Читать книгу Урман - - Страница 13

Рассказывая о работе в экспедиции, я немного забежал вперед. В тридцать первом году, когда раскулаченных крестьян пригнали на Васюган, среди остяков уже шел упорный слух, что на их землю прибывает бесчисленное множество бандитов, убийц и врагов Советской власти. Напуганные остяки приготовились защищать свою родину. Много полегло нашего сосланного брата от пуль остяков. Мы боялись уйти в лес за ягодами, шишками или грибами. Там могли наткнуться не только на медведя, от которого можно было убежать, но и на пулю остяка, от которой не скрыться. Когда ссыльные, гонимые голодом, приходили к остякам просить для умирающих детей хлеба, они беспощадно травили людей собаками.

Не все, конечно, так агрессивно были настроены к новоселам. Некоторые присматривались к нам, даже знакомились. Больше, конечно, молодежь. Старики были упрямее и на контакт с русскими не шли. Когда отношения предельно обострились, а остяки поняли, что им «плетью обуха не перебить», решили покинуть Васюган и уехать в Самарово. Это была их столица. Теперь город Ханты-Мансийск. Они оставили свои дома и отправились в долгий путь на лодках и обласках. Путь был далеким и опасным. Вниз по Васюгану до Оби, потом вниз по Оби до устья Иртыша, где и была столица.

Там от большого скопления людей пришла беда – тиф. Много прибывших и местных остяков погибло. Уцелевшие стали срочно возвращаться в свои места, где им пришлось обустраиваться заново. Они рыли себе землянки, по-остякски – карамо и, как прежде, охотились и рыбачили. Из этой неразберихи выиграли те из остяков, кто не поверил пропаганде и остался дома. Вскоре они поняли, что русские не враги, а обычные работящие люди, среди которых им предстояло жить как равным.

В первый год ссылки мы с мамой очень бедствовали. Когда голод прижал нас на полную силу, мы решили продать вещи, которыми мама особенно дорожила. Когда-то еще девушкой, она расшила полотенце плотным мелким крестиком. В него вставила кружево ручеой работы и шелковые кисти. Была еще скатерть, расшитая по всему полотну роскошными красными розами. Как ей удалось вывести это чудо из дома, для меня так и осталось загадкой. Скорее всего, она обмотала их вокруг своей талии.

Купили мамино рукоделие на буксирном пароходе за две булки черного хлеба и шесть килограмм крепкого листового табака. Я мелко его нарезал, смешал с осиновой трухой и опилками. Получилась настоящая махорка, крепкая дажде после такой процедуры, емкостью три с половиной ведра. Полведра оставил дома на всякий случай, а три ведра ссыпал в мешок, взвалил на спину и отправился берегом Нюрольки в остятскую деревушку Пернянгу. Только вошел в деревню, меня тут же окружили остяки. Они собирались рыбачить и складывали сети в обласки. Я остановился и поздоровался. Они явно были удивлены моим приходом и, молча, смотрели на меня, наверно, соображали, что сделать с этим нахалом? Я снял мешок и показал свой товар, сказав при этом, что меняю его на хлеб, крупу, муку, рыбу и соль. Остяки быстро заговорили на своем языке, стали пригоршнями черпать из мешка махорку, нюхали, клали за щеку, набивали трубки.

Вижу дело плохо, сказал твердым голосом:

– Если не будете покупать, то я ухожу.

Они ответили:

– Твой уходить не надо. Табак заберем, тебя утопим.

Тут я трухнул не на шутку. Их было не меньше десяти. Они лихо набивали табаком карманы, кисеты, даже туески. От такой наглости я растерялся, стоял, как истукан, раскрыв рот.

По жизни я все-таки везучий человек. Гляжу, с горки бежит к берегу молодой остяк. Это был Андрей Пернянгин. Когда-то он дал мне огрызок сети. Еще издали он стал махать руками, и кричать что-то на своем языке вперемешку с русским матом. Подбежав, крикнул по-русски:

– Заплатить!

А дальше опять на своем языке что-то громко и сердито. У моих покупателей как-то быстро спал накал воинственности, и они пошли в деревню, чтобы принести за табак расчет.

