Читать книгу Лигейя в стране зеркал и другие странные истории. Сборник из шести новелл - - Страница 14

Была в штабе гильдии одна комната, о которой никто не знал… Вернее, всем так казалось. Сама комната ничего против такой репутации не имела – она была по характеру своему большой скромницей, столпотворений не терпела, а от шума стены её исходили раздражёнными трещинками. Принимать по одному человеку за раз было для неё идеальным вариантом – и не скучно, и разнообразие какое-то в жизни, и кислород не заканчивается. Всех своих гостей комната за долгие годы успела изучить вдоль и поперёк, и новым лицам была даже рада, до тех пор, пока те не нарушали негласного правила заходить по одному. Молчаливый разговор тэт-а-тэт был залогом их странной дружбы.

Маюми обычно приходила по утрам, незадолго до завтрака. Комната не была уверена, вставала ли девушка раньше других специально, чтобы побыть в стенах подруги, или это было просто особенностью её жизненного ритма, но начинать день с того, что в тебе открывают окна, впуская внутрь свежий утренний ветер, смахивают пыль и что-то тихонько напевают, было неизменно приятно. Потом Маюми садилась за стол, вытащив припасённые заранее перо и бумагу, и принималась сочинять стихи, проговаривая строчки вслух. Комната стала единственным слушателем множества шедевров, которые так никогда и не увидели свет, например, «Поэмы о благородном разбойнике» и «Любви в полумаске». Иногда комнате доводилось даже помочь юной поэтессе в творчестве: однажды та долго не могла подобрать рифму к фразе «мой рыжий искуситель», и лишь вовремя проявившееся на стене пятно, по форме слегка напоминавшее сердце, натолкнуло девушку на мысль о том, что строчка «о, сердца похититель» смотрелась бы тут неплохо. Признаться честно, в поэзии ни комната, ни сама Маюми ничегошеньки не смыслили, но, будучи близкими друг другу по духу тихонями, были солидарны в том, что иногда одобрительное молчание – лучшая похвала.

Мион приходил уже после завтрака и Маюми за её тайным хобби ни разу не застал – оно, возможно, и к лучшему. Сам он предавался в комнате совсем иным вещам: копался в сундуках, носился от стенки к стенке с ржавым клинком наперевес, вызывал своё отражение на дуэль. Иногда казалось, что так он сбрасывает лишнюю энергию, чтобы вне стен комнаты быть более-менее управляемым; или, быть может, развлекаться подобным образом где-либо ещё ему уже давно запретили. Комнате было всё равно – она смеялась вместе с парнем, поскрипывая ставнями, подкидывала ему новые предметы для развлечений и прощала все новые дырки в обоях. Будь у неё ноги и руки, она и сама, быть может, не смогла бы держать их в узде – в любом случае, парень выглядел настолько счастливым, вытворяя свои фокусы, что ему трудно было не позавидовать.

Лина, приходившая незадолго до обеда, тоже ни разу не застала Мион, и это было для разбойника несказанным везением. С приходом светлой волшебницы комната всегда приглушала обои на тон и готовилась проявить столько эмпатии, сколько могли вместить в себя её стены: Лина нужно было выговориться. Всегда. Трудно было поверить, что в одном человеке может накопиться столько недовольства миром: Лина не нравилась шумная, невежественная столица, раздражали согильдийцы – кто слишком мягок, кто бесполезен, кто туп, как пробка. Ей хотелось более высокой зарплаты, лучшего положения в обществе, она была глубоко несчастна и всеми покинута, а уж если речь заходила о том, чем живут бывшие однокурсники из Ордена, Лина могла и до слёз себя накрутить: вон та вышла замуж за придворного мага, тот спас какое-то мелкое княжество от нашествия горных демонов, этот получил награду в тысячи три золотых за что-то, что она, Лина, могла бы сотворить за пять минут и не заметить, если б ей только дали шанс… Комната сочувственно кряхтела и поднимала свою температуру, чтобы девушке стало теплее. Она ни к чему такому не стремилась и другим комнатам никогда не завидовала, но сопереживать умела, а Лина явно было это очень нужно – создавалось впечатление, что более близких подруг, чем комната, у волшебницы нет и никогда не было. Уходила Лина порой заплаканной, но неизменно счастливой – весь негатив она оставляла за дверью, а комната выпускала его в окно, пускай улетает.

Из всех друзей комнаты с Гэйлом ужиться было проще всего – тот никогда и ничего не требовал и всё необходимое неизменно приносил с собой. Речь шла о многочисленной снеди – булочках, куриных ножках, тарелочках с острой свининой и рисом, которые варвар, видимо, получал не самым законным путём, иначе бы не прятался по секретным комнатам, чтобы поесть. Впрочем, всегда оставалась вероятность того, что он просто любил подкрепиться в тишине – комната в любом случае не осуждала. Сама она есть не могла, но аппетитные запахи впитывались в стены и доставляли своего рода удовольствие, так что, можно сказать, трапезу друзья разделяли. На оставленные на полу жирные пятна комната не злилась и под шумок их убирала, чтобы не смущать других своих гостей. Иногда Гэйл приходил не с готовой едой, а с ингредиентами, и сам пытался из них что-то составить – насколько хорошо у него получалось, комната сказать не могла, но всецело его поддерживала. Она гордилась талантами всех своих друзей и с нетерпением ждала, когда те явят их миру.

