Читать книгу Урман - - Страница 14

Томская комендатура была организована в тридцатом году, когда у товарища Сталина возник гениальный план о том, как можно, не расстреливая людей, уничтожать их тысячами. Болотно-урманный геноцид. Для этого по всем районам Томской области были созданы комендатуры. Они принимали людей тысячами. Не имея для проживания ни жилья, ни продуктов, ни одежды. Измученных, выживших в долгой дороге людей, из душных битком набитых барж высыпали на болотистый берег непролазного урмана, полуживых от голода и издевательств. Тут и дураку было понятно, что выброшенных на произвол судьбы бедолаг, ждет неминуемая гибель. Спустя год, когда (наконец-то!) задумались о снабжении – в живых осталась треть, а где и того меньше.

Снабженческой сетью по Васюгану и Нюрольке занималась комендатура, а не государство, потому что сосланный народ был лишел избирательных прав и прав на выезд. Нас называли «переселенцами», наверно для того, чтобы смягчить слово «заключенные», которыми мы являлись на самом деле.

Название снабженческая сеть получила – многолавка. Завоз товаров осуществляло государство, дальше шла работа комендатуры. Многолавка не занималась свободной торговлей. Ни сосланные, ни вольные, ни остяки – никто не мог ничего купить. Многолавка выдавала паек по норме, установленной комендантом. Мука, крупа, сахар, соль, табак, спички, мыло, растительное масло. За наличный расчет можно было купить, если даст распоряжение комендант. Паек выдавали авансом в течение трех лет. Только спустя этот срок было дано распоряжение на свободную торговлю, но денег у нас не было, потому что за работу не платили.

Двенадцать километров по Васюгану, вверх по течению от Рабочего, – речка Кагальтура – приток Васюгана. Она вытекает из большого озера, куда в свою очередь, впадает множество речушек, берущих начало из болот и тайги. Места здесь созданы природой на радость человеку. От реки тянется чистый сосновый бор, по которому заросли брусники и черники. По пойме кусты раскидистых черемух. Ягоды каждый год на них так много, что кусты кажутся черными. Ветви склоняются до земли и обламываются. По другую сторону Кагальтуры – мшистая низина, там много крупной клюквы. За низиной – березняк, где весной собирали колбу, а летом белый гриб и сырой груздь – «косой коси». По пойменному простору множество озер и проток, где водились караси огромных размеров – до пяти килограмм. Осенью утки поднимались над поймой тучами.

В этом благодатном месте на второй год ссылки было дано указание о строительстве смолзавода. Строительство его закончили к осени. Для рабочих возвели длинный барак. По одной стороне нары из колотых досок, по другой – печь, стол, лавки. Рядом соорудили еще такой же барак, который назвали бондарка. Здесь делали бочки под смолу и скипидар, готовили клепку для бочек, резали дранку. Бочки шли на свои нужды, и ими артель успешно торговала.

На заводе и бондерке работала только молодежь, около сорока человек. Среди нас были и взрослые мужики, которые занимались валкой леса и вывозкой. После работы травили анекдоты, рассказывали сказки, разного рода небылицы и пугалки, пели песни. Были среди нас и юмористы, которые соревновались между собой в острословии, а все смеялись на полную силушку, если было над чем.

Расскажу о том, что нам казалось смешным. А смеялись мы в то время над своей нищетой и политической беспомощностью. Одним словом, что имеем, про то и поем. Был среди нас паренек – сирота – Миша Кургин. Было ему шестнадцать лет. Родители и все сестра и братья умерли еще в первый год ссылки. Не было у Миши ни жилья, ни средств к существованию. Перебивался Миша в жизни тем, что подадут ему добрые люди. Кто старую фуфайку, кто бросовые штаны, кто старые чирки. Работал он в бондарке, потому что работать на улице ему было не в чем, бондарка рядом, перебежал двадцать метров, и в тепле. Однажды утром все собрались на работу, а Миша сидит на нарах в уголке, зажавшись.

– Миша, в чем дело? Заболел?

Миша сконфуженно прошептал:

– У меня штаны лопнули от ширинки до самого заднего пояса.

Белья на Мише не было, а ходил он в одежде на голое тело. Тут острословы зацепились за безысходную ситуацию перепуганного парнишки:

– Миша, посмотри у себя ниже пояса – ничего не потерял?

Хохот на весь барак. Только девчонки не смеялись, а смотрели на ребят укоризненно и вертели пальцем у виска. Они велели горемыке снять штаны для починки, а самому прикрыться фуфайкой. Пока девчонки зашивали штаны, Миша, прикрытый фуфайкой в уголке, выглядывал из-под нее, как мышка из норки. Парни, не переставая, хохотали, поджав животы, и просили мальчишку сбросить фуфайку и пройтись по бараку. Я сейчас думаю, что картина слез достойна, а мы ржали бессоветным образом. Жизнь брала свое, и от непосильной работы и бесправия нужна была разрядка, которую мы, как могли, получали. Особо острое внимание уделяли влюбленным.

