Читать книгу Генезис платоновской философии. Второй том, Первая часть - - Страница 14

К тому же, однако, сами Глаукон и Адеймант не кто иные, как лица того же имени, фигурирующие в Пармениде, а именно братья Платона122, и что мы должны думать о всей беседе не как о происшедшей в 445 или 437 или 430 или 420 году123, а только около 410124, следовательно, не как в древнейших диалогах, в юношеском возрасте, а скорее в начале старости Сократа. К сожалению, нам не сообщают о времени введения бендийского праздника, который в противном случае имел бы здесь решающее значение, а что касается встречи в Мегаре, в которой отличились Глаукон и Адеймант (II. p. 368. A.), то вопрос заключается в том, имеется ли в виду знаменитая битва на этом месте в 460 году, или ожесточенные стычки в 424 году, или, наконец, кровавая встреча 409 года, о которой, по общему признанию, упоминает только Диодор125. Наконец, данные античности ненадежны и противоречивы в отношении года рождения и обстоятельств жизни Лисия, и даже корректирующие заявления более поздних критиков пока не смогли завоевать всеобщего одобрения. Однако несомненно то, что, когда Сократ однажды говорит, что ему нравится общаться с очень старыми людьми (как Кефал), и в то же время говорит о неудобствах старости как о чем-то чуждом ему (I. p. 329 D. ff.), это подразумевает, что он сам уже преклонных лет, но еще не достиг настоящего возраста старости, и поэтому ему должно быть около пятидесяти лет. И это настолько несомненно, что Глаукон и Адеймант не старше Сократа, как должно было бы быть, если бы они уже сражались в Мегаре в 460 году, а скорее выглядят как молодые люди. Ибо если даже с. 328. D. под νεανιαι хотели понимать не их, а сыновей Кефала, то Сократ несколько раз говорит об увлечении Глаукона, которое I. с. 328. A. В своей предвкушающей готовности принять приглашение Полемарха, когда тот обещает Сократу и его спутникам общение со многими юношами, так по-отечески шутит (III. p. 402. E. V. p. 474. D.), что, очевидно, чувствует себя, в отличие от Глаукона, уже возвышенным своими годами над такими юношескими глупостями. Полемарх, конечно, тоже еще юноша, ибо если в «Федре» p. 257. B. (т. е. между 411 и 405 годами, см. Thl. I. p. 473) он уже предстает как философ, то здесь, с другой стороны, как я уже сказал, он еще охвачен «привязанностью» к унаследованной поэтической морали; 126и если это, конечно, еще мало что дает, то Клитофон, при всей его мелочности I. 340. A., Клитофон может лишь утверждать, что, поскольку Полемарх еще молод, его согласие с рассуждениями Сократа мало что значит, и поэтому юноши, о которых говорит Кефал, p. 328. D., включают и его собственных сыновей. Ведь Лисий, согласно I. p. 331. D. E., был моложе Полемарха127, а Евтидем, поскольку он упоминается здесь p. 328“. B. на последнем месте, вероятно, самый младший из всех. Но все это только доказывает, для чего есть и много других причин, что традиционный год рождения Лисия 458 не может быть правильным, но что он должен быть сдвинут вниз, если не с отцом примерно до 436, то, по крайней мере, с Германом примерно до 445 или 444. Ибо тогда Полемарху в 410 г. было около 36—37 лет, и он еще мог писать так же хорошо, как Сократ в том же возрасте в Protag. p. 314. Б. (см. Thl. I. p. 472 f.) объявляет себя таковым, мог все еще считаться молодым человеком и вполне мог подвергнуться такому обращению со стороны такого самонадеянного парня, как Клитофонт. Действительно, его собственные слова p. 328. A., кажется, косвенно говорят о том, что он только больше не причисляет себя к νεοις в узком смысле. И сам Цефал также теряет чрезмерный возраст, который традиционное утверждение для времени около 410 года налагало бы на него, но получает около 80 лет, тогда как любое более раннее определение времени для этих разговоров государством потребовало бы от него чрезмерно позднего деторождения, предполагая, что его сын Лисий родился в более низком возрасте, чтобы оправдать его вышеприведенное описание как очень старого человека. Но то, что он был уже мертв до того, как его сыновья переехали в Фурии, что при таком предположении следует отнести к 430 году, а не к 445 или 444 году, не может быть доказано из надежного источника, так как Лисий geg. Erat. §.40. говорит только о том, что его отец прожил в Афинах 30 лет, но не о том, что он жил там постоянно в течение этого времени; следовательно, он мог отправиться в Фурии и вернуться в Афины вместе с ними. В любом случае, в нашем диалоге он, по-видимому, живет с сыновьями в Пирее, а не просто гостит там.128 Таким образом, 420 год уже совпадает, и остается только время до его отъезда в Фурии в 430 году или после его возвращения в 411 году – но после всего вышесказанного, по правде говоря, только последнее. И только к последнему подходит присутствие Никератоса в этом диалоге, так как в „Дамах“, действие которых из-за упоминания битвы при Делионе p. 181 B. приходится только после и, вероятно, через несколько лет после 424 г. 129он еще юноша не более 18 лет, которому Сократ только недавно рекомендовал своего „отца-демона в качестве учителя музыки (p. 180. C. D.) и чье образование Никий все еще предпочитает передать самому Сократу (p. 200. D.), так что в 430 году он еще не мог насчитать 12 лет, тогда как в 410 году, будучи, самое большее, начинающим тридцатилетним, он прекрасно вписывается в общую ситуацию и обстановку, в которой мы его здесь находим. Однако о времени рождения Клитофона, Шарман-тида и даже Фрасимаха ничего определенного сказать нельзя, по крайней мере, сведения, сообщаемые древними, оставляют сомнение в том, что они родились незадолго до или вскоре после года рождения Лисия 458, который записан в диалоге130; и точно так же лица, просто упомянутые в диалоге, и то, что о них говорится, отчасти могут быть объединены с обоими определениями времени, отчасти же оно не может ничего решить, если в этих второстепенных вопросах возникают или остаются нарушения времени в каждом из них. Фрасимах мог бы теперь, особенно если следовать первому предположению о времени его рождения, появиться уже в 530 г. в своем ярко выраженном софистико-риторическом направлении, в котором он, очевидно, уже характеризуется здесь, и как уже известный глава школы. Ибо рассматривать его здесь как такового, а Клито-плиона и Хармантида не просто как его друзей, но как его учеников, подтверждается не только вышесказанным, но и тем, что дерзость Клитофона по отношению к Полемарху, если бы Фрасимах не был на несколько лет старше последнего, превышала бы все мыслимые пределы.

