Читать книгу Анатомия «кремлевского дела» - - Страница 13

Нина Розенфельд, урожденная Есаева. Сведений о ней немного, а те, что есть, исходят из чекистских источников. В краткой справке, предваряющей протоколы ее допросов, указаны следующие данные. Родилась в Тифлисе в 1886 году, армянка по национальности. Отец – Александр Есаев, был инженером-путейцем, беспартийным, служил в Управлении Средне-Азиатской дороги, умер в 1928 году. Мать – княжна Бебутова, к описываемому времени тоже умерла. О родителях Нины Александровны имеются лишь отрывочные сведения – например, на допросе 21 марта 1935 года секретарша Енукидзе Л. Минервина, показывая о том, как Н. А. Розенфельд в тяжелых жизненных ситуациях обращалась за помощью к Енукидзе, вспоминала: “Когда у нее была тяжело больна мать, она прибежала в слезах к Енукидзе просить его о врачебной помощи для матери, но его не застала. Тогда же она мне в разговоре о своей матери сообщила, что ее отец получает персональную пенсию”[78]. (При этом отметим, что все попытки назвать и Нину Александровну княжной Бебутовой или бывшей княжной Бебутовой были лишены смысла, так как княжеский титул не передавался по материнской линии.) Брат – Константин Александрович, 45 лет, преподаватель Промышленной академии в Москве, беспартийный, бывший офицер. Сын – Розенфельд, Борис Николаевич, 1908 года рождения, беспартийный, в 1927 году исключен из членов ВЛКСМ как троцкист, инженер, работник Московской теплоэлектроцентрали. Друг семьи Розенфельдов М. В. Корольков на допросе 11 марта 1935 года упомянул еще одного здравствовавшего на тот момент родственника Нины Розенфельд – некоего П. А. Бебутова, “бывшего князя”. Нет смысла гадать над тем, кто это такой, тем более что при перепечатке рукописного протокола допроса инициалы могли быть переданы неверно, как это произошло с инициалами брата Константина (например, в протоколе упомянутого выше допроса Королькова буква “К” превратилась в “Н”). Можно предположить, что Нина Александровна была побочным отпрыском знатного грузинского княжеского рода с армянскими корнями. Из протокола того же допроса узнаем, что Нина в 1907 году училась в Мюнхенской художественная школе Шимона Холлоши (в “студии Голлаши”, как на слух записал следователь). Неудивительно, что вскоре она вышла замуж за художника Николая Розенфельда – в 1908 или (если предположить, что сын Борис был рожден до брака) в 1909 году, как утверждал в показаниях от 27 марта 1935 года бывший муж второй жены Н. Б. Розенфельда Л. Е. Хосроев. Брак с Николаем Борисовичем распался в 1922 году.

Реагируя на донос Бурковой, заведующая библиотекой Е. Д. Соколова в объяснительной записке, адресованной заведующему Секретариатом Президиума ЦИК С. П. Терихову, дала Нине Розенфельд следующую характеристику:

Лживый и изворотливый человек. Старается всегда противодействовать и к этому же склоняет своих сторонников[79].

На допросе в НКВД, куда ее пригласили в качестве свидетеля, Елена Демьяновна повторила свою характеристику Н. А. Розенфельд (да и что другое могла она сказать следователю Кагану):

Я считала всегда, что Розенфельд мерзкий человек, лживый и изворотливый… Розенфельд не производила никогда впечатления советского человека, хотя у меня нет формальных данных обвинять ее в антисоветской деятельности… Я повторяю, что Розенфельд, насквозь лживый человек, при мне маскировалась под советского человека, но я лично внутренне представляла ее себе совершенно иной и ей не доверяла[80].

Но что же поделать, если этот нехороший человек, сокрушалась Соколова в объяснительной записке, а также многие другие сотрудники

работали в библиотеке задолго до моего прихода. А некоторые прибыли с аппаратом Правительства еще из Смольного[81].

Тут надо отметить, что из доноса Бурковой мы как раз и узнаем, что Нина Розенфельд и есть тот сотрудник, который “прибыл из Смольного”. Енукидзе же в письме Н. И. Ежову от 29 мая 1935 года упоминает Н. А. Розенфельд как “работавшую у нас еще с 1917 г.”[82].

Это последнее обстоятельство, а также трудность нахождения в Кремль работников со знанием 2–3‐х иностранных языков служило серьезным препятствием для снятия их с работы[83].

Так что до поры до времени Елене Демьяновне, как и М. Я. Презенту до нее, приходилось мириться с засильем “чуждых элементов”. На момент возникновения “кремлевского дела” Н. А. Розенфельд являлась одним из “ветеранов труда” в Правительственной библиотеке; вплоть до самого ареста она работала в должности старшего библиотекаря, занимаясь разбором иностранных книг и прессы (и, естественно, специальным их хранением). Но все же после ухода Екатерины Мухановой Соколова “созрела” и для увольнения Н. Розенфельд. В новой записке от января 1934 года, адресованной С. П. Терихову, она предлагает уволить Нину Александровну “как чуждого человека и не поддающегося влиянию”. Но (благодаря очередному вмешательству Енукидзе) вопрос с увольнением так и не был решен вплоть до ареста Н. А. Розенфельд по “кремлевскому делу”.

В Кремле Н. А. Розенфельд, по ее собственному утверждению, работала с 1918 года. На допросе 1 марта 1935 года она показала, что вначале была

делопроизводителем во ВЦИКе, а затем в ЦИКе Союза с 1918 по 1927 г., а с 1927 г. я перешла на работу в Правительственную библиотеку СССР и РСФСР, где и работала по день ареста в должности сперва библиотекаря, а затем старшего библиотекаря… [На работу в Кремль] меня рекомендовал Лев Борисович Каменев, с которым я была в родстве, – была замужем за его родным братом[84].

