Читать книгу Кроник - - Страница 14

Матери взбрело в голову сдать меня в психушку. Нет, формально – к «специалисту». По дороге она трещала анекдоты, словно пыталась заглушить зловещий скрип моей надвигающейся гибели. «Зачем?» – спросил я. «Хочу провести с тобой время», – солгала она, как опытный палач, приглашающий на чай перед казнью. Автобус вёз нас через городскую пустыню. Напротив уселась девчонка с кудрями, уставившись на меня, будто я экспонат в музее психов. Журнал когда-то вещал: «40 секунд взгляда – либо любовь, либо ненависть». Автор, ясно, был выпускником школы для дебилов. Что, если она просто ждала, когда я взорвусь, как шарик с гелием?

Кабинет психолога напоминал склеп для оптимистов. Стены украшали плакаты: «Терпи!», «Говори!», «Откройся!» – будто инструкция для самоубийц. Катерина Вербицкая, жрица этого культа, начала ритуал:

– Друзья есть?

– Нет.

– Хобби?

– Нет.

– Наркотики?

– Нет.

Она вздохнула, словно я отказался подписать договор с дьяволом. «Открой чакры, Дарко!» – заныла, размахивая терминами из дешёвого гороскопа. Я молчал. В её глазах читалось разочарование: клиент не рвётся в рай через иглу ее мудростей.

За дверью я услышал вердикт: «Групповая терапия». Мать кивнула, смотря на меня, как на бракованный телевизор. «Какого хрена?» – бубнил я. Я не социопат – просто не желал жевать словесный мусор с первыми встречными. Но социум, видимо, постановил: молчание – симптом.

Вечером меня бросили в комнату с 15 «ровесниками». Вербицкая, сияя, как прожектор в морге, вещала: «Искренность – ключ!» Суть: вывали на всех свой психический сор, как мусор из окна. Парень с синими волосами рыдал, что мама не купила ему пони. Девушка в чёрном шептала про «голоса в голове». Я ждал, когда кто-то признается в каннибализме – для драмы.

Слова. Когда-то ими слагали поэмы. Теперь – ими торгуют, как тухлой колбасой. Один врет, чтобы трахнуть телку, другой – чтобы урвать бабла, третий – чтобы не взорваться от тишины. А я – виноват, потому что молчу? Может, это вы все больны – те, кто талдычит без умолку, словно боится услышать, как скрипит их пустота?

Вербицкая вручила мне расписание. «До завтра, Дарко!» – улыбнулась, как серийный убийца, затаскивающий жертву в подвал. Я вышел. Город орал рекламой, матами, смехом. И где-то в этом шуме терялся ответ: кто здесь сумасшедший?

По прибытии домой мама начала расспрашивать о том, как она прошла, каково моё состояние, стало ли мне легче. На всё это у меня был готов ответ.

– Да мама, я себя чувствую намного легче.

– Теперь ты будешь ходить туда три раза в неделю. Это тебе действительно поможет, я тебе желаю только хорошего, ты же знаешь.

– Конечно, спасибо. Ладно, я пойду к себе, а то мне ещё к проекту надо готовиться.

– Хорошо, милый.

Почему я не отказался от этой терапии? Не мог оттолкнуть свою маму. Это было крайне неразумно.

На следующий день в школе проходил наш запланированный урок по социальной философии. Мы слушали проекты докладчиков. Рассказывали о восстании рабов Греции, революции в Америке.

Дошла очередь и до нас. Речь Миланы звучала уверенно и эрудированно, что придавало весомость каждому сказанному слову. Интеллектуальные слайды, которые мы представляли, визуализировали основные моменты, усиливая восприятие информации.

В завершение доклада она подкрепила свои выводы убедительными аргументами, основанными на обширном анализе собранных данных и многогранных исследованиях.

– Французская революция, начавшаяся в 1789 году, стала одним из самых значительных событий в истории человечества, пробудившим вопросы о справедливости, свободе и правах человека. Она положила конец многовековому феодализму и деспотизму, дав шанс на реформирование общественных институтов. Идеалы свободы, равенства и братства проникли в сознание людей, вдохновив их на борьбу против угнетения.

– Милана, вы снова бесподобны. – Учитель был доволен ею, ответ вполне его устраивал.

– А ты что скажешь Дарко, согласен с Миланой?

Взгляды одноклассников были прикованы ко мне, учитель ждал ответа на заданный им вопрос. Милана волновалась, ведь от моего ответа зависела, какая оценка у нас будет с ней. В моей голове происходил настоящий бардак, не знал даже, с чего начать, ну ладно, просто всё объясню по-своему.

– Французская революция привела к хаосу, насилию и термидорианским арестам, что, в свою очередь, обозначило крайнее проявление человеческой жадности и амбиций. Тысячи невинных людей стали жертвами гильотины, а страна погрузилась в кризис. У меня всё!

– Ого, какие мрачные выводы. Считаешь, что французская революция – это не великое событие в истории человечества?

– Убийство – это не триумф, это конечная расплата. Величие человека заключается в его способности к состраданию, созиданию и любви.

– К сожалению, Дарко, история человечества с тобой не согласится. Истина, окутанная пеленой жестокости, порой невольно напрягает. Она вызывает внутренний конфликт, где на одной чаше весов – моральные принципы, на другой – неизбежность прогресса. Но, как свидетельствует история, каждый шаг к светлому будущему зачастую сопряжён с потерями, с жертвами, кровь служит ценой за благополучие будущих поколений.

– Всё это безобразие, к которому подталкивают животные инстинкты, но не человеческая природа.

– Дарко, вы явно оторваны от реальности. Поглядывая на великие свершения – открытия, революции, войны, мы видим, что жертвенность, будь то войны или научные эксперименты, всегда была неотъемлемой частью человеческой эволюции.

– Оценивая её с точки зрения достижений и жертв, каждый может прийти к своему выводу: двигаясь к свободе, человечество порой теряет в личности, но обретает в истории. Кажется, это низко: топить людей в крови, чтобы твоё имя хоть иногда вспоминали в книгах.

– Вы ещё подросток и многое не понимаете. Каждый шаг – это риск заблудиться, а каждый поворот может привести к неожиданным последствиям. Ладно, Дарко, думаю, с вас хватит. Ставлю вам двоим отличные оценки.

Милана была счастлива, она не показывала это своим видом. Лишь сильно заблестели глаза, она готова прыгать от радости.

Школа выплюнула меня на улицу, как недожеванный бутерброд. Солнце светило, птички пели – природа, видимо, не получила меморандум о том, что сегодня мне предстоит стать живой пародией на пиньяту. За углом, в тени, курил Макс – местный Наполеон в кроссовках за 300 рублей. Его свита, два полуголодных шакала, уже облизывалась.

– Ну чё, кретин! – Макс щёлкнул скотчем, как садист-флорист. – Швабра заскучала без твоих объятий.

