. Неожиданно начались схватки, быстрые и сильные. Голова буквально раскалывалась от боли.

Конечно, роженица старалась тужиться и дышать правильно. Как учили её, как сама она учила других. Только давление, похоже, безбожно зашкаливает. Так никакие сосуды не выдержат…

Медсестра ещё успела услышать первый крик новорожденного мальчика и уже на гаснущем сознании проползла несколько шагов, чтобы по всем правилам обработать пуповину.

Конечно, всех подробностей маленький Костя доподлинно знать не мог, но представлял примерно так. Тётка Клавдия ничего от малыша не скрывала, такие у неё понятия. Она была старшей сестрой матери, приехавшей погостить и порадоваться грядущему появлению новой жизни незадолго до случившегося. Деревенская жительница, у которой не сложилась личная жизнь. После трагедии она решила не возвращаться больше в Калужскую область, а осталась в опустевшей избушке и устроилась нянечкой в поселковые ясли, одновременно бывшие и детским садом. Соответственно, маленький Костя был при той, кто заменила ему мать.

Он помнил себя где-то лет с четырёх. Может, с пяти. С тёткой они ладили хорошо. Он не считал её мамой, она ведь ничего не скрывала. Но любил сильно, слушался. Радовался, когда она его хвалила.

Заставу неожиданно расформировали. «Укрупнили», как тогда говорили, и бывший седьмой участок её зоны стал доступен для посещения жителями посёлка или приезжими.

Приходилось бродить с тёткой по грибы да ягоды, чтобы скрасить свой скудный стол. Время наступило лютое, все продукты в местном магазине отпускали по карточкам. Нелепые клочки бумаги, которые полагалось беречь чуть ли не пуще денег. Талоны на масло, сахар, даже на конфеты. Ещё на ненужные папиросы и водку, которые меняли опять же на масло и сахар, потому что аппетит у растущего сироты был волчий.

Костя помнил, как они с тёткой присели отдохнуть как раз рядом с тем местом. Чьи-то руки сложили там из камней небольшой монумент, повязали сильно потрёпанную теперь выцветшую ленту и наклеили на верхний камень ярко поблескивающую красную звезду. Какой-то залётный вандал хотел было увековечиться на камнях, даже вывел внизу своё святотатственное «Здесь был…», но передумал. Клавдия как раз захватила с собой бутылёк с ацетоном и тряпку, долго с остервенением стирала буквы. Камень стал синеватым от размазанной краски, но теперь вид его не осквернял скромное благолепие незатейливого памятника.

– Вот тут и лежал в последний раз твой отец, Костик, – сказала тётка. – Истекая кровью. Я ведь всё разузнала, как было. Плохо застава тогда сработала, поздно в ружьё всех подняли. Борис с пятерыми только был, а диверсантов аж двенадцать. Пока наши бойцы с одной группой перестреливались, вторая к ним в тыл зашла и давай в спину палить. Вот так всё и вышло.

Маленький Костя не любил плакать, но тогда почувствовал, как слёзы наворачиваются на глаза.

– Ты поплачь, пореви, – безжалостно продолжала Клавдия. Она вообще отличалась резкостью суждений. – Если хочется. Место тут святое. Эх, сиротинушка ты мой! И Машу, сестрицу мою, зря загубили. Это же надо – орать в телефон беременной женщине, что муж её при смерти! Да ещё когда роженица одна, безо всякой помощи…

Теперь уж от всхлипов было не удержаться.

– Ничего, ничего! Хоть ты успел народиться. След родителей твоих на земле остался. Сына, если будет, хотели они Костиком назвать. Константин Борисович – хорошо звучит! Маша говорила, что надёжное это имя, спокойно от него. Что с таким именем сын хорошим человеком вырастет, добрым и светлым. Сама-то она точно светлым человеком была, царствие ей небесное, всегда людям помогала. А Борю я плохо знала, только познакомились. Сначала посмотрела – чуть не ахнула. Лицо-то у него, хоть и приятное, да каких-то разных кровей в нём намешано. Он смеётся, говорит, и молдаванская есть, и испанская, и ещё бог знает какая. Не знаю, где Маша с таким встретилась да слюбилась.

