Читать книгу Питерская история - - Страница 12

Утро вечера мудренее. Хорошая поговорка. И очень умная. Не успела я продрать глаза, как в памяти взорвалась фраза Сашки про десять тысяч. Вчера я упустила его слова из виду, а сегодня поймала их за ускользающий хвост. Или он это так ляпнул, лишь бы что сказать и меня утешить?

Он ушел на работу, на сутки. Я оказалась предоставлена сама себе. Изучила отражение в зеркале. Отек с носа потихоньку спадал, фингалы под глазами удалось замазать тональником.

А дальше делать было абсолютно нечего, и в голову полезли мысли. Например, о таинственном друге, который все разрулит. И о Графе. О том, что на мне висит доля вины за Вовчика. Каким таким образом? Уж не из-за Сашки и его дружка?

От этих дум я ужаснулась и умудрилась опрокинуть горяченный чай себе на колени. Взвыла. И одновременно поняла, как мне сейчас нужна Лена. Решилась на подвиг – позвонила ей.

– Чего тебе? – буркнула подруга. На нее совсем не похоже. Видимо, серьезно обиделась.

– Извини меня, – я шумно вздохнула. Лена вроде растаяла.

– Настя, мы же подруги. Ты можешь довериться мне. Обратиться за помощью. Мне не нравится твой игнор.

– Так получилось, – золотые слова, которые я люблю произносить по делу и без.

– Твоя любимая отмазка.

– Не хочешь приехать?

– Ты дома?

– У Сашки. Он на смене. Придет утром. А мне хреново, хочется поговорить с умными людьми.

– Я бы и без лести приехала. Буду вправлять твои мракобесные мозги.

– И я тебя люблю, – улыбнулась я в трубку.

Подруга привезла мартини и ананасовый сок. Знает, чертяка, чем порадовать мою грешную душу. У меня-то в карманных расходах очень редко числилась необходимая для такой бутылки сумма. Поэтому и травилась всякой хренью.

А еще в ее сумке нашлась куриная грудка, которая сразу же отправилась в духовку, баночка с овощным рагу и пирожки с вареньем.

В ней сочеталась изысканность светской леди и простота с домовитостью от советской кухарки восьмидесятых. Парней, наверное, это заводило. Причем она всегда приуменьшала свои способности. То ли правда природная скромность, то ли попросту напрашивалась на еще бóльшие комплименты.

– Ленка, твой Алексей на тебя молиться должен. Готовишь, как богиня, – поглощая рагу, возопила я.

– Он и молится, не переживай, – она небрежным жестом откинула волосы за спину и впилась в меня взглядом. – Ты же знаешь, мне пришлось этому обучиться, когда мать ушла.

– Знаю. Как папа?

– Бодрится, как всегда. Я хотела бы для него работу поспокойней, но ты же его знаешь. Упертый как баран, и не желающий сидеть на дочкиной шее.

– А причем тут твоя шея? Это маман ведь платит.

– Так она мне платит, а не ему.

История Ленки вроде и банальна, но в то же время необычна. У нас, как правило, в тяжелое время для семьи уходили мужики. Семеро по лавкам сидят – им похер. Либо юбка покороче зовет, либо нежелание брать на себя все проблемы. Конечно, их искали, иногда находили и заставляли через суд выплачивать алименты. Но кто не знает наш суд? Самый гуманный суд в мире. Разве на эти копейки проживешь? Вот и крутятся матери, как белки в никогда не останавливающихся колесах.

У подруги – все как раз наоборот. Маман у Лены меня бесила всегда. К счастью, сталкивалась я с ней крайне редко, но даже в такие моменты удивлялась, насколько они с дочерью не похожи.

Двадцать три года назад в семье офицера советской армии и парикмахерши родилась хорошая девочка Лена. К моменту ее вопящего появления в роддоме счастливый папаша отправился обратно в Афганистан.

Вообще Семен Васильевич тусовался там аж с 1979 года, и только в конце восемьдесят второго года его, слегка раненого, отправили на лечение. Вот тогда они и зачали Леночку. Дождаться рождения не дали.

