Читать книгу У сверхдержав тоже есть чувства - - Страница 8

После прихода к власти Петра Валайкова Бобровский Союз постепенно превращался в государство, где каждый шаг, каждое слово и даже каждая мысль могли стать причиной для подозрений. Год за годом законы становились жёстче, а власть – более централизованной. Но в 2013 году ситуация начала стремительно меняться.

Сначала всё выглядело как укрепление порядка. Правительство ввело «Закон о защите культурных ценностей», согласно которому любое оскорбление государственных символов или лидеров могло привести к административным штрафам. Многие восприняли это как незначительное ужесточение, но уже через несколько месяцев на улицах Припикса появились первые случаи задержаний за безобидные действия.

Один из таких случаев получил широкую огласку. Девушку по имени Анна Савельева, студентку университета, арестовали за то, что она якобы разместила в своём блоге карикатуру на Валайкова. Карикатура, как выяснилось позже, оказалась фотоколлажем, где Валайков изображался в виде персонажа из популярного мультфильма.

На суде Анна пыталась объяснить, что это была не её работа, а пересланная картинка. Но её слова никого не убедили.

«Мы не можем допустить, чтобы такие вещи распространялись», – заявил судья, приговаривая её к шести месяцам колонии общего режима.

Этот случай вызвал возмущение в обществе. Многие задавались вопросом: как такая мелочь могла привести к реальному сроку?

В июне на улицах столицы начали собираться небольшие группы протестующих. Их требования были просты: освобождение Анны и других несправедливо осуждённых.

Лозунги вроде «Свобода Анне!» и «Нет диктатуре!» стали появляться всё чаще. Сначала полиция пыталась разгонять митинги мирно, но к июлю начались массовые задержания.

«Мы живём в стране, где за слова сажают в тюрьму», – говорил один из протестующих. – «Если мы будем молчать, завтра посадят нас всех».

В этот период на свет начали выходить истории других арестованных. Например, художник Сергей Рафаль был приговорён к году исправительных работ за уличный перформанс, где он изобразил разрушение стены как символ свободы.

Его защита утверждала, что в этом не было ничего политического. Но прокуратура настаивала:

«Этот перформанс имеет подстрекательский характер. Это угроза нашему обществу».

К осени протесты стали более организованными. Люди начали координироваться через социальные сети, несмотря на то, что правительство усилило контроль над интернетом.

В этот период полиция начала применять более жёсткие меры: силовые разгоны, массовые задержания, блокировку аккаунтов активистов.

Один из самых резонансных случаев произошёл в октябре, когда молодую учительницу литературы Ольгу Демину арестовали прямо на митинге. Её обвиняли в том, что она якобы организовала протест, хотя она была там просто участницей.

«Я пришла, чтобы поддержать своих студентов», – говорила она позже. – «Но теперь меня обвиняют в подстрекательстве к беспорядкам».

Суд приговорил её к двум годам лишения свободы.

К декабрю стало ясно, что протесты превращаются в сопротивление. В Припиксе и других крупных городах начали появляться агитационные листовки, призывающие людей объединяться.

Параллельно с этим активисты начали находить поддержку у международных организаций. Одна из таких встреч произошла тайно, в одном из старых зданий университета.

Алексей Даст, лидер сопротивления, участвовал в этих переговорах, пытаясь заручиться поддержкой.

«Мы не боремся за власть», – говорил он. – «Мы боремся за право жить без страха».

Но с каждым днём борьба становилась опаснее. Люди исчезали, организации закрывались, а полиция усиливала давление.

В ночь на 7 декабря 2013 года Алексей Даст сел на поезд, направляясь в соседний регион, в город Крушд, для встречи с единомышленниками. В его купе оказался профессор Борис Госсип – человек, чьи статьи о природе власти давно вдохновляли оппозицию.

Эта встреча была случайной. Их разговор начался с обычных вопросов, но вскоре перерос в глубокую дискуссию.

Поезд двигался вперёд, а за окном мелькали тёмные силуэты заснеженных деревьев.

Ночь медленно укутывала бескрайние просторы Бобровского Союза. Поезд, устало скрипя, катил по замёрзшим рельсам, увозя своих пассажиров всё дальше от столицы.