Бежать? Бессмысленно. Эти уроды нюхали адреналин лучше, чем клей «Момент». Кричать? Ха! Толпа зомби с телефонами уже ждала хэппи-энда: «Подписывайтесь, ставьте лайк ребятам, они сегодня бьют рыжего!»

Они сомкнулись, как венец из гремучих змей. Я стоял, мечтая, чтобы моя философия ненасилия вдруг эволюционировала в суперсилу. Увы, Будда из меня вышел так себе. Макс, как режиссёр дешёвого хоррора, начал с классики: толчок, пинок, удар рюкзаком по лицу. Мой ответный бросок рюкзаком был столь же эпичен, как прыжок лосося в бетонную стену.

– Давид против Голиафа? – хрипел я, катаясь по земле под градом кроссовок. – Ложь! В Библии не упомянули, что у Голиафа было три кореша с GoPro.

Потом – колени на бетоне, руки за спиной. Макс достал мяч.

– Будем тренировать пенальти, – объявил он, целясь мне в переносицу. – Ты – ворота.

Швыряли по очереди, как обезьяны кокосами. Кровь из носа текла гуще, чем сюжет в мыльной опере. Губы склеились в пародию на улыбку клоуна. Потом пришёл черёд скотча и швабры – Макс обмотал меня, словно мумию для школьного проекта «Древний Египет».

– Теперь ты идеален, – он придавил ногой грудь, будто крышку гроба. – Можешь идти на выпускной. Или в морг. Не уверен.

Его шакалы ржали, снимая финальный титр: «Лайкни, если он говно!» Я лежал, размышляя о природе человека. Homo sapiens? Скорее Homo dickheadus – вид, чей интеллект обратно пропорционален количеству подписчиков.

Когда они ушли, я лежал там один, грязный, избитый, мысли были об одном: хоть это и покажется странным, мне хотелось большой пиццы, с сыром и колбасой.

Пролежал я где-то час, пока на меня не наткнулся завхоз нашей школы. Он вызвал скорую. Всё остальное помню плохо и смутно. Очнулся в больнице, а рядом сидела мама, разговаривая с доктором. Временами я отключался, временами просыпался. Даже слышал, как мама читает мне одну из моих любимых книг о Том Сойере.

Доктор, осматривая меня, сказал, что у меня лёгкое сотрясение и что я ещё легко отделался. Мне пришлось пролежать здесь где-то неделю. Мама чуть не зарыдала, она еле сдерживалась, начала меня расспрашивать о том, что случилось. Пришёл даже сотрудник от СКК со своим допросом.

– Здравствуй, Дарко, меня зовут Василий. – Он начал спрашивать, помню ли я их лица, сколько их было, в чём они были одеты. – Важна будет любая деталь

– Извините, я многое не помню. Помню только то, что это было рядом с моей школой и их было четверо или трое…

На самом деле я всё прекрасно помнил, такое забыть невозможно. Просто считал это бесполезной тратой времени. Сотрудник СКК Василий на 90 процентов мог быть шестёркой большого господина.

И я не ошибся.

Измаил Донован Дойл, он же отец Макса, он же большой босс в бизнесе, в криминале и в политике. Генеральный директор ОАО «Дальневосточный», имел колоссальное влияние, его родственники занимали должности в различных ведомствах, даже в СКК. Тот, кто шёл против семейства Дойлов, был обречён на провал. Добиться успеха путём правосудия – всё равно что высосать её из пальца.

На следующий день всё-таки выяснилось, что это сделал Макс и его дружки, они выставили видео с избиением в социальные сети, разоблачили сами себя. Сотрудник СКК Василий, который так «заботливо» расспрашивал меня о том, кто меня избивал, быстро изменил свою позицию.

Теперь он считал, что это я спровоцировал драку и мне повезло, что Макс не выдвинул против меня обвинение. И всё будет хорошо, если всё это забудется. Мама же настаивала на том, что это они избили меня и что они должны понести наказание. Она же всё-таки юрист, хоть и по недвижимости, и могла различить явную ложь, направленную против меня.

Даже если Макс сам пришёл бы в зал суда и чистосердечно, прямо в лицо, признался бы судье, что это сделал он, максимум, что ему бы впаяли… да ничего ему не сделали бы! Признать его виновным – значит испортить идеальную репутацию семейство Дойла. А такое непозволительно.

Воспроизведу небольшой кусок возможной беседы отца и сына, только внесу туда уже свои мысли, то есть как отец отчитывал своего сына по поводу случившегося со мной в моём воображении.

Измаил Донован Дойл сидел в кабинете у себя дома, который по размерам соответствовал за́мку. Он был не один, напротив вальяжно расхаживал генеральный директор ЗАО «Дювал» Лазар Лукьянченко.

Начало диалога носил политический характер, Донован Дойл должен был в скором времени занять место повыше, а Лукьянченко должен был проследить за тем, чтобы всё прошло по плану. Договоренность между ними закреплялась распитием дорогого напитка. Позже прозвенел рабочий телефон большого босса, ему рассказали об инциденте, произошедшем вчера.

Гнев Дойла не заставил себя долго ждать, он вызвал сына к себе. Ему надоело улаживать постоянные инциденты с сыном, который дискредитировал отца своим поведением. Макс постучался к нему в дверь, и с позволения своего отца он вошел в его кабинет. Отца он боялся и, по правде говоря, не любил. Макс винил отца в том, что тот не смог уберечь маму. Она умерла от опухоли головного мозга.

Донован стал отчитывать Макса, в кабинете всё так же находился Лазар.

– Ты понимаешь, в какое неловкое положение ставишь меня?! Ты дискредитируешь всё, чего я добиваюсь для вас с братом. Щенок, у тебя совсем мозгов нет, или ты нарочно пытаешься спровоцировать меня и подорвать мой авторитет, – сказал Донован Дойл, сидя в своём кожаном кресле, он говорил не тихим тоном, он рычал как лев и выливал свой гнев на сына.

Макс хотел ответить, но отец заткнул его сразу, от ярости он схватил пепельницу и швырнул её в Макса, тот увернулся, после отец послал его вон. Макс подчинился и убежал к себе в комнату.

– Подростки, – сказал Донован и закурил кубинскую сигару, – вечно из-за них проблемы, не знают, что такое чуткость, порядочность, везде и всюду суют свои мелкие ручонки и пытаются нагадить своим старикам.

– Он ещё мал, Измаил, из парня вырастит борзый и цепкий политик, – сказал Лукьянченко, выпивая бокал дорого бренди.

– Хотелось бы верить. В наше время всё приходилось добиваться самому, а не жить на всём готовом. Много крови пролито, и меня это не радует, приходится быть политкорректным, чтобы соответствовать своему положению. Молодые юнцы хотят вернуть те времена беспредела, что творился раньше. Как адекватный отец, я хочу дать ему всё и сделать его порядочным человеком.