С другой стороны, в пользу 410 говорит то решающее обстоятельство, что Фрасимах, именно потому, что он доходит в своих принципах до крайних последствий, даже если принять во внимание его природу, вероятно, принадлежал только ко второму поколению софистов. Ибо, по собственному рассказу Платона, сколько мы не видим старших софистов, Гиппия, Протагора, Горгия и даже отчасти Полоса – не говоря уже о Продикосе, – уклоняющихся от всех безнравственных последствий своей точки зрения с лично благородным нравственным чувством! И мысль о том, что Платон должен был оклеветать Фрасимаха как карикатуру131, решительно отвергается его искренним стремлением не совершить несправедливости по отношению к этим другим людям. В гораздо большей степени, чем это было в 430 году, вся моральная почва должна была быть уже подорвана, а афинская демократия должна была быть уже потрясена до основания, прежде чем кто-либо мог осмелиться выразить такие деспотические принципы, которые действительно или, по крайней мере, кажутся насмешкой над всем демократическим равенством, так бессовестно, как это делает здесь Фрасимах.132 А то, что Фрасимах 410, по крайней мере, реально еще действовал, было уже убедительно показано Отцом. Точно так же, однако, проект совершенно нового государственного здания самым естественным образом связан с решительным упадком афинского государства после окончания Сикелийской кампании, для чего уместно думать, что Лисий и его сторонники уже вернулись из Фурий, откуда они были изгнаны в результате. Если, однако, ни этот, ни какой-либо другой исторический фон афинских условий не подчеркивается явно, а весь рассказ остается чисто идеальным и общим, то высшая зрелость, чисто умозрительная точка зрения настоящего произведения вновь выражается только в других произведениях, например, в «Горгии».

Из братьев Платона Адеймант, согласно Apol. p. 33. E. – 34. B., кажется, был старше его, а Глаукон, согласно Xen. Mem. III, 6, 1, Глаукон в любом случае был моложе, так как Платон, присоединившийся к Сократу только на двадцатом году жизни, предстает здесь уже как его ученик, а Глаукон – как еще не достигший двадцатилетнего возраста. Но поскольку самому Платону в 410 году было всего двадцать лет, вся роль, отведенная здесь Глаукону, не кажется подходящей для более молодого человека, и упрек, который Сократ делает ему в Ксенофонте из-за его незрелых политических амбиций, кажется резко контрастирующим с ним, когда он обсуждает с ним самые глубокие политические вопросы. Даже пограничная битва в Мегаре, в которой Глаукон мог принять участие в качестве Периполоса, произошла не ранее 409 года. Однако, с другой стороны, Диодор часто допускал подобную ошибку с годом в соответствующей части своего труда, и даже если в данном случае это не так, автору диалогов должно быть предоставлено достаточно свободы, чтобы не все события, о которых он упоминает, точно совпадали по году и дню. И из этого другого предположения теперь становится ясным только то, что Глаукон и Адеймант из государства – полностью идеализированные личности, в которых Платон описывает лишь основные черты их реальных характеров, как, например Платон зафиксировал лишь основные черты их реальных характеров, такие, как, например, неудержимое честолюбие первого; действительно, нельзя отвергнуть даже предположение133, что Платон взял из разговора Сократа и Глаукона, рассказанного Ксенофонтом, отдаленный мотив для настоящего, который, конечно, был переделан до неузнаваемости. И все это лишь соответствует идеальному характеру всего произведения с самого начала.