Смолокуренный завод работал уже на полную силу. В начале осени были настоящие заморозки. Вечерами после работы все собирались у огромной печи смолзавода. Трещали хвойные дрова, пахло скипидаром, лесом, сосной. Все рассаживались у жаркого огня на лавки, – это была наша молодежная вечеринка. Начиналась она всегда со чтения книги. (Книгу «Робинзон Крузо» – мы зачитали до дыр. Ведь, по сути, мы, выброшенные в болото без средств к существованию, являлись Васюганскими «Робинзонами» – это все прекрасно понимали). Читали попеременно грамотные девушки или парни. Тут же рассказывали всякого рода байки, пели под балалайку песни и частушки.

Вскоре наше неуступное внимание привлекла парочка. Был среди нас смазливый парень Семен. Ходок еще тот! С первых дней работы на заводе он обратил внимание на Раису Беспалько. Девушка была переросток, рябоватая, сутулая. В то время среди ссыльных был перевес парней, и за девчонок дрались с ребятами из соседних поселков. Даже при таком раскладе на Раису парни внимания не обращали. Переживая свой физический недостаток, девушка была застенчива и молчалива. Будь человек уродом или красавцем, – природу не обмануть. Всем хочется внимания, тепла и ласки.

Семен построил себе шалаш и с нами в бараке не ночевал. Вскоре Раиса получила там тепло и ласку. Нас это возмутило. Ведь явно, что Семен на Раисе никогда не женится, а Раисе придется куковать век ни девкой, ни бабой. Решили парочку развести. Семену устроить кошмар, чтобы запомнил надолго и Раисе преподнести урок. Наверно, это была большая подлость с нашей стороны, но нам казалось, что поступаем правильно.

Мы наловили ведро лягушек и ночью, когда парочка заснула, высыпали им в гнездышко. Через короткое время из балагана летел дикий рев Раисы и крепкий мат Семена. Эту ночь никто не спал. Утром Семен попутной лодкой отбыл в Рабочий, и комендант отправил его на лесозаготовку в Мыльджино. Раиса перешла жить к нам в барак. Для нее любовь в шалаше имела последствие. К зиме в поселок она прибыла на сносях. В то время забеременить девушкой был большой позор. Все думали, что отец спустит с нее шкуру, но он к этому событию отнесся спокойно и просил коменданта отпустить дочь к тетке во Владивосток. Там она родила сына.

Летом людей на смолзаводе оставалось мало, большую часть переводили в Рабочий на раскорчевку, работу на пашне и заготовку сена. К зиме сезонные работы в поселке заканчивались, и молодежь возвращалась на Кагальтуру.

В тридцать шестом году я возил на Кагальтуре лес. За мной был закреплен конь по имени Бурка. Мы с ним за день выполняли по семнадцать – восемнадцать рейсов, это полторы нормы. Бригадиром был Боков Василий. Года на два старше меня. Однажды мы с ним схватились не на шутку. В то утро он ушел на охоту. За день я сделал восемнадцать рейсов. Среди вывезенных бревен было шесть сутунков – это первое бревно от комля. Сутунки от хвойных деревьев шли на перегонку для смолзавода. В тот день распиловщикам на доски не хватило бревен для выполнения нормы, и они решили распилить сутунки. Смолевые бревна маховыми пилами режутся плохо. Пильщики пожаловались Бокову, что нет на разпиловку бревен и резать приходится сутунки. Мы, возчики, уже готовили ужин, когда Боков ворвался в барак.

– Кротенко! – заорал он. – Срочно запрягай Бурку и привези пильщикам шесть бревен!

– Бурка устал, – говорю, – мы с ним дали полторы нормы – это раз, во-вторых, на улице ночь, а в-третьих, сутунки я привез не пильщикам, а на перегонку.

– Какой умный счетовод! – Боков выскочил на улицу.

Думаю: «Что он затеял?» Выхожу за ним, а он моего конягу выводит из конюшни. Я выхватил у него повод, а он зацепил меня за грудки так, что пуговицы посыпались с рубашки. Я слегка ему двинул, а он шмякнулся спиной о стену конюшни. Тут наш бригадир совсем озверел, схватил палку и двинул на меня.

– Эх, Вася, Вася! На кого ты руку поднял!

Без особого труда выхватил у него палку, отбросил ее, и ухайдокал Васю так, что он на неделю забыл про жратву, на которую был горазд, потому что через разбитые губы ложка не могла пробиться в рот. Я бы за Бурку еще хорошо его «поцарапал», да вмешался Семеняк, выскочив на шум из барака, и разнял нас.

Боков в долгу не остался. Утром запряг коня и поехал в Рабочий жаловаться коменданту. Тот отозвал меня в поселок и в наказание я получил пять суток принудиловки. Принудиловка заключалась в том, что надо было сделать какую-то работу бесплатно. Мне досталось самое катаржное – раскорчевка пней. Зимой выдернуть пень из мерзлой земли очень тяжело. Но я поднатужился и выполнил принудиловку за два дня. Вечером пришел к коменданту для отчета. Он пригласил меня поужинать и мы поговорили о многом, о Бокове в том числе. Его, оказывается, комендант давно собирался заменить и подбирал человека. Он написал бумагу, где бригадиром назначал меня, выдал мне новую фуфайку и стяженные штаны – с тем я прибыл на Кагальтуру. Бурку я закрепил за Боковым, посоветовав, работать на совесть и «Ваньку не валять». Гляжу, он в первый же день обернулся всего восемь раз. Тут я, как начальник, морально поддал ему чертей.