Потом сидели с тёткой и молчали. Вроде отдохнули уже, солнце начало к закату клониться. Красиво было, дело к осени, листва меняться начинает, много разных оттенков у неё. Клавдия встала, повела взглядом по сторонам и вздохнула:

– Видишь, племяш, как интересно получается? Всё прекрасно кругом, тишь благодатная. Но тут, где мы, и вот там, чуть подальше – наша земля. А где пригорок небольшой виднеется – уже чужая. Хоть и выглядит всё одинаково на первый взгляд. Как думаешь?

– Одинаково, – подтвердил Костя. – Такие же деревья, и трава такая же.

– Вот и с людьми так бывает. На вид – похожие, а на поверку – разные. Одни – свои, с ними дружить хорошо и легко, они не предадут. Другие – совсем чужие, о себе только пекутся, а остальным гадости норовят сделать. Сдаётся мне, что сейчас власть в стране чужие захватили. Как шакалы, куски рвут да по себе растаскивают. Союзные эти тоже, друг за дружкой отделяются. Прогадать боятся, торопятся. Недолго дойти, что и границы скоро не будет. И получится, что твой отец вроде как зазря её защищал. А мне это больно, и всем нормальным людям больно. Потому что Родина у человека не только на словах должна быть. Она в земле, в воде нашей, в воздухе.

Обычно немногословная, тётка нынче что-то разговорилась. Костя слушал и впитывал её слова, как губка.

– Ты, племяш, чужих не привечай, различай людей-то. Смотри, кто добро другим делает. Если видишь такого человека – сделай ему тоже добро, какое сможешь. А любое зло, если можешь исправить – исправь. Тогда точно родители гордиться тобой будут да с небес радоваться.

Больше на такие темы не разговаривали. Не пришлось.

Следующее лето выдалось очень жарким и сухим. Костя уже был определён в поселковую школу, которая числилась восьмилетней, но на деле в ней занимались первые четыре класса, а потом полагалось ездить уже в район. Клавдия раскошелилась и купила на скромную зарплату учебники, только дивилась сильно.

– Не пойму я нынешних педагогов, – сказала немного расстроенная тётка. – Один говорит – вот такую книгу по математике берите. А второй – нет, это неправильный учебник, возьмите другой. Я в магазине как посмотрела, так и обомлела. Когда сама училась, всё понятно было. Вот хрестоматия, вот – арифметика, а вот – родная речь. Никаких выкрутасов. Сдаётся, и тут проделки чужих. Очень кому-то хочется на детских душах нажиться.

Тётка не стала покупать целую кучу дополнительной (и весьма дорогой) литературы, которую наперебой рекомендовали работники книжного магазина. Зато взяла Косте сказку «Волшебник Изумрудного города».

Шли домой, взявшись за руки, по знакомой протоптанной тропинке.

– Чую, гроза будет нынче, – сказала Клавдия, – парит вон как.

У горизонта вставали свинцовые гиганты с геометрически правильными контурами. Закатное солнце ещё освещало привычную картину скромного быта. Изба старая, но ещё крепкая. Для лесников её делали с малюсенькими окошками, которые не полагалось открывать. Низкая наружная дверь, так что даже при небольшом росте приходилось пригибаться. Завалинка вокруг, кое-где наружу просыпаются коричневые опилки. Крыша с потрескавшимся местами рубероидом, починить бы. Сбоку от входа в дом торчит здоровенное высохшее дерево, давно просящееся на дрова. Да руки не доходят. И платить надо тому, кто возьмётся спилить.

Зато в избе всегда прохладно, приятно укрыться в ней в большую жару.

Спать легли рано, ещё до первых громовых раскатов. Вскоре в хате стало непривычно жарко. Костя сбросил с себя лёгкое одеяльце, заметался во сне. А за окном уже плескалось оранжевое зарево, послышался громкий треск.

Клавдия подскочила, как на пружине. Пожар…

Домик стоит особняком от соседей, и надо немедленно убегать и звать на помощь. Пока подняла сонного мальчика, схватила первые попавшиеся документы и остатки денег, в избу потекли из щелей сначала тонкие сизые струйки дыма, а потом вдруг сразу – чёрные клубы. Треск слышался уже отовсюду.

