Читать книгу В пульсации мифа - - Страница 9

– У Якова были нелюбимые и любимые дети, – всегда подчёркивала мама. – Нелюбимой в первую очередь была я. Неродная – это понятно. Но ещё больше доставалось Валере, когда он в школу пошёл. Не давалась ему учёба. И это отец считал своим позором. Володя и Юра в основном получали наказание за бойкость в школе – учителя жаловались на их поведение. Но Юра учился лучше всех братьев. А Толик учился неровно: «двойки» исправлял только на отлично, и так – до следующей двойки. Но за дочерей отец был горд, все надежды на их достойное будущее возлагал и не скрывал этого. Так в жизни и получилось: Валя стала учителем, Алла – судьёй. Счастливая была бы у него старость. Все получили профессию, каждый обосновался в большом городе, каждый имел дом, семью. А Юра наш вернулся в Белогорск. Потом выбрал сам село Пригородное – из-за большого дома и просторного двора. Условия жизни ему понравились. Мог бы работать там учителем труда, но у него не было учительского призвания: не умел с детьми ладить. Он работяга по натуре, выбрал физический труд. Только бы и ездил отец в гости да радовался достатку сына и своим внукам. Больше всего он любил Толика, самого младшенького. Мы все диву давались, как этот суровый внешне человек, приходя с работы, начинал бегать и смеяться с Толей, играя в догонялки! Носил его на плечах всегда – тот захлёбывался от счастливого смеха. Когда умер отец, все мальчишки ополчились на младшего, били его за малейшие промахи, но чаще всего ни за что давали то щелчок, то подзатыльник – за всё детское счастье ему отомстили, маленькому и беззащитному.

– Мама, он всегда таким нежным был?

– В подростковом возрасте он очень ожесточился и даже дрался и с братьями, и с нами, сёстрами. Мне было очень обидно: я же была ему второй мамой. А он мне однажды нанёс удар за то, что я спорила с матерью. Как бы её защитник! Я постаралась простить ему это: уж очень жестоко Володя бил его в детстве… Мне часто доводилось их разнимать.

И я вспомнила, как однажды я что-то восторженно говорила Толе о встрече с Володей, а он потемнел лицом и перебил меня откровенно:

– Тань, смени пластинку. Не хочу про Володю. Он так избивал меня в детстве, что я даже сегодня не готов его простить. И мне неприятно про его жизнь вообще слушать, извини.

Вот какие бывают страшные клыки у измученной памяти…

Но я любила их всех – сводивших друг с другом счёты, чего-то не простивших друг другу, а что-то великодушно принявших, – и эту любовь мне диктовал мой надмирный, божественной природы взгляд на них: с высоты птичьего полёта. Я в каждом видела душу, и сердце болезненно сжималось от каких-то их некрасивых поступков как досадных искажений, помех, не мешающих, однако, мне рассмотреть главное: особенного, драгоценного человека в каждом из них, человека, узнавшего в детстве, что такое голод, война, боль, страх. Я понимала до предела своих возможностей каждого и каждого стремилась вознаградить за лишения безоговорочной, пламенной своей любовью. Детское сердце в такие моменты становилось огромным, как мир, – именно так я чувствовала…

Мама вспоминала за шитьём своим ежедневным обо всём и обо всех, с кем по жизни завязывались узелки её истории. И уже бесконечность… в прошлое открывалась мне. Всё это для меня было невыразимо дорого – я же любила их всех. И в таких случаях даже от игры на улице добровольно отказывалась. Была загадка в этом исповедальном потоке сознания – швейное колесо, стежок за стежком, раскручивало «стёжки-дорожки», свои и чужие. Для меня.

– День был солнечный, тёплый. Все, взрослые и дети, были на огородах. Спешили, пока стоит хорошая погода, с посадкой картофеля. И вдруг в тишине на дороге послышался детский крик: «Мама!». Голос звучал издали. Многие стали с тревогой всматриваться: чей ребёнок кричит? Что случилось?! «Да это же наша Алла!» – узнали мы и испугались. Ей, трёхлетней, полагалось быть дома в ожидании нашего прихода. Мы все замолчали, прислушались… Ребёнок кричал исступлённо, до срыва голоса:

– Мама! Мама! Война – кончилась!!!

Так – бессчётное количество раз: «Война – кончилась», – пока не подбежала к нам, босая, запылённая… Задыхалась уже совсем от бега, но и от радости – тоже! Личико – сияло.

И тут всё поле взорвалось ликованием: «Кончилась!!! Война – кончилась!» – подхватили все на огородах. «ПОБЕДА!!! УРА!!!». Ликующий смех и взрыв счастья безмерного – до небес. И наша вестница, рождённая третьего июля сорок первого, смеялась громче всех: ей был абсолютно ясен, пронзительно доступен смысл этих слов.

– Аллочка и читать научилась очень рано, к пяти годам, а ведь никто её не учил чтению. Не до неё было. Первое же слово, которое она прочитала, поразило нас. Валя сидела за столом и листала книжку библиотечную, Алла крутилась возле неё. Когда Валя книгу закрыла, Алла притихла, уставившись на обложку, замерла, и вдруг в тишине мы услышали:

– Го-гóль.

– Что? Что ты сказала? – подскочила Валя от изумления.

– Гогóль, – уже отчётливо, на одном дыхании, акцентируя на втором слоге фамилии, с достоинством повторила наша Аллочка. Мы с Валей зашлись в хохоте от такого ударения! Не веря, что она сама прочитала фамилию писателя, стали просить её читать другие слова в книге, и она с тем же успехом показала своё умение.

– Да когда же ты научилась? – спрашивали мы её хором.

– Да сегодня и научилась, – отвечала она.