Читать книгу Безумен не мечт'атель, а… - - Страница 5

«Что это вдали кричит?» – Дир указал головой на расколотую гору справа, и шея едва не коснулась земли.

Человек хромал слева, но даже за великой по высоте фигурой оленя видел пурпурный свет. Он опустил взгляд на тропинку. Не желал думать.

– Ну… Мудрецы говорят: это дом богов. Но под конец пятьдесят второй зимы, под конец двадцатого цикла… – безымянный безнадежно высморкался. – Боги мертвы, говорят теперь. Из-за нас. Раньше она напоминала всем, что есть добро. Что есть кто-то, кто борется с концом времен. Теперь напоминает, что есть зло. Конец близок. Так говорят мудрецы.

Дир повернул шею вбок, чтобы лучше видеть дом богов. Маленькие глаза вобрали пурпурный свет и расстелили океаном вокруг изумрудного острова в своем сердце2.

«Люди могут убить богов? Это и есть зло?»

– Эта… Мне не шибко знакомо небесное, моя… Одна женщина говорила, что богов надо питать, иначе они погибнут. Но мы их напитали смертью, и они не устояли. Смерть – зло. Так она говорила.

Они погрузились в тишину. Вокруг холмы сменялись холмами. Цветы – цветами. И тропа сменилась проселочной дорогой. К ним приближалась деревня у реки.

Поселение встречало оживленным запустением. У приземистых домов лежали перевернутые ведра с оторванными ручками; собачьи будки стояли пустые; из курятников не доносилось ни звука; и даже не пахло навозом.

Людей они встретили только у самой переправы на другой берег. Пара крестьян в бирюзовых килтах, таких же как у безымянного, но короче, складывала добро на скромную телегу. Гнилое дерево хрустело, однако держалось.

Мужик-крестьянин стащил берет с лысины, уместил удочку с одного края телеги, а с другого – копье и устало почесал ощипанную бороду.

Баба-крестьянка в это время погремела котелком. Положила его на самый верх, туда, где муж бы не достал, и вытерла пот с морщинистого лба, оставив черную полосу.

Когда пара заметила Дира в паре шагов от себя, она открыла беззубый рот и низко поклонилась.

– Швятой Дирнахеил, прощу, благошлави нашу дороженьку, – сказала шепеляво баба и стала хлопотать в телеге.

Отодвинув хвост коровы, которая была запряжена к повозке, крестьянка достала полотенце, развернула и преподнесла хлеб.

«Я не знаю, что есть слава благ.»

Крестьянин вышел вперед и скомкал берет у груди:

– Вы ж дарити подмогу гонимым… Шлете ветер на пути…

Олень смотрел сквозь пару. Голова покачивалась на ветру. Порыв усилился, пушистые кудри задрожали, и малая ворсинка вырвалась, полетела ввысь, к мистическому пурпуру сияния…

И ветер стих.

Спутник Дира прихромал к деревенским, раскрыл кошель на поясе и достал бумагу с зеленым гербом дуба.

– Эта… Мы можем купить ваш хлеб, но не боле.

Баба с мужиком переглянулись и взмолились как один:

– Тогда сведите нас хотя б к белой дороге. Ходят слух, што демоны стали вылезать из холмов. И не абы какие, а сами отродья Балора! – голоса дрожали, и мужик уронил берет. – Наш круг уж к Лироису ушел. Ток мы задержались. Мы… – крестьянка не могла больше говорить и уткнулась в килт; мужик закончил без нее. – Мы дочурку хоронили. Мы совсем одни…

Безымянный посмотрел на опустевшую деревню. Картина страха теперь вылезала из-за углов с письменами, из-под порогов с солью, из запаха можжевельника, тлеющего за щелями домов.

Взгляд безымянного остановился на доме охотника на окраине, но мужчина отдернул его к загруженной телеге. Подломанному копью. Упитанной корове. Неровному колесу.

Он потряс бумагой.

– Не… Не боле.