– Ты знаешь, Измаил, что порядочным людям в политике и бизнесе делать нечего, это не мир с радужными пони. Твой сын только начинает свой путь будущего мастера-политика, и скоро он покажет себя. Так что просто сделай звонок кому надо, и всё будет решено. Этот инцидент можно быть замят, законы придуманы нами, чтобы их обходить. Сам это знаешь не хуже меня.

Вряд ли описанный мною диалог в точности повторял их беседу, но, возможно, он на самом деле состоялся.

Звонок не заставил себя ждать. Ко мне в палату заглянул знакомый сотрудник из СКК, Василий, и объяснил маме вкратце, что неэтично наговаривать на подростка, у которого проблемы с вниманием.

– Поймите, у вас нет улик и свидетелей, а у Макса трое свидетелей, которые могут подтвердить, что это Дарко их спровоцировал на драку. А видео могли редактировать и выложить с поддельного профиля Макса, чтобы очернить семью Дойлов. На суде вы дело проиграете, и мой совет лучше не делать лишних заявлений. Добром это не кончится. У нас и так работы много.

Мама всё прекрасно понимала, ведь и до этого Макс меня избивал. Она жаловалась в различные инстанции. Но всё было безуспешно.

Многие из тех, кто пытался написать заявление в СКК на Макса, натыкались на очень странную отговорку: «Мы не можем, у нас и так много дел». Бездействие Службы Корпоративного Контроля явлением было частым. Обстановка на улице оставляла желать лучшего, преступности у нас хоть отбавляй.

Мама приходила вечером после работы, приносила мне поесть, почитать книги, и за всё это время отец так и не пришёл меня навестить. Видимо, связь с отцом была полностью потеряна.

На днях ко мне в больницу приходила Милана, это было неожиданно. Я сидел, уставившись в окно, когда вдруг дверь распахнулась и в проёме появилась она.

– Как ты? – спросила Милана с искренней заботой, её голос был как бальзам на душу.

Я попытался улыбнуться, но вместо этого выдал лишь слабый кивок. Она присела рядом, и свежий аромат её духов наполнил воздух, отвлекая от боли и забот.

– Извини, что не смогла прийти раньше. Школа, танцы, группа, один сплошной завал.

– Всё хорошо. Не нужно извиняться. Как узнала, что я здесь?

– Спросила у твоей мамы, – ответила Милана, – Мы с ней поболтали. Она у тебя очень милая… Смотрю, крепко тебе досталось.

– Боль не из приятных – ответил я, – зато есть свои плюсы: не надо идти в школу и видеть мерзкую и наглую рожу Макса!

– В школе его считают чуть ли не героем. Твоя мама приходила к директору насчёт случившегося.

– И что сказал директор?

– Развёл руками, сказал, что это всего лишь подростковая блажь.

– Очевидно, что он не станет на мою защиту.

– Дарко, он тебя так просто не оставит, ты ему как кость в горле, он будет над тобой издеваться до самого выпускного класса.

– И что ты предлагаешь сделать? Снова подпалить его машину? – ответил я ей с иронией.

– Это опасно, Макс только этого и ждёт. Хочет поймать поджигателей, – продолжала она. – Может, ты переведёшься в другую школу, как это сделал Аслан?

– Нет смысла переводиться, гад и там меня достанет!

– Тебе главное не сломаться.

– Буду держаться до конца, рано или поздно, я закончу школу и уеду отсюда.

– Кстати, в нашем городе намечается экскурсия в музей, там будут показаны известные картины художников. Тебя когда выписывают?

– Говорят, через три дня.

– Прекрасно. Не хочешь пойти со мной и посмотреть картины великих художников?

– А такие бывают?

– Наверное, – ответила Милана и посмеялась.

– Я не против.

Мы говорили о том, о сём, о будущем, которое казалось неясным и далёким. Её визит – это своеобразное спасение, которое иногда так нужно, чтобы продолжать борьбу с невидимым врагом, имею в виду отчаяние.

После пришла мама с работы и принесла моё любимое блюдо – картошку по-флотски. Палата наполнилась уютным ароматом, который всегда ассоциировался у меня с теплом домашнего очага. Я с нетерпением уселся, наблюдая, как мама аккуратно выкладывает картошку с куриным фаршем в тарелку, а рядом ставит поджаренные ломтики хлеба, румяные и хрустящие. Мы с мамой разговорились о прошедшем дне, о школьных заботах и её трудовых буднях, я слушал её истории и смеялся над смешными моментами.

Она ничего не говорила о банкротстве, делала вид, что всё хорошо, а теперь ещё и я в больницу попал. Мне было жалко маму, она заслуживала большего. Она говорила, что всё образуется, главное, не опускать руки, рассказывала мне истории о моём детстве, говорила о своём детстве, как она любила ходить со своим отцом на прогулки, в летние каникулы брали собой рюкзак с едой. Днём они покоряли вершины, а ночью сидели вместе и смотрели на звёзды. Её папа хорошо знал астрономию, созвездия, их названия и даже их истории.

Через пару дней меня выписали из больницы, ссадины и синяки частично прошли. Чувствовал себя неплохо. Забирать меня приехала мама. Я собрал все свои вещи, книги и попрощался с медперсоналом. На выходе нас ждал таксист. По дороге домой меня переполняли разные чувства.

Когда доехали, папы дома не было. Мама сказала, что он уехал по делам и когда вернется, неизвестно. Начал думать, что у папы где-то появилась любовница. Случаи, когда мужья, помимо семьи, заводили любовниц, стали обыденностью.

Позже папин «диагноз» подтвердился. Однажды я услышал, как он разговаривает по телефону, дверь в спальне немного была приоткрыта, а мама купалась, по разговору он часто употреблял уменьшительно- ласкательные слова.

И я собирался это проверить, хотел убедится в том, что мой папа не настолько благороден, как он любил это показывать. В следующий раз, когда он поедет по делам, я за ним прослежу. Даже если придётся ехать в другой город.

Мама зашла ко мне в комнату. Она хотела узнать, пойду ли я в школу на следующей неделе или останусь ещё дома, залечивать синяки. Хоть я и не был сильным, но не мог позволить себе быть трусом, хотя было страшно. Страх – это не враг, а всего лишь тень, которую необходимо обойти.

Понедельник. Умывшись слезами и проглотив завтрак, по консистенции напоминающий трупный холод, я поплёлся в наш местный институт уродства – школу, она же кладбище надежд. Стены здесь пропитаны запахом страха и дешёвого дезодоранта. Возле моего персонального склепа, то есть шкафчика меня поджидал Макс – двухметровый гибрид гориллы и школьного психопата. Его глаза сверлили меня, как бензопила рваные раны. Он пнул мои учебники, и они разлетелись по полу.