А перед самым выводом советских войск из Афгана случилась трагедия. Семен Васильевич служил в парашютно-десантном полку, был крутым чуваком, не боящимся ни пуль, ни афганцев. И однажды наш супермен вместе со своей группой совершал разведывательный рейд где-то в районе Панджшерского ущелья. Ну и нарвались на засаду. Ленка рассказывала, что кошмары той ночи до сих пор его преследуют и он воет раненным волком по ночам. Тогда убили его лучшего друга. Вообще многих ребят там положили. Отцу пули попали в бедро и рассекли кожу у виска. Вся морда залита кровью, оставшиеся в живых в группе решили, что он скоропостижно отправился на тот свет. Хотели оставить рядом с труппами, но один из парней нащупал-таки пульс и на своих двоих дотащил до аванпоста, пока уцелевшие прикрывали отход, отстреливаясь от душманов. Семен выжил, превозмог слабость от потери крови и убивающую сознание боль. Моджахеды чудом не перестреляли всех остальных. Ленка считает, он родился в рубашке.

Но самое жуткое случилось потом. Ему намекнули, что лучше бы он там и помер. Что раненые государству не нужны, и вообще у них бинтов на всех не хватает.

Из армии его списали. Ранение в ногу оказалось серьезным, он на всю жизнь остался инвалидом. Еще и контузия, глухота на одно ухо и постоянное дерганье правого века.

Марина терпела такого мужа, безработного, бесполезного, ровно три года. Он даже телевизор починить не мог. Потом нашла хахаля с машиной и деньгами, и поминай как звали. Через год вернулась, чтобы забрать дочь, но та – в слезы.

Лена отца считала героем. Обожала его и ненавидела мать. Она рассказывала, что хоть и была глупым ребенком, помнила, что до возвращения отца частенько мать зависала по вечерам в компании то одного, то другого кавалера.

– Она неплохая, когда ноги не раздвигает, – выразилась подруга как-то про нее. Больше она себе такого не позволяла при мне, но эти слова надолго врезались мне в память. Насколько надо постараться убить в ребенке любовь, чтобы он говорил о матери в таком тоне?

Когда мать подала на развод, Ленке было одиннадцать. Суд, естественно, отдать ребенка отцу-инвалиду, живущему на нищенское пособие, которым и бомжи бы побрезговали, отказался. Официально девочка осталась жить с матерью.

Но после трех страшных истерик Марина решила отдать дочь отцу. Она просто испугалась, что у девочки остановится сердце, так она рыдала и кричала. Ее новому мужу такое положение дел нравилось еще больше. Он согласился отстегивать Семену и Лене каждый месяц некоторую сумму, лишь бы не видеть орущего ребенка никогда.

Так они и жили. Лена рано научилась готовить, стирать, хозяйничать по дому. Вся квартира была на ней. Но она не жаловалась. Отец, выкинутый на помойку и никому не нужный, пил. Лена терпела, целовала его лысеющую макушку и всегда называла «папочкой».

Как-то Семен, выходя из очередного запоя, курил на лестничной площадке. И тут Ленка поднимается. В руках – по два огромных пакета с продуктами. На щеках – дорожки от тихих слез. Его проняло. Доперло наконец, что Лена – свет в его окне, и не фиг этот свет убивать тьмой, живущей только в его мозгу. Водке сделали ручкой. Если и выпивал Семен Васильевич, то исключительно пиво, и не чаще раза в три месяца.

Кулинарными способностями все мужики обладают с рождения, только мало кто об этом знает. А кто знает – ленится. Но как бы там ни было, Семен домашние обязанности взвалил на свои мужские и крепкие пока что плечи. В конце концов руки на месте, и без ущербов от ранений.