В библиотеку Н. А. Розенфельд решила устроиться, так как захотела сменить канцелярскую работу на более квалифицированную. Она обратилась с соответствующей просьбой к М. Я. Презенту, которого знала по совместной работе в ЦИК СССР. В библиотеке Н. А. Розенфельд ведала, как это ни странно для “дворянки” и “княжны”, спецхраном, что несомненно говорит о доверии к ней со стороны начальства. В последнее время вместе с недавно принятой в библиотеку сотрудницей А. П. Егоровой (женой начальника Школы имени ВЦИК, то есть кремлевского военного командного училища, курсанты которого несли охрану Кремля) Нина Александровна занималась регистрацией и каталогизированием книг и газет, подлежащих, согласно указанию Главлита, передаче на специальное хранение.

Вероятно, Нина Розенфельд была фавориткой Енукидзе, который знал ее с 1917 года. Неизвестно, были ли между ними интимные отношения, но если и были, то, скорее всего, к началу 30‐х годов сошли на нет. С 1933 года у Енукидзе появилась новая молодая фаворитка – Елена Юрьевна Раевская. Опытная Нина Александровна понимала, что враждовать с молодой соперницей бессмысленно, будет только хуже. Поэтому она агрессии по отношению к Раевской не проявляла, и это помогло ей сохранить добрые отношения с Авелем Сафроновичем. Как следует из показаний арестованной старшей библиотекарши П. И. Гордеевой на допросе 10 февраля 1935 года,

Розенфельд и Раевская афишировали свои близкие отношения с А. С. Енукидзе. Обе говорили мне и другим сотрудникам библиотеки, что он к ним хорошо относится и что они могут через него все устроить… Мне известно, что Енукидзе устроил Раевской комнату, Розенфельд получала у него же для своего сынка-троцкиста путевки на курорт[85].

Что касается настроений Н. А. Розенфельд после 1 декабря 1934 года, то некоторое представление об этом дают показания на следствии М. В. Королькова, друга семьи Розенфельдов. Понятно, что к таким сведениям нужно подходить с крайней осторожностью, так как все сказанное арестованным на допросе изрядно искажается при отражении в протоколе (из‐за применения следователем специфических формулировок и избирательной фиксации показаний). Однако в данном случае, думается, показания близки к истине. На допросе 14 марта 1935 года Корольков вспоминал:

Когда в печати был оглашен приговор по делу Каменева и Зиновьева, – Н. А. Розенфельд, Н. Б. Розенфельд и Борис Розенфельд выражали свою радость по поводу того, что Каменев был приговорен к заключению на 5 лет… Вспоминаю такой характерный штрих – Розенфельды выражали свое возмущение тем фактом, что согласно приговору суда у Каменева было конфисковано его имущество и, в частности, его библиотека… Н. А. Розенфельд до своего ареста в разговорах со мной выражала свое опасение, что ее арестуют, когда придут арестовывать Бориса. Вспоминаю эту ее фразу почти текстуально… Этот разговор у нас с нею был наедине[86].

Отметим, что Нина Александровна оказалась совершенно права.

Семнадцатого марта 1935 года Корольков дал новые показания:

…Н. А. Розенфельд говорила мне о том, что она могла бы использовать… яд стрихнин, который она достала пару лет тому назад. Этот яд она хранила у себя в комнате – в шкафу. Она говорила также (что было незадолго до ее ареста) о том, что она использует этот яд для себя в момент, когда ее будут арестовывать… Яд она достала года два тому назад[87].

Из последней цитаты нами изъяты все фрагменты, связанные с выдуманным чекистами сюжетом о намерении Нины Александровны отравить Сталина. Думается, что после этих купюр показание Королькова стало более точно отражать трагическую реальность: с момента ареста Каменева все его родственники, близкие и дальние, в одночасье стали заложниками режима. Ожидание расправы было поистине тяжелейшим испытанием.

До октября 1934 года Нина Александровна жила с сыном в 5‐м доме Советов (Романов переулок, недалеко от Кремля), а потом (получив от Енукидзе в качестве пособия 500 рублей) переехала в дом “Кремлевский работник” на Малой Никитской улице. Оттуда ее и увезли на Лубянку. Дату ареста Н. А. Розенфельд можно попытаться подтвердить документально. М. В. Корольков на допросе 14 марта 1935 года показал о том, что 30 января узнал об аресте Нины Александровны от ее бывшего мужа; вскоре и сам он был арестован – по‐видимому, в ночь на 1 февраля 1935 года. А вот муж Е. Ю. Раевской, С. П. Раевский, на допросе 21 марта 1935 года сообщил, что

после ареста Розенфельд Н. А. жена мне сообщила об этом, причем она объяснила арест Розенфельд тем, что последняя была связана с Каменевым Л. Б.[88].

Значит, Нина Александровна была арестована раньше Лёны Раевской, то есть до 29 января 1935 года (дата ареста Лёны подтверждена документально). Поэтому логично предположить, что Розенфельд была арестована одновременно с сыном Борисом 27 января. Отметим, что в краткой справке, предваряющей протоколы допросов Нины Александровны, в качестве даты ареста Бориса почему‐то указано 31 января 1935 года. Однако, как зафиксировано в одном из протоколов его допроса, арестован он был все же 27‐го (да и сам протокол начинается с вопроса следователя: “На допросах от 28 и 29 января сего года Вы показали, что в 1928 г. Вы порвали с троцкизмом”[89]).