– Ну что, овощ, вкусно гнил в больничном бульоне? Хочешь добавки? – прошипел он, а его дыхание пахло энергетиками.

Толпа мгновенно слепилась в кольцо, как мясной фарш в блендере. Эти уроды орали, захлёбываясь слюной: «Рви ему глотку!», «Сломай кости, пусть ползает!». Наш «уютный» школьный коридор превратился в гладиаторскую арену, только вместо львов – пацаны в поддельных кроссовках, а вместо императора – учительница на больничном с нервным срывом. Макс всадил кулак мне в живот так, что я чуть не родил собственный позвоночник. Толпа взвыла от восторга – видимо, это их версия TikTok-тренда.

– Задуши его! – визжала какая-то блондинка, чей макияж был гуще её мозгов. – Сделай из него коврик для ног!

Цивилизация сдохла именно здесь, меж стен, украшенных плакатами «Школа – наш дом». Макс схватил меня за воротник, и я увидел в его зрачках то, что осталось от человечности – пустоту, прикрытую духами.

– Ещё раз посмотришь на мою девчонку, и я превращу твои ноги в фарш для котлет. Понял, мразь?

Я молчал, представляя, как жарю его язык на гриле и поливаю персиковым соком – единственным ярким пятном в этом сером аду. А ещё мечтал подать его сердце на завтрак уличной собаке. Но вместо этого просто крякнул:

– Да.

– Жалкое дерьмо, – выдохнул он, отпуская меня в лужу собственного достоинства.

Толпа рассеялась, как крысы после отравы. А я подумал: вот оно, «светлое будущее». Где-то люди изобретают лекарства от рака, а здесь – лечат рак души похабными шутками и кулаками. И кто-то ещё говорит, что мы эволюционировали? Ха. Макс с компанией – живое доказательство, что обезьяны просто научились носить штаны.

Учителя в основном не вмешивались, они боялись буйных школьников хотя бывали смельчаки, которые пытались исправить эту ситуацию.

В прошлом году новенькая учительница по этикету, Анна Росс, отчитала перед всеми одного из дружков Макса. Так он на следующий день ударил ручкой ей прямо в глаз. Бедняжку отправили на лечение, к сожалению, глаз спасти не удалось. Больше она не живёт в нашем городе.

Лина Викторовна, учительница по искусству, застукала школьников седьмого класса за принятием чёрного порошка. Она обратилась к директору с жалобой на них. На следующий день, вечером её ударили ножом в живот.

В нашей школе было очень много группировок, словно римские легионы на просторах античного мира. На переменах проходили настоящие бои за влияние и власть. Жизнь в школе превратилась в постоянную борьбу за выживание, где слабые теряли всё, а сильные выстраивали свои маленькие империи.

О нашем директоре я знал благодаря сарафанному радио, слухи шли такие, что он человек с тёмным прошлым. Не удивлюсь, если он возглавлял школьных отморозков.

После унизительного дня в школе я пошёл домой. Много думал: неужели так и будет проходить вся моя школьная жизнь?.. Мутное небо отражало мои чувства, серые облака нависали над головой, не обещая ничего хорошего.

Поздней ночью, во время просмотра фильма, снова послышался лёгкий стук в окно. Я уже знал, что это Милана кинула камушек. Она стояла внизу, махала рукой. На сей раз я переоделся в нормальную одежду, вышел тихо, чтобы не разбудить маму.

– Привет, пациент, как ты?

– Привет, так себе. Почему ты в школу не пришла?

– Не знаю, просто прогуляла, достала меня это школа.

– Куда поедем?

– Давай в то место на берегу, куда мы в прошлый раз поехали.

– Хорошо.

Интересно случилось, что она решила опять туда поехать и позвать меня. Возможно, ей снова стало одиноко или она хотела побыть в тишине и поделиться наболевшим внутри. Приехав на пляж, мы так же спрятали велосипеды возле холма. Сели напротив моря. Ветер нежно трепал волосы.

– Слушай, а кем ты мечтаешь стать в будущем?

– Думал стать журналистом.

– Серьёзно? А о чём хотел бы писать?

– О простых людях. Которые живут простой жизнью.

– Тебе будет тяжело.

– С чего ты так решила?

– Это никому неинтересно. Посмотри сам, все пишут и снимают фильмы о бизнесменах, спортсменах, актерах, певцах. Кому интересно, что делает простой рабочий или что думает философ, а вот сплетни и слухи про актёров – вот это интересно. Ты сам это видишь, я ничего нового не сказала. Денег на этом ты не сколотишь.

– Думаешь, моя затея обречена на провал?

– Не всё так однозначно, провал может стать триумфом. Это непросто неудача, каждое падение, каждое столкновение с препятствиями ведёт к чему-то. Провал – это не конец пути, а лишь его этап.

– Мой отец считает, что мои планы приведут меня к полному краху. Он считает, что всё должно сводиться к деньгам. Я понимаю, деньги – это наш инструмент, дающий нам покупательную способность, но всё сводить к деньгам – это паранойя какая-то. Тебя считают пасынком судьбы, если нет гроша в кармане.

– У тебя и правда слишком мрачные мысли. Тебе надо уметь подстраиваться под людей.

– Сложно сказать, я никогда так не делал. Подстраиваться под кого-то мне будет нелегко.

– Со временем научишься, просто нужно стать открытым, ты зажат и немногословен. Таким бывает нелегко. Обычно люди, обладающие коммуникабельностью, могут пролезть в любую дырку. Я не предлагаю тебе задницы лизать. Просто коммуникабельность тебе поможет расширить возможности, или ты застрянешь в этом городе навсегда, независимо от того, переедешь ты отсюда или нет.

В чём-то она и была права, бывало, меня тоже посещали такие мысли. На протяжении многих лет я старался быть постоянным, хранить верность своим убеждениям и привычкам.

– А ты кем хочешь стать в будущем?

– Хочу рисовать и переехать жить в Питер, забыть этот город и быть свободной.

– Питер – это классно. Город-музей, искусство, романтика, всё, как ты любишь.

– Знаешь, я думаю сбежать отсюда.

– И куда собираешься сбежать?

– В Питер!

– Очевидно.

– Хм, а что тогда спросил?

– Для приличия. И как ты это собираешься сделать?

– У меня есть план, только чтобы всё подготовить, мне нужно где-то два месяца. И нужна твоя помощь.

– Я даже не знаю, чем смогу тебе помочь. А как же твои родители? А жить на что ты будешь? Тебя будут искать.

– Вот ты зануда. Родители переживут, я им буду писать. Для проживания и поездки уже коплю деньги, так что не волнуйся, всё под контролем. А туда я хочу попасть через ЗАО «Дювал». Только никому не рассказывай. Дай мне слово.

– Да, конечно. Я могила.