Баба отдала хлеб, забрала бумагу. Сильно сжала слабыми пальцами – бумага разгладилась, и ни одной складки не осталось на светящемся гербе.

Дир с безымянным обогнули телегу. Переправились по старому мосту на другой берег; в реке плескалась рыба, наслаждаясь жизнью без людей. И они продолжили путь к малозаметному дубу на горизонте.

«Ты не чувствовал, что это добро. Почему обошел их?»

– Эта… Нельзя медлить. Должно добраться до меча, но без проводника – никак… – безымянный отдернул руку: до это он вырывал волосы из белой бороды. – Если медлить что-то злое произойдет. Всё изменится. Вся земля. Так мне показали.

«Но ты чувствуешь другое…»

Безымянный ускорился.

…

 Тополиная аллея тянулась на протяжении всего леса. Кроны плотной стеной закрывали вечерний свет. Майский пух мягко опадал, но в темноте, спускавшейся на землю, шелест волокон казался демоническим шепотом, а нежные касания – поглаживанием хвостов.

 Безымянный устало хромал по нехоженой тропе. Дыхание человека затруднялось. Он остановился. Откашлялся. И сплюнул мокроту в цепкие кусты шиповника.

– Эх… Пора на ночь ложиться, – сказал мужчина и махнул Диру.

 Они сошли с тропы там, где кусты позволяли, но незаметная игла всё же уколола оленя, и голубая кровь смешалась с запахом розы. Это было больно.

– Не к добру… – мужчина услышал, как олень застонал. – Надобно прикрыть рану, а то нас учуют.

 Человек сорвал какую-то округлую траву под ногами. Растер в мозолистых руках. Срезал поясным ножом кусочек бирюзового килта. И приложил лист к проколу, привязав к передней голени Дира. Холодный сок приятно остудил саднящую рану.

– Эта… Пойдем отсюдова. Но нам бы далеко от тропы не уходить.

“Что тебя пугает?” – Дир заглянул в слезящиеся голубизной глаза человека.

– Лес… Мой па говорил, что это злое место для незваных гостей. Лесом не овладеть людям никогда. Нужно быть осторожными: погани много прячется. Так он говорил.

 Безымянный охотник пошел вперед. Его хромая нога мягче ступала на ветки, едва слышно. Дир старался подражать, но у него плохо получалось: он как младенец наваливался и переламывал всем весом ветки не только под ногами, но и над головой рогами. Мужчина не упрекал. Только что-то понимающе шептал.

 Чуть поодаль, но в паре шагов от тропы, земля стала необычно мягче, покрылась волосистым мхом. Безымянный остановился под ивой

Холодный ветер раскачивал повешенные ветви. Солнце окончательно исчезло.

 Мужчина расправил складки килта так, чтобы мог укутаться в него и слиться с землей и стволом, если бы только цвет килта был бы цветом его родного клана, а не речного цветка.

Охотник сел на мох. Раскрыл кошель и достал сдавленный, сдобно пахнущий, хлеб. Олень сел напротив.

 Человек надломил кусок и протянул Диру:

– Эта… Ты голодный?

«Я не знаю. Что есть голод?»

– Эта… Желание напитаться чем-то, кем-то. Без него люди мрут. Не только они.

«Я не чувствую желания питать себя кем-то.»

 Человек кивнул. Отломил протянутый кусок пополам, взял лишь половину, а остальное положил в сумку. Он стал есть, не замечая свежего вкуса мягко хрустящих волокон.

– Ну… Как легенды и говорят… – сказал человек пережевывая. – Дирнахеил – эт свет, лучшее природы. Всё ж правда, что из твоих украденных рогов даже боги не пьют?

 Охотник мечтательно посмотрел на гладкую величественность белых рогов. Дир наклонил голову. На усиливающемся ночном ветру слёзы запели о свете.

«Почему? И что такое украденный?»