Таща за собой Костю, тётка привычно надавила плечом дверь, открывающуюся наружу. Только та осталась на месте, не двинулась с привычным протяжным скрипом. Сквозь щель при свете разрядов молнии видно, что проклятое дерево упало и заблокировало выход.

Клавдия отчаянно толкала неподдающуюся преграду, пока не добилась того, чтобы мальчик мог вывернуться в образовавшуюся лазейку, крикнула: «Беги!». Сразу упала у порога и мучительно закашлялась. Сюда уже спешили люди, целая толпа с вёдрами и лопатами. Но затем перекосившийся от пожирающего жара сруб окончательно захлопнул ловушку…

Потушить дом невозможно, это было ясно всем. Пожарная машина прибыла минут через пятнадцать, но запас воды почти весь ушёл на то, чтобы не допустить дальнейшее распространение огня.

Костя помнил лишь чью-то большую руку, ухватившую его за запястье, и слова сверху:

– Повезло тебе, пацан! Или не повезло. Эх, жизнь-чертовка! Пойдём, что ли. В участок тебя сведу.

Через несколько дней в Москву привезли и определили в детский дом имени Сергея Галушкина ничем вроде не примечательного маленького шкета Костю Мелентьева. У него больше не было тётки Клавдии, родительских фотографий и книги о девочке Элли.

* * *

Мексика, Кампече, 10 мая 2003 года

Высокий смуглый парень машинально отряхивал одежду. Да, неплохо, всё двигается, руки и ноги слушаются, хотя кончики пальцев ещё деревянные. А откуда взялось чувство боли? Чья-то костлявая рука сильно вцепилась в правое плечо.

– Давайте поспешим! ― Другой паренёк, приземистый и крепкий, зашагал прочь. ― А то ещё опоздаем! Дело-то чрезвычайное.

Две девушки согласно кивнули, поднялись по ступенькам вслед за спутником и покинули сквер. Правда, светловолосая отстала, несколько раз оглянулась, спотыкаясь на каждом шагу, но потом ускорила ход и догнала остальных.

Оставшийся юноша вернулся из мигом промелькнувшего далёкого детства и ощутил себя Костей Мелентьевым, московским детдомовцем, недавно отправившимся в путешествие на борту комфортабельной яхты.

– В глаза смотри! ― прошипел сиплый голос.

Сверчок повернул голову и увидел перед собой высокого худого старца. Желтоватая кожа, глубокие борозды морщин, почти пол-лица скрыты за огромными чёрными очками. На шею повязан шёлковый белый платок. Нелепый синий костюм и совсем уж странные туфли – из очень толстой кожи и наверняка слишком просторные. У обуви в силу почтенного возраста и сильной потёртости какой-то грязно-жёлтый цвет.

Оценив незнакомца, Костя безрезультатно попытался стряхнуть с плеча чужую руку.

– Нельзя ли полегче? Отпустите, пока я не разозлился!

Хватка немного ослабла.

– Я могу отпустить плечо, ― проскрипел старик. ― Но не собираюсь отпускать тебя, пока мы не обсудим наши маленькие проблемы.

– Какие проблемы? ― вспылил Костя. ― Я вас не знаю, прощайте! Мне нужно идти к моим друзьям, догнать их! Видите, они уходят почему-то!

– Это подождёт.

Сказано было таким уверенным тоном, что, хотя рука освободилась от захвата, Свер остался на месте.

– Кто вы?

– Я отвечу в своё время. Важнее сейчас – кто ты?

Странный человек снял очки, и Косте снова стало по-настоящему плохо. Мозг словно раскалился внутри черепа, а воля оказалась парализованной. Минуту спустя старик глянул по сторонам и подтолкнул безропотно повиновавшегося Сверчка к скамейке.

– Вот оно как! Неопытный щенок, ― забормотал незнакомец, постепенно повышая голос. ― Новенький, заменивший старого хищника. Тогда я прошу прощения, если напугал или показался грубым. Я ожидал огромной радости, а ты мне испортил весь эффект своим воскрешением. Меня зовут Милвус. А ты, значит, теперь Костя. Или опять Костя.