– Есть теневая социальная сеть, называется Кроник, оттуда можно достать всё что угодно. В общем, через своего знакомого смогла договориться о новом удостоверении, мне нужно будет прибыть в «Дювал», город Туринск, оттуда я полечу в Москву, а из Москвы на поезде поеду в Питер, и да здравствует воля вольная! Кто молодец? Я молодец!

ЗАО «Дювал» граничил с нашим «Дальневосточным» ОАО, в нашем обществе не было самолётов дальних перелётов, поэтому единственная возможность добраться до центральной части России был аэропорт, который находился в Туринске. «Дювал», в отличие от нашего дочернего общества, был непрозрачным и закрытым обществом, т.е. дочерние общества, которые носили статус ЗАО, имели больше автономий, но были труднодоступны, туда можно попасть через специальные пропуска или приглашение на работу.

– А как ты успеваешь работать? У тебя же уроки, кружки, группа.

– Пока ты лежал в больнице, я всё это бросила. Я поставила себе цель и хочу вырваться на свободу из этого гадюшника.

– И в чём же заключается моя помощь?

– Я по ночам работаю у мистера Хайда. Развожу на велосипеде товар. Собранные деньги я буду отдавать тебе на хранение. А то боюсь, что вдруг мама увидит.

– Ты мне доверяешь свои деньги?

– А почему бы и нет? Ты же не подчиняешься золотому тельцу. Поэтому и доверяю!

Милана отдала мне свою банку, в которой лежали деньги, и попросила беречь как зеницу ока. Смелость её всё больше поражала, если это можно считать смелостью. Даже мне не хватило её решимости, ведь я не могу всё так бросить и помчаться туда, не зная, что меня там может ожидать. А Милану это не беспокоило, она стремилась к неведомому. Хотела почувствовать настоящий вкус независимости.

На следующий день после школы, как и планировалось, мы с Миланой пошли на экскурсию в музей, где проходила выставка известных картин. Там было показано довольно-таки приличное количество полотен. Всё было обставлено красиво, живописно. Картины привлекали своей изящностью, некоторые из них были странными.

– А что это за картина с чёрным квадратом?

– Ты что, это же известная картина, чёрный квадрат Малевича. Художник-авангардист, прославившийся своими полотнами «Чёрный крест» и «Чёрный круг». Это просто бесподобно.

– Что в этом бесподобного? Фигня какая-то!

– Это отражение современного мира, где истина расплывается и исчезает в тёмных глубинах самоанализа. Она побуждает к размышлениям, поднимая вопросы о том, что такое искусство на самом деле и как оно воспринимается каждым индивидуально.

По мне это просто чёрный квадрат. Ну конечно, он, наверно, ещё и бесценен, такое бы и я смог нарисовать, но, боюсь, меня закидают тухлыми овощами и станут ещё голосить, что я не ценитель авангардизма, раз смог повторно нарисовать это чёрное пятно на листе.

В музее интересно было больше наблюдать за людьми. Они пили шампанское, рассказывали истории художников прошлого, любили выражаться художественными понятиями, и это звучало очень пафосно. Одеты они были все одинаково, в костюмах известных брендов, очки, не имевшие медицинского значения, это же модно.

Меня как «ярого» безудержного ценителя искусства привлекла одна из картин этого музея. В ней действительно был заложен некий смысл. Я смотрел на неё с любопытством.

– Что, Дарко, понравилась картина?

– Художник интересно изобразил Ад.

– Ещё бы, это же Данте, он взял грехи людей и разделил их на десять кругов. Каждый круг – болезненный символ выбранного пути, путь, по которому ступают души, покинувшие этот мир, обременённые тяжестью своих деяний. Картина приобрела большую популярность. И немало критики. Её даже пытались выкрасть и сжечь религиозные фанатики, но, к счастью, всё обошлось.

Вечером я был уже дома. Папа сидел на кухне, так же листая свою газету. Не понимаю, чего он такой спокойный, а его вид безмятежный, как у коровы, жующей траву. Он делал вид, что не замечает меня, будто меня и не существовало никогда. Неудивительно, что, выходя из дома, он радовался, что мы с ним больше не общаемся. Мамы дома не было. Наверное, пошла к своим подругам.

Я поднялся к себе в комнату, приготовил карманные деньги, мама давала мне иногда на различные траты. Тратить я не любил и просто их откладывал. Теперь они мне пригодились. Когда папе нужно будет снова уехать по делам, я буду готов.

В школе после пятого урока нас традиционно собрали на «душеспасительную пытку» с местным апостолом нравственности. Раз в месяц этот клоун в дорогом костюме являлся, чтобы прочесть проповедь о грехах, которые он сам освоил раньше, чем таблицу умножения. Актовый зал пах дезинфекцией и лицемерием. В дверях возник Тигран – этакий мессия в костюме Stuart Hughes, сшитом, видимо, из шкуры единорога, застреленного в последнем заповеднике этики. На запястье болтались часы Lover – подарок Дойла за «успехи в моральном возрождении города». Видимо, за каждый прочитанный нотацию Дойл дарил по бриллианту на циферблат. Свита из четырнадцати грешников теснилась за ним, словно апостолы, забывшие, что их Учитель когда-то грабил лавки вместо хождения по водам. Биография у Тиграна была поэтичнее Евангелия: в 11 лет он нюхал куриное дерьмо как начинающий парфюмер, в 15 торговал «специями» – видимо, для тех, кто путал кухню с наркоторговлей. В восемнадцать лет совершил ограбление со своими подельниками, им даже прозвище дали – «голодные». Полиция их всё-таки поймала, и суд приговорил их к восьми годам заключения, но они отсидели только полгода. Империю упразднили, на смену пришла корпорация. Говорят, тогда же у него появился «покровитель» – вероятно, ангел-хранитель из отдела теневой экономики.

Тигран рос как гриб в подвале: смотрящий за борделями, контрабандист, табачный магнат… А потом – бац! – и он уже начальник по нравственности, словно вампир, назначенный главным донором крови. Теперь он карал тех, кто воровал, грабил и торговал «белым порошком» – то есть делал всё то же, что он, но без лицензии на святость. Его речь в зале была шедевром: «Деньги – это грязь!» – вещал он, поправляя запонки ценой в годовой бюджет нашей школы. «Будьте наивными кретинами!» – орал он, а аудитория, словно зомби, тянула руки к его перстням. В конце толпа ринулась целовать ему ладони – те самые, что когда-то душили горлопанов в подворотнях. «Блогеры духа» щелкали селфи, чтобы выложить их с хештегом #СвятостьНеПыль. Я наблюдал, как он уезжал на своем Range Rover’е («экологичном, как гробовоз»), готовый нести «истину» в следующую школу. Интересно, в багажнике у него лежал мешок с деньгами или экземпляры морального кодекса для распродажи? Если когда-нибудь святые будут делать селфи с чертями – это будет выглядеть именно так.