Денег, что присылала Марина, едва-едва хватало на еду и кварплату. Девочка ходила в обносках. Как-то Семен увидел, как она прикусывает губу, втискиваясь в обмалевшие и ободранные ботинки. Вот и началось его новое мытарство с поиском работы. Никому он не нужен оказался. Его даже на биржу не хотели ставить. СССР развалилось, а на его руинах ничего путного строить никто не хотел. И не мог. Страна катилась под откос, и люди, не успевшие найти ментовскую или воровскую крышу, падали туда вместе с ней.

Наконец, превозмогая солдатскую гордость, позвонил бывшему командиру. Тот послал. Но Семен не сдавался. Звонил снова и снова. Под конец задолбал майора чуть не насмерть. Тот плюнул и связался со знакомыми. Семену предложили работу охранником на стоянке.

Не пыльно, не накладно, а деньги не плохие. С первой же получки Ленка получила новые моднявые сапоги и теплое стеганное пальтишко с настоящим мехом из енота.

Напарник, узнав, что Семен воевал, преисполнился уважением и поделился своей идеей – открыть боксерскую школу. Сам занимался этим всерьез, пока не женился, а Семен вспомнил, что тоже боксировал до армии. Раненая нога не мешала двигаться, и это грело душу. Пусть в медицинской карте стоит страшный штамп – вторая группа инвалидности, главное – он живой, и таким себя ощущает.

После двух-трех спаррингов поняли – дело стоящее. Они все еще знают и помнят основные удары и движения, школа у обоих старая и качественная.

Дело пошло на лад. Подростков и молодых парней, желающих научиться давать сдачу бандитам, нашлось немало. Потом, правда, пришел рэкет. Это ж святое дело в девяностых. Бандитский Петербург. Семен заартачился, но напарник уговорил его не спорить с ребятами. Отстегнул немножко, а потом живи-не горюй, никто не тронет. Кстати сын одного из рэкетиров тоже начал ходить в их школу, и с его папашкой у них зародилась чуть ли не дружба.

Парнишка много времени проводил дома у Семена. Отец занимался крышеванием, и на сына не было ни минуты. У Лены появился новый друг, которого она тут же решила подтянуть в учебе. Сама она всегда была умной девочкой. Папа привил любовь к книгам и тягу к новым знаниям, и в школе она находилась на хорошем счету. Закончила с красным дипломом.

У Марины тем временем дела тоже пошли в гору. Она открыла салон красоты, и даже купила двухъярусную квартиру, которую потом переписала на Ленку. Универ тоже собиралась оплатить, но Лена умудрилась поступить на бюджетное отделение.

В восемнадцать лет переехала в подаренную матерью квартиру, но по-прежнему проводила много времени у отца. С ним ей было интересно, и она все так же хотела заботиться о нем. Ничего от отца не скрывала. Обо всех похождениях, победах и поражениях он знал, и никогда не злоупотреблял этими знаниями. Ничего не запрещал, но подробно объяснил последствия каждого априори запретного поступка. Лена слишком боялась его разочаровать, чтобы попасть в плохую компанию, начудить с наркотиками, напиваться в стельку в клубах или путаться с каждым встречным парнем.

Рэкетир Саня Цветков умудрился завязать с криминалом и сообразил аптеку. Аптека потом выросла в фармацевтическую контору. Семена, пригревшего его сыночка Андрея, он не забыл и устроил к себе администратором-охранником. Работа сменная, и в выходные он продолжал обучать ребят в школе бокса. Смерть от холода и голода перестала маячить за спиной. А главное – он нашел себя. После контузии он потерял влечение к женщинам, и половая жизнь его не интересовала. Всю любовь он отдавал Лене, ради нее он жил. И за нее мог убить.

Марина продолжала платить «алименты», несмотря на взрослую дочь и отсутствие судебного постановления. Ленка сейчас ни в чем не нуждается. Но до сих пор нежно хранит маттеловскую Барби, которую я подарила на четырнадцатилетние. Мы тогда уже около года дружили, и я из своей матери всю душу вынула, лишь бы она купила для подруги такой дорогой подарок.