Новенькая, Окадия, пришла пока что всего один раз, незадолго до отбоя. Она, похоже, искала какое-то другое помещение и была несказанно удивлена, обнаружив комнату, хотела даже уйти, но что-то зацепило её взгляд. Этим чем-то оказался книжный шкаф – девушка до самых сумерек рылась в нём, выбирая для себя что-то, отмечая, сортируя. Ни разу ещё этот шкаф не получал столько внимания, и комната была польщена, аж обои чуть-чуть покраснели. Забирать что-либо с собой Окадия, однако, не стала – сложила книги, как было, и робко удалилась, что не удивительно для новичка. Ничего, она обязательно вернётся. Все они возвращались. Комната не сомневалась в своём шарме.

Шана приходил относительно редко, сразу после отбоя, и был самым скучным из посетителей – он просто дописывал за столом какие-то отчёты, просматривал документы или задумчиво смотрел в окно на огни ночной столицы, всё в полном молчании. Комната уже потеряла надежду с ним подружиться, когда однажды, придя впервые после длительного отсутствия, он вдруг резко встал из-за стола, отвлёкшись от своего документа, подошёл к зеркалу и задрал вверх свою рубашку. Некоторое время они вместе с комнатой вдвоём разглядывали свежий шрам на его животе, и в стенах комнаты роились вопросы – кто, когда, за что? Трудно было представить, что такой человек, как Шана, сцепился с кем-то в драке, но вдруг? Сам Шана, тем временем, будто застеснявшись своего внезапного порыва, заправил рубашку, но вместо того, чтобы вернуться к брошенному документу, вдруг подошёл к сваленному в углу хламу и достал тот самый проржавевший клинок, который так полюбился Мион. Встав перед зеркалом, мужчина попытался сделать пару выпадов, явно не зная, как вообще положено держать оружие; покрасовался с ним, то кладя на плечо, подобно мечу, то занося для удара; глаза его всё это время горели каким-то детским азартом, который комната видела впервые. Что-то в мужчине в тот день поменялось, и комната не могла этого не оценить. Стены её потеплели, а оконные стёкла заблестели в тихой надежде. Если даже для Шаны в жизни не всё потеряно, то что уж говорить об остальных?

Карибо заскакивал всегда по ночам, и надолго он никогда не задерживался – у него была особая цель для прихода. Становясь перед зеркалом, зверёк нашёптывал заклинания, делал пасы лапками, зажмуривая глаза и распушив шерсть; с камня на его животе в эти моменты слетали искры, и комната замирала в ожидании. Постепенно помещение начинало наполняться туманом, а отражение зверька в зеркале неуловимо менялось: вот становится выше его фигура, вот удлиняются руки и ноги, вот звериная мордочка приобретает человеческие черты… И тут слышится хлопок, по зеркалу пробегает новая трещина, а туман рассевается, как ни бывало. Карибо испускает убитый вздох и покидает комнату, едва находя силы закрыть за собой дверь. Комната скорбит вместе с ним.

Любимый гость приходил к комнате всегда под утро; она ждала его с нетерпением, поджимая ставни и шелестя страницами книг. Озимас единственный не испытывал перед комнатой никакого стеснения: он заходил внутрь, как и положено хозяину, уверенной походкой, и комната урчала, как большая кошка, ластилась к нему, искривляя пространство. Озимас тоже всегда знал, зачем приходит: он отодвигал зеркало и прикладывал руку к кругу из магических рун, начертанному на стене. Комнате нечего было скрывать от лучшего и самого близкого друга, практически отца, ведь это он когда-то подарил ей возможность мыслить; она рассказывала ему всё, что узнала за день, от стихов Маюми и жалоб Лины до огонька во взгляде Шаны и очередной неудачи Карибо. Озимас то улыбался, то хмурился её рассказам, потом кивал и благодарил за проделанную работу. Он единственный говорил с комнатой напрямую, и она это очень ценила. Друзья прощались до следующего утра, и комната ненадолго оставалась одна в ожидании визита Маюми. Нужно было внимательно себя осмотреть и избавиться от любых признаков того, что в ней успел побывать кто-то ещё – комнате было совестно обманывать друзей, но она хотела, чтобы им было комфортно, чтобы они чувствовали себя единственными и не ревновали. Она просто очень сильно их всех любила, всем своим спрятанным за зеркалом сердцем, и надеялась, что чувства эти были взаимны.