Вечером дома я сидел на кухне и читал книгу, она была очень интересной и затягивающей. Книга была о том, как учёный пытался спасти свою мёртвую девушку, возвращаясь в прошлое через свои воспоминания. Занимательно было то, что в ней не было смазливого счастливого конца.

Родители сидели в зале, обсуждали свой бизнесе. Я тихо подошёл к дверям зала и стал подслушивать их разговор. Из диалога было понятно, что папа снова едет завтра по делам рано утром, это был шанс за ним проследить.

Оставалась лишь одна загвоздка. У меня был только велосипед, а нужна была машина. И я знал, к кому обратиться. Поздно ночью тихим шагом я вышел из дома, чтобы не разбудить родителей, взял свой велосипед и поехал к Милане. Лёгкий ветерок освежал, а аромат распускающихся цветов наполнял воздух. Дорога расположилась среди величественных деревьев, их кроны создавали зелёный тоннель.

Возле её дома было спокойно, свет был только в её комнате. Подобрав маленький камушек, я кинул в её окно и быстренько спрятался за деревом, опасаясь, что вдруг её родители выглянут. Она не подошла к окну сразу, возможно, не услышала, и я снова бросил камушек. Через несколько секунд Милана открыла окно.

– Кто там? – спросила она, слегка прищурившись.

– Это я! – прошептал я, поднимая руку и делая движение, будто звал её.

Она осмотрелась, и я заметил, как её лицо озарилось озорной улыбкой. Милана прижала голову к раме окна и чуть наклонилась вперёд, её волосы сползли на плечи, будто ловя вечерний ветер.

– Ты чего, с ума сошёл? – тихо рассмеялась она, но в её голосе слышалась радость. – Подожди, сейчас выбегу!

Милана появилась, закутанная в лёгкий платок, её глаза сияли под лунным светом.

– Что ты здесь делаешь? Решил стать плохим мальчиком? – сказала Милана, пребывая в игривом настроении.

– Нет, мне до плохого мальчика ещё далеко. Нужна твоя помощь.

– И какая тебе нужна помощь от меня?

– Нужна машина!

– Так, стоп! Во-первых, зачем тебе машина, а, во-вторых, с чего ты решил, что я могу тебе в этом помочь?

– Машина мне нужна, чтобы проследить за своим отцом, а обратился к тебе, потому что знаю только тебя, кто меня не пошлёт на фиг.

– А для чего тебе следить за отцом?

– В последнее время он стал часто уезжать по делам один, обычно ехал вместе с мамой, просто хочу понять, что происходит. Сможешь помочь?

– Знаешь, ты меня заинтриговал. У моего работодателя мистера Хайда есть машина. Когда тебе она нужна?

– Отец уезжает рано утром.

– Нормально. Только предупреждаю, у мистера Хайда рухлядь, придётся и ему что-то взамен дать.

– У меня только 5000 рублей. Этого хватит?

– Посмотрим, надо с ним договориться. Сейчас я вытащу свой велосипед.

– Ты поедешь в халате?

– А что в этом такого? Ты же в пижаме прошлый раз ехал со мной.

Мистер Хайд, седовласый мужчина с проницательным взглядом, приветствовал своих посетителей с невидимой теплотой. Его маленькая забегаловка, затерянная среди ярких вывесок и шумных улиц, служила пристанищем для истинных ценителей простых радостей. В период жёсткой конкуренции он, можно сказать, выживал. Крупные бизнесмены потихоньку вытесняли мелких бизнесменов, сделав их банкротами. Мистер Хайд был не из робких, и так просто его вытеснить не удавалось. Под многими штрафами, инспекциями, и угрозами отдавать свой «хлеб» он не намеревался. Но если рассуждать реально, то это всего лишь был вопрос времени. В бизнесе крупная акула всегда пожирает мелкую рыбёшку, и мистер Хайд был не исключением.

Доехав до его забегаловки, мы положили велосипеды возле мусорных бачков. Кафешка носила название «Большое счастье». Работала она круглосуточно. Хайд стоял возле кассы и подсчитывал деньги. Милана попросила, чтобы я постоял, пока она будет с ним договариваться. Мистер Хайд выглядел не так, как я его себе представлял. По сравнению с его репутацией, он оказался более человечным, почти симпатичным. Седые волосы и глубокие морщины придавали ему образ старца, который знает намного больше, чем говорит. Милана же, казалось, совсем не нервничала, будто это было обычным делом для неё – вести дела с подобными людьми. Милане удалось с ним договорится, это заняло пару минут. Я ждал ее снаружи, находясь в трепетном ожидании.

– Всё получилось, ключи наши. Деньги он, кстати, не взял.

– А о чём вы с ним так долго говорили?

– Сказала, что у меня бабушка болеет и мне срочно нужно её увидеть.

– Ты ему солгала?

– Если я сказала бы ему всю правду, он послал бы меня куда подальше. Дарко, не будь наивным, чтобы достичь какую-либо цель, приходится иногда лгать, хоть гнусно и звучит, но такова жизнь.

– Мне от этого легче не стало.

Машина стояла возле чёрного хода забегаловки. Она мало напоминала из себя автомобиль, больше походила на ржавое ведро с гайками. Но ехать ехала. Мы с Миланой договорились встать рано утром, вести должна была она, так как водить я не умел.

– Интересно, что бы ты сделал, если бы я не согласилась

– Стал бы тебя умолять. И вообще, мне кажется, тебе, наоборот, нравятся такие приключения.

– Нравятся, поэтому и согласилась.

К утру у нас было всё готово, Милана стояла недалеко от нашего дома, за деревом. Делая вид, что ухожу пораньше в школу, я сел к ней в машину. Отец вышел из дома через десять минут после меня, он сел в свою машину и поехал на работу. Мы проследовали за ним. Всё шло по плану. Милана держала чуть больше, чем среднюю дистанцию от папиной машины.

Пока петляли по дороге, она заметно стала нервничать. Иногда возникала по причине, что в машине не было стереосистемы, чтобы наслаждаться в дороге музыкой. Тишина, лёгкий, но пронизывающий ветер, ощущение было, что сейчас пойдёт дождь. Вот что значит свобода, ехать и не оглядываться.

Папина машина стала сбрасывать скорость, это означало, что мы подъезжали к месту. Он заехал к себе на работу. Мы остановились напротив его офиса, прождали его где-то полчаса. Тучи клубились с самого утра, то закрывая небо, то снова выпуская солнце на свободу. Нам удалось наблюдать интересную картину: отец из офиса вышел уже не один, вместе с ним была длинноногая красотка в строгом наряде. Обычно юристы такие предпочитают носить. В машину они сели вместе. Мы проследовали за ними. Милана начала меня заранее успокаивать, возможно, это его коллега по работе. Они остановились возле дорогого отеля под названием Mistresses. Выходя из машины, папа вёл себя прямо как джентльмен. Одной рукой взял её за талию и поцеловал в щёчку. Это уже не походило на то, что они поехали по делам.