Госсип был человеком приметной внешности: густая борода, которая, казалось, существовала отдельно от его лица, лысина, блестящая в свете тусклой лампы, и очки, которые он постоянно поправлял, будто проверяя, всё ли он видит правильно. На столике между ними стоял заварочный чайник, два стакана в подстаканниках и тарелка с лимоном.

«Алексей», – начал Госсип, нарезая ломтики лимона, – «вы ведь понимаете, что революция – это не просто лозунги и протесты».

Даст усмехнулся, облокотившись на стену купе.

«Борис Михайлович, вы, как всегда, начинаете издалека. Говорите прямо».

«Прямо? Хорошо. Вы готовитесь к чему-то большему. Но вы уверены, что это действительно необходимо?»

Алексей посмотрел на профессора, его взгляд стал серьёзным.

«А у нас есть выбор? Мы живём в стране, где страх стал основным инструментом управления. Вы же сами это говорили».

Госсип кивнул, задумчиво потирая бороду.

«Да, говорил. Но любое сопротивление рано или поздно сталкивается с выбором: идти до конца или отступить. Вы готовы идти до конца?»

Даст вздохнул, потянулся за стаканом и сделал глоток чая.

«Борис Михайлович, вы знаете, я не идеалист. Я понимаю, что будут жертвы. Но если мы сейчас ничего не сделаем, наши дети будут жить в ещё худших условиях».

«Хорошо», – продолжил Госсип, откинувшись на спинку кресла. – «Давайте обсудим один из самых спорных вопросов. Что вы думаете о смертной казни?»

Даст поднял брови, слегка удивившись вопросу.

«Вы серьёзно?»

«Абсолютно. Это же ключевой вопрос, Алексей. Если вы будете у власти, что вы выберете?»

Алексей задумался.

«Я думаю, что смертная казнь – это крайняя мера. Её нельзя вводить ради мести».

«Значит, вы допускаете её существование?»

«В редких случаях, возможно», – неохотно признал Даст. – «Но это должно быть чётко регламентировано. И только за такие преступления, которые угрожают жизни тысяч людей».

Госсип покачал головой.

«А вы знаете, что история показывает: революции часто вводят смертную казнь сразу же после победы?»

«Потому что это способ удержать власть», – резко ответил Даст.

«И вы думаете, что ваши люди смогут удержать власть без этого?»

Даст замолчал, сделав ещё глоток чая.

«Не знаю. Может быть, вы правы. Но мне хотелось бы верить, что мы сможем быть другими».

«Революции, Алексей», – начал Госсип, его голос стал мягче, – «это всегда баланс. Баланс между надеждой и страхом. Люди идут за вами, потому что вы даёте им надежду. Но если страх становится сильнее, всё рушится».

«Вы хотите сказать, что мы рискуем?»

«Конечно. Вы рискуете превратиться в тех, против кого боретесь».

Алексей усмехнулся.

«Я слышал это тысячу раз. И знаете, что я вам скажу? Мы не такие, как они».

«Пока», – мягко добавил Госсип.

«Что значит „пока“?»

«Пока у вас есть идеалы. Но власть меняет людей, Алексей. Она размывает границы, стирает принципы. Я не говорю, что вы превратитесь в диктатора. Но ваши соратники?»

Даст молчал, глядя на стакан с чаем.

Поезд замедлился, где-то вдалеке послышался скрип тормозов.

«Знаете, Борис Михайлович», – наконец сказал Даст, – «вы всегда умели выбивать из меня уверенность».

Госсип улыбнулся, поправляя очки.

«Это не моя цель, Алексей. Я просто хочу, чтобы вы были готовы ко всему».

«Я готов», – твёрдо сказал Даст, глядя на профессора.

«Посмотрим», – ответил тот, поднимая стакан. – «А теперь за ваше здоровье. И за то, чтобы ваш путь был правильным».

Они выпили чай, а за окном поезд снова начал набирать скорость, унося их в неизвестное будущее.

Внутри себя Даст чувствовал, что готов практически к любым трудностям. Он окончательно решил, что по прибытии в Крушд он создаст свою партию.

Так и появится оппозиционная левая партия «Повстанцы».