Вскоре мой мешок под завязку заполнился продуктами так, что я с трудом взвалил его себе на спину.

– Бросай мешок в обласок, – сказал мне Андрей, – я увезу тебя в Рабочий.

Так впервые я сел в обласок, который, как Ввнька-встанька, замотался из стороны в сторону. Я ухватился за борта руками, отчего стало еще хуже, потому что зачерпнул воду, Андрей прикрикнул:

– За борта не держись! Сиди свободно, а то утопишь себя и меня.

Я успокоился, а вместе со мной успокоился и обласок. Пока плыли до Рабочего, Андрей рассказал мне, как делают обласки, где ставят сети, как определить, где есть рыба. Такое вот странное знакомство произошло у меня с остяками.

На второе лето я выдолбил из толстой осины колоду. Эта посудина называлась бот. В то время уже многие мужики делали такую примитивную лодку. Ведь без плавучего средства на бальшой воде, куда нас закинула судьба, не обойтись. На лесистной местности мы, как малые дети, учились, начиная с нуля. На своем боте я усвоил урок Андрея твердо держать равновесие, но дальше курьи отъезжать боялся.

Однажды на мели нашел обласок – старый, с течью в носу. Приволок домой, и хотя особо не надеялся, что смогу починить его, но принялся за дело. Промыл, просушил, проконопатил щели, обмазал смолой, и судно приняло надлежащий вид. Сам смастерил весло, и смело стал ездить по Васюгану и Нюрольке. Вскоре мне повезло и с сетью. Нашел ее на обсохшем лугу. Она запуталась на кусту черемухи. В половодье реки заливают пойменные луга. Васюган и Нюролька сглатывают в свою пучину все старицы, озера, протоки, ручьи и речушки, превращая огромное пространство заливного луга в бурное море. Пойму можно определить лишь по кустам цветущих черемух и ивовых кустов. Кое-где притаились на небольших островках осинники, частично залитые водой. Там растут гиганты-осины. До половодья их спиливают для изготовления обласков, а когда поднимается весной вода, их сплавляют в деревню и обрабатывают. Заливные луга в Рабочем называли «сорами».

Когда начинался нерест рыбы, она на «сора» «перла дуром». Сети за пару часов забивало рыбой так, что они шли на дно. На огромном водном просторе ветер гулял с большой силой, поднимая огромные волны. Если сеть была плохо закреплена, ее срывало, тащило по воде до первого попавшегося куста, и закидывало на него. Распутать ее, сидя в обласке, невозможно. Оставалось с ней попращаться. На такую сетешку я и наткнулся на обсохшем лугу. Стащил ее с куста, распутал, многочисленные дыры залатал, как мог и в ночь направился на свой первый промысел. Ставить сеть не умел. Надо одновременно закреплять ее, сбрасывать в воду и грести. Хорошо намучился, пока закрепил свою двуперстку в воде.

Утром, с дрожью в руках от нетерпения, поехал проверять улов. В мой трофей попала единственная, но крупная рыба – чебак. Жили мы с мамой тогда еще в бараке. В это время я работал плотником, рыбалкой занимался ночью. Сеть ставил до самой шуги. Уловы были невелики, но подспорье в еде стало заметно.

Весной, через два лета, была организована бригада рыбаков, куда взяли и меня. Артель купила стометровый невод, неводник и греби. Научиться премудростям рыбалки было не сложно, и вскоре я стал заправским рыбаком. Удочками не рыбачил никогда – это занятие для тех, кому нечего делать, а мы работали на раскорчевке и строительстве по десять часов в сутки в артели, а ночью надо было строить себе дом и добывать пищу.

Рыбачили весь световой день, потому что норма была «под завязку». Уроки ловли рыбы сетями я тоже познал в бригаде. Научился вязать сети, невода, делать посадку. Долбил осину на обласок, сам делал распарку и растяжку бортов. Получались у меня и отличные лодочки. Пару даже умудрился продать. Весла делал кремневые из комля кедра, научил меня этому Андрей. Они не впитывали воду, не трескались, не ломались и служили долго. Одно время работал бригадиром рыболовецкой бригады и учил добывать рыбу других. Теперь я знал, где надо поставить сеть, и домой возвращался с хорошим уловом.