– Дарко, лучше не делать спешных выводов, может, пошли обсуждать работу, вдруг они просто близкие друзья.

– Не думаю. Обычно, когда едут в отель, то только для определённого дела.

Они вышли где-то через час, я ощутил, как внутри меня закипает смесь любопытства и предательства. Папа всегда был идеалом – строгим, далёким и в то же время всепроникающим. Но что значит эта тайная сторона? Какой образ жизни он ведёт, когда двери дома закрываются за ним и мир превращается в его личный кабинет?

Он сел в машину, а его длинноногая любовница, которая находилась в приподнятом настроении, ушла в другом направлении.

Следующая остановка была в торговом центре, папа ждал кого-то, так как он не выходил с машины. И было видно, что он кому-то часто названивал. Из торгового центра вышла молодая девушка, брюнетка с пышной причёской. Отец и тут проявил себя как джентльмен, стал совать свой язык в её рот, это уже точно не походило на курортный роман или чтение его любимых газет.

Столкнувшись с такой двойной жизнью отца, я задавался вопросом: есть ли у него хоть крупица совести? Быть может, он просто ловил кайф от своей игры, от этого мнимого величия, когда жизнь казалась ночным кошмаром.

Милана уже ничего не говорила, так как сама начала прекрасно понимать, что к чему. Со мной было всё в порядке, я всего лишь убедился, что отец мой, который считал себя идеалом, таким не являлся. К приезду домой я собирался поговорить с мамой. Разговор намечался очень серьёзный, надо многое сказать, а в последующем и поддержать её. На первый взгляд, кажется, что я хочу разрушить брак родителей, но нет! Просто семья должна держаться в первую очередь на взаимном уважении и доверии, поэтому мама должна это узнать от меня, а не от постороннего человека.

Милана сказала, что отдаст машину мистеру Хайду. Договорились с ней встретиться ночью возле пляжа. Дома на кухне мама готовила лазанью, она попросили помыть руки, и садиться ужинать. Я не знал, с чего начать разговор, и, ковыряясь вилкой в тарелке, стал обдумывать свои слова. Вспомнил, как раньше мы обедали всей семьёй, и всё казалось простым и понятным.

– Мама, – наконец прервал я молчание. Она подняла взгляд, её лицо выражало одновременно заботу и ожидание, – нужно поговорить.

В воздухе повисло напряжение, и только тихое шипение лазаньи в духовке нарушало эту тишину.

– Что случилось, дорогой?

Я не хотел, чтобы она разозлилась или заплакала. Мама всегда была такой сильной, но в тот момент она выглядела хрупкой, как никогда. Лёгким движением я отложил вилку в сторону, собирая все свои мысли в единое целое.

– Наш «безукоризненный» папа, как бы это резко и грубо ни звучало, изменяет тебе с другими девушками!

С какой болью я говорил это маме, но с большим удовольствием хотел подпортить жизнь отцу.

– С чего ты так решил? – Лицо мамы опечалилось, но не казалось удивлённым.

– Видел.

– Возможно, это его коллеги по работе. Ты же знаешь, папа много работает.

Мне не нравится, что-то мама так спокойно к этому относится.

– Конечно, книгу, наверное, с ней в отеле читал о Фрейде. Мам, он тебе действительно изменяет! Решил сказать тебе, хоть мне и неловко говорить об этом.

– Милый, я понимаю, для тебя это будет звучать странно, но я всё об этом знаю. Сейчас тебе трудно всё понять, но постарайся принять как данность: твой папа нас обеспечивает, он о нас заботится, это жизнь, а в жизни приходится со многим мириться, как бы горько это ни звучало, но я люблю его.

Поднимите меня, кажется, я проваливаюсь в бездну. Всё идёт кругом, в моём мозге нейроны сталкивались с протонами, и я медленно курю в стороне, моя нирвана выходит за пределы человеческой сущности и преобразовывалась в сансару.

Челюсть недвусмысленно отвисла до пола, глаза мои расширились, брови и лоб были подняты вверх. Это не просто шок, я испытывал нечто другое, смешанное чувство гадливости и отвращения.

В маме проявилась та самая фальшивая улыбка, которую я часто наблюдал, она сдерживала слёзы и не проронила ни одну. Теперь я понимаю, почему её так часто ломало изнутри. Бизнес был не основной причиной, папа сыграл в этом большую роль.

После слов мамы я больше ничего не сказал и поднялся к себе наверх. Я лежал и смотрел в потолок, пытаясь переварить все свои мысли.

Дождавшись ночи, когда родители заснут, я так же медленно выходя из комнаты, тихим шагом спустился вниз. Взял свой велосипед и поехал к пляжу, как и договаривались с Миланой. Состояние моё было совсем не ахти. Мне до сих пор видится этот спокойный вид мамы, как будто ничего не произошло. Любовь – это что? Наркотик такой? Или она кофеина перепила? Доехав до пляжа, я положил свой велосипед возле большого камня.

Милана сидела уже на пляже, делая в песке небольшое углубление, затем стала вытаскивать из рюкзака какие-то бумаги.

– Что делаешь?

– Хочу сжечь всё своё барахло. Помоги засунуть их в яму.

– Так ведь это твои рисунки, зачем ты сжигаешь их? Разве тебе не жалко своё творение?

– Это такой ритуал. Чтобы начать новую жизнь, старые вещи нужно оставить здесь и сжечь. Картины – это моё прошлое, стихи, песни, которые я писала, всё это должно остаться здесь и гореть ярким пламенем, в моём любимом месте, где абсолютная тишина, звёзды на небе и плещущие волны, бьющие об скалы.

– Неужели ты всё-таки сбежишь, тебе не страшно?

– Я хотела этого всегда, просто только сейчас созрела. Страшно? Если бояться жить, то тогда какой смысл жизни.

– Наверное, смысл жизни – платить налоги.

– Твой не смешной юмор всё больше меня раздражает, Дарко. Смысл жизни в самой жизни. Надо бояться прожить жизнь напрасно, ничего не сделав, просто выкинув её на ветер. Ты считаешь, если ты всё время молчишь и ничего не говоришь, то соблюдаешь какую-то философию тишины? Или тебе кажется, что все против тебя? Слова созданы для общения, чтобы делиться своим внутренним миром, хоть некоторые и ведут себя как идиоты. Люди такие, какие они есть, и твой отец не исключение, так что не стоит держать на него обиды из-за того, что он изменяет. Моя мама тоже изменяет моему отцу, а отец моей маме, это жизнь, смирись с этим.

Что за голимую ерунду она несёт. Считает измену обыденностью повседневной жизни человека? Это что, как пойти в сортир по-маленькому, просто и легко?! Это какой-то парадокс жизни или я попал в какое-то реалити шоу, где люди съехали с катушек?