Наша дружба зародилась неожиданно. Особенно для меня. Она поссорилась с подружкой и первого сентября подсела за мою парту. До Лены друзей в классе у меня не было. Так, приятели, у которых можно списать. Сидела я всегда одна. Нет, меня не сторонились. Но считали не от мира сего и лишний раз старались не трогать. Может быть потому, что в третьем классе я до крови избила одноклассника за мучение котенка.

Он поймал его за школой на перемене. Собирался поджечь на нем шерсть. А я наматывала круги вокруг здания за неимением лучшего занятия. Девчонки из класса играли в резиночку и классики, но я тогда прихрамывала, свалилась накануне с велика. Врач приказал разрабатывать ногу спокойно и медленно, вот я и бродила каждую лишнюю минуту.

И тут этот недочеловек на моих глазах подносит зажженную спичку к дико орущему котенку. Я поняла, что сейчас произойдет. И озверела.

За школой у нас был разбит маленький парк-садик, мы там даже овощи летом сажали, называли это летней практикой. Папы приносили доски, фанеру для формирования грядок, и многое из этого хлама валялось кучей там же, рядом с землей. И я, недолго думая, схватила одну из длинных тонких дощечек и со всей дури врезала садисту по уху. Он завопил благим матом, выпустил вторящего ему котенка и бросился на меня с кулаками. А я, отбросив стройматериал, подножкой завалила его на землю и долго с удовольствием била ногами.

После того случая завуч заставил маму показать меня психологу. Но никаких отклонений не обнаружилось. Мама же считала, что я всего лишь переусердствовала с нанесением тяжких, ибо мучить животных – это настоящее преступление, и неважно, сколько гаденышу лет. Гаденыш, к слову сказать, перевелся в другую школу перед пятым классом.

После этого одноклассники никогда не дергали меня за волосы, не подкладывали дохлых мышей и лягушек в портфель, не стукали даже в форме флирта. Только когда со мной стала сидеть Лена, ситуация изменилась. Ее любили все: и мальчики, и девочки. Почему-то ее красота и успехи не вызывали зависти, может быть из-за врожденной доброты.

Мы болтали на переменах, хихикали на уроках, после занятий играли с мячом или в классики, начали забегать друг к другу на чай. Тогда же я и познакомилась с Семеном Васильевичем, которого я называла «дядей Сеней», втайне жалея, что его отчество не Семенович, как у незабвенного Горбункова. Он даже иногда напоминал мне Никулина. Я тоже его полюбила. Он никогда нам не мешал, не мучил нотациями (в отличие от моей мамы, которая даже в куклы нам спокойно играть не давала), всегда наготове с шуточками, приятными девичьим ушкам. Иногда мы уставали от переодеваний и сцен из Санта-Барбары с участием наших кукол, от скачек по комнате с освежителями для туалета и расческами вместо микрофонов, от рисования анимешных девиц с длинными ногами (в седьмом классе мы с Ленкой конкретно подсели на Сейлор Мун и даже разыгрывали целые спектакли, играя понемногу за всех героев). И тогда подключался дядя Сеня. Рассказывал о планетах, животных, природных явлениях. Мы слушали его, раскрыв рты. Однажды он отпросил меня у родителей на целые выходные, и мы поехали к Суздальским озерам. Это в черте города, но самой незагаженной человеком черте, скажем так. Жили в палатке, ловили рыбу, потом жарили ее на углях. Купались, загорали и играли в пляжный волейбол втроем.

Именно в тот уикэнд Лена вспомнила тот случай в третьем классе и со всей серьезностью заявила:

– Я бы тоже так поступила на твоем месте.

Любовь к братьям нашим меньшим – еще одна наша общность. Я тогда души не чаяла в коте Барсике, которого родители нашли крошечным комочком, когда мне было три года. Он рос со мной и умер в прошлом году. У Ленки – персиянка Тамара или по-простому – Томочка. Питомцы, игры и общее мышление сблизили нас настолько, что к концу девятого класса мы не мыслили существования друг без друга.

И вплоть до одиннадцатого класса умудрялись играть в куклы и гулять с мальчиками. Да, детством нашим я довольна. Оно подарило мне друга. И лучшие годы жизни.