Сверчок хмыкнул. Он успел немного прийти в себя.

– Опять – звучит неплохо. У меня что, поехала крыша, а потом вернулась на место? Я очнулся в незнакомом месте после какого-то обморока. Мои друзья куда-то поспешно убежали. Простите, но мне кажется, что я сейчас наедине с сумасшедшим, похожим на злого джинна из сказки.

Старик шутливо поаплодировал.

– Браво, браво! Вот свежий комплимент! Такого ещё не приходилось слышать. Но не беспокойся. Твоим друзьям и тебе сейчас ничто не угрожает. По крайней мере, убивать я вас не собираюсь.

– Премного благодарен за доброту, ― промямлил Костя, стараясь придать фразе должный сарказм.

– Думаю, в дальнейшем будешь по-настоящему благодарен. Однако сейчас, чтобы многое понять, тебе необходимо выслушать одну историю. Идёт?

Сверчок тоскливо осмотрелся. Вокруг ни души, хотя поодаль, за деревьями, слышна музыка, шум проезжающих машин. Послать этого чудика подальше и сбежать? Ведь вряд ли догонит. Только куда податься? А может, позвать на помощь? Какие страшные у него глаза! Мутные, стылые, но из них так и сыплются сиреневые вспышки…

Старик словно уловил его мысли, криво усмехнулся, достал из кармана маленькое изящное зеркальце в золочёной оправе.

– Прежде чем пытаться, не угодно ли взглянуть на себя?

Угодно или неугодно – но Костя глянул. И – отшатнулся. Это что – заразная болезнь такая? У него тот же сиреневый блеск, излучаемый как будто песочными часами. Бред? Но жара нет, хотя голова всё ещё гудит, и в ней бродят непонятные мысли.

– Может, выслушаешь всё-таки? ― спросил Милвус язвительно. ― А то у меня будет ещё один повод сетовать на всеобщую человеческую глупость.

Сверчок не дослушал и задал стрекача. Он просто не мог уже оставаться в бездействии. Спроси его, от кого и почему он побежал – точного ответа бы не нашлось. Хотелось немедленно исчезнуть, скрыться от неприятного собеседника. А ещё – от самого себя. Словно бег мог освободить, вытряхнуть наружу пока не до конца осознанное проклятие.

Костя рванул в ту сторону, куда ушли Володя, Таня и Алина. Возможно, ещё удастся их догнать.

Длинные ноги мгновенно вынесли наверх, хотели нести дальше и дальше, вдоль неплохой асфальтированной дороги. Нельзя сказать, что Свер бежит куда глаза глядят. Потому что глядят они не на практически пустую дорогу, а на припаркованный неподалёку автомобиль. Такая марка ни разу не встречалась не то что в автосервисе, куда так и не приняли юного механика, но и на московских улицах вообще. Куда же его занесло?

Как раз из незнакомой машины выскочили трое. Передний сразу нацелил огромный (да, он правда кажется огромным) пистолет, отчего ноги сами остановились. Даже дыхание ещё не успело сбиться.

Свер увидел перед собой решительное лицо. Плотный смуглый тип с усами выглядел внушительно, как человек, совершенно уверенный в своём праве делать что угодно. Даже выстрелить, и вовсе не в воздух, а прямо в голову беглецу.

Глаза. Вот в чём дело. Нет, в них никаких песочных часов не было. Сиреневых искр тоже не было. Но не было и живых бликов, тех искорок, которые так привычно видеть в нормальных глазах. У типа глаза пустые и равнодушные, как дуло пистолета. Стальные, уверенные, безжалостные.

Двое за ним на таком фоне совершенно не воспринимались, виделись какими-то пятнами. Усач что-то сказал, несколько непонятных слов. Что надо-то? Костя и так стоит как вкопанный.

– Назад! ― Правомочный обладатель пистолета вдруг заговорил на понятном языке и сделал не менее красноречивый жест. ― Возвращайся обратно.

Свер пошёл, не быстро, но и не черепахой. Даже не оглядываясь, он был абсолютно уверен, что в спину ему продолжают смотреть дуло пистолета и безжалостные глаза.

Старик спокойно ждал на прежнем месте.