По этому поводу хотел многое сказать Милане, но сдержался. Единственное, с чем я был согласен, так это с тем, что страх действительно сковывал человека. Во мне этот страх преобладал, я нравился себе таким, каким я был, но страх не давал себя проявить в большей степени, и оттого меня внутри раздирали противоречивые мысли о том, каким мне быть в будущем. Таким же, как и сейчас? Тогда я точно сгину в своём мраке и останусь навсегда в этом городе, где я считал себя обречённым.

В нескольких сантиметрах от маленькой пылающей ямы я и Милана наблюдали, как горят её труды ярко-синим пламенем. В моем сознании стали происходить крохотные изменения.

Я посчитал первым шагом для перемен мои оценки. Чтобы свалить из этого пресловутого городка, мне необходимо привести в порядок свои оценки. Надо всего лишь потихоньку раскрыть свой потенциал, а потом будь что будет!

Первым изменением стало моё отношение к учёбе. Теперь я стал серьёзнее к ней относиться. Ходил в библиотеку уже не только для наслаждения тишиной, а для чтения и изучения книг. Читал всё, начиная от химии и заканчивая искусством раннего возрождения. В библиотеке проводил по несколько часов, не замечая людей вокруг себя, – ни двух влюблённых парочек, которые шептались между собой, ни библиотекаршу, которая кричала на школьника из-за его шумного поведения.

На моём столе лежала дюжина книг, тут тебе и Фрейд с его трудом «Сверх-я», и Пол Экман с психологией лжи, молекулярная физика, правда, она давалась мне с трудом. Философия, история – всё, что делало человека интеллектуально подкованным, лежало на моём столе.

На каждом уроке я отвечал подготовленным, с чёткими ясными ответами. Для одноклассников я так же оставался ничтожеством. Во время моих ответов они забрасывали меня бумагами, это сопровождалось визгом, прокашлявшись, они говорили, что я «чмо», но я не обращал на них внимания.

Я поставил себе чёткую цель – поступить, чего бы мне это ни стоило, на факультет журналистики. С получением диплома я становился полноправным дипломированным специалистом, что в последующем мне дало бы возможность заняться писательской деятельностью.

Следующим моим крохотным шагом стала групповая терапия. Я продолжал туда ходить три раза в неделю. Мне показалась неплохой идеей использовать полученные знания для общения в групповой терапии, когда слово доставалось мне. О себе я также ничего не говорил и не хотел, а вот рассказывать им о том, как делается мыло, было гораздо интереснее.

Важным правилом терапии было то, что тебя никто не перебивал, все тебя слушали, не отвлекались и не отвлекали, а после окончания твоего монолога хлопали.

Мама отправила меня изучать курсы экономики, даже наняла для меня репетитора, чтобы он занимался мной. Она хотела, чтоб я поступил на финансовый факультет, но я знал, откуда на самом деле росли ноги.

Прошёл месяц, Милана всё так же отдавала мне свои заработанные деньги для своего грядущего побега. Я занимался привычным для меня делом плюс стал совершать пробежки по утрам. Вычитал из книги: чтобы день проходил продуктивнее, нужно совершать бег на три километра.

Дома все было «стабильно», папа уезжал по делам, а мама делала вид, что всё хорошо. Извиняться перед ним я даже и не планировал. Всё, что мне хотелось, – это свалить из этого города и начать жизнь с нового листа в новом городе, придать забвению Макса и его дружков, все унижения, школу, своего отца, всё это забыть как страшный сон.

Часто с Миланой мы выезжали ночью на велосипедах к пляжу. Она рассказывала, как идут её дела с работой у мистера Хайда, говорила, что познакомилась с девушкой из Питера по корпоративному чату.

Помимо разговоров по душам, я говорил с ней о книгах, которые я читал в библиотеке, – о французских романов, так как она любила эту тематику. Ей нравился роман «Граф Монте-Кристо», классика французской литературы. Помню, как увлечённо рассказывал ей о мести Эдмона Дантеса и о том, как многое он утратил на своём пути. Она слушала с неподдельным интересом, и я чувствовал, что эта связь между нами становится всё крепче. В этой дружбе, в этих разговорах я находил поддержку и понимание, чего так не хватало в повседневной жизни.

Время шло, секунды и минуты не заставляли себя ждать, второй месяц подходил к завершению. Всё было готово к её побегу, денег, которые она копила, должно было хватить ей на дорогу и на билеты для перелётов. Она решила выдвигаться ночью. Мистеру Хайду снова наплела про свою больную бабушку, и он согласился ей помочь. Он должен был отвезти её в Туринск, оттуда она села бы на самолёт до Москвы.

Дождавшись, пока родители уснут, я взял велосипед и поехал к забегаловке мистера Хайда. Доехав, я зашёл внутрь. Милана стояла возле столика в правом углу и уже была готова, с ней был только рюкзак со всеми необходимыми вещами. Она заметила меня, и в её глазах пробежало волнение. Я подошёл к ней, стараясь скрыть свою растерянность. Мистер Хайд был у чёрного входа, грел машину для отъезда.

– Ты готова? – спросил я, наклоняя голову, чтобы лучше рассмотреть её лицо.

– Более чем, – ответила она, улыбнувшись. – Я поражена, что ты приехал.

Она улыбнулась, глаза засверкали маленькими огоньками, её носик сморщился, это выглядело очень мило.

– Да вот решил попрощаться и увидеть тебя, возможно, это наша последняя встреча.

– Всё может быть, вдруг судьба сведёт нас, кто знает! А вообще я буду поддерживать с тобой связь, вдруг ты решишься приехать ко мне в Питер.

– Было бы чудесно, жаль, конечно, что ты уезжаешь, буду скучать!

– Как приятно. У тебя всё впереди, и ты скоро обретёшь свою свободу, это видно, ты стал преображаться, и это к лучшему!

– Спасибо тебе за всё. Надеюсь, что у тебя тоже всё хорошо сложится. И не забывай хоть иногда писать, интересно будет знать, как ты там живёшь.

– Хорошо. Я напишу, как прибуду туда, только писать буду от имени Насти, один из способов моей шифровки, рискованно писать от своего имени, не хочу, чтобы меня нашли. Если вдруг к тебе будут обращаться корпоративщики или родители мои, то говори, что ничего не знаешь.

– Не переживай. Рот на замок, ключ выкинул под кровать.

С чёрного хода зашёл мистер Хайд и сказал, что всё готово, можно выдвигаться. Я помог ей положить рюкзак в багажник, протянул ей свою руку, чтобы попрощаться, но вместо её руки получил объятие, крепкое, как мой кофе по ночам, от которого я сладко спал. Она села в машину, включилось зажигание, и от осознания того, что ближайшие несколько лет я больше не увижу, её стало учащаться биение сердца, как тогда, в первую нашу с ней ночь, когда мы мстили своим обидчикам.