– Ну… Порой кто-то забирает что-то нужное у другого. Такова жизнь. Но боги справедливо карают воров. Говорят, они видят души, видят, что толкает человека на зло. И вот потому что боги видят настолько ты чистый – боги почитают тебя. Даже Гилиах запрещает охоту на тебя. Так говорят.

 Дир услышал хруст сбоку. Повернулся. Не увидел никого и ничего. Вдалеке крикнул неспящий ворон.

 Безымянный дожевал хлеб и зевнул. Олень повернулся к нему, к его бледным пятнам и крошкам в бороде. Слёзы пели о чистоте.

«Что есть чистота? И что есть грязь? Как души могут быть злыми?» – Дир не понимал, поскольку видел мягкий свет внутри всех трех прежде виденных людей.

– Ну… Я всё-таки не друид, не как моя… Они говорят, что боги оценивают наши души: следуем ли мы заветам предков. Злых, кровопийц подобных демонам, тех, кто чинит боль ради довольства – наказывают. Они вечно страдают под землей. А добрых ждет покой на островах. Их души перерождаются. Так говорят. Надеюсь, так и есть…

 Влага стекала по лицу охотника. Он смахнул ее прежде, чем влага превратилась в лед. Человек поежился. Зевнул. Повешенные листья усилили шепот. Темнота подступала.

 Человек вновь достал из сумки хлеб. Отошел за иву пригибаясь. Вернулся без хлеба, поправляя нож за спиной. С заговором на губах. С листом на пальцах. Ночной туман следовал за ним, оседая серыми нитями на белых волосах.

 Безымянный дрожал. Сел под тень ивы. Отпил из фляги на поясе и слегка расслабился.

– Надеюсь, колестир, хозяин леса, закроет нас от демонов… Они могут наводить морок. Блазнить во тьме. Нам все ж лучше спать тихо.

 Шепот мужчины почти не был различим за шепотом листьев, но Дир услышал.

Они легли в отдалении друг от друга, вжимаясь в кору. И закрыли глаза. Ночь таинственно улыбнулась.

…

Он бежит. Лес свешивает когти. Кто-то плачет. Молит о помощи. Он бежит от тени. Копье в крови. Плач усиливается. Когти рвут кожу. Он бежит.

 Поляна. На пне кто-то плачет. Маленький ребенок. Жертвенное дитя? Меховой плащ. Оставлено за стенами? Лес окружает. Здесь некому забрать дитя.

 Он без копья. Лес обезоруживает насмешкой. Ребенок плачет. Он тянет руку. Руку помощи тянет в страхе.

 Хвост оплетает предплечье. Клыки впиваются в пальцы. Когти рвут кожу. Ребенок смеется. Звериный смех. Лес ревет страхом.

…

 Безымянный проснулся во льду: пот заморозился. Мужчина смахнул льдины. Рука с трудом разрезала густой туман ночи, но остановилась в воздухе. Дыхание замерло. Кто-то смеялся в темноте.

 Звериный смех раздался за ухом, из коры ивы, но охотник не смел обернуться. Сглотнул. Холодный, острый, страх остался на языке.

 Ветер заревел. Сорвал повешенные ветви. Они впивались в лицо человека веером терновника. Смех раздавался в волосах. Человек не смел пошевелиться.

 Руки, повисшей в удушающем воздухе, коснулась чья-то шерсть. Нежная. Разгоняющая смертельность тумана своей теплотой. Дир поднял голову. Слёзы пели о страхе.

 В темноте танцевали силуэты. Размытые. Рогатые. Руки, как оторванные, развевались на ветру. Они танцуют на тризне по человеку? Диру?

 Человек обнял гибкую шею оленя. Зарылся в завитки очага на шерсти. Влага смочила белый пух. И они вместе уснули, сидя, под отдаленные насмешки демонов.

…

 К утру о жуткой ночи напоминал только лед на тополином пухе. Безымянный доел половинку хлеба, поблагодарил хозяина леса. И они продолжили путь. К Лироису. К одной из мировых столиц.