Читать книгу Забава для принцев - - Страница 3

В барском доме я во второй раз увидела Доктора. С первого взгляда я его стала бояться, хотя и не ведаю, чем он меня так напугал.

Доктор был высок, довольно молод и собой хорош. Волосы и глаза чернее ночи, да и одежда е6го была черным-черна. Барышня перед ним робела, но, видно, нравился он ей.

По молодости и по глупости я на него из-за шитья таращилась, а сама размышляла: уж больно Доктор на сельского лекаря не похож. Его на место писаря посади – поважнее будет, хоть для гонору языком и не щелкает. Да что там писарь! Рядом с ним староста простым холопом сдается. Иногда, украдкой крестясь, пыталась я Доктора на царском троне представить. Но в то время я и трон могла представить с трудом, так что выходило у меня, как картинка лубочная: посреди хором – кресло с барского дома, в нем «Дохтор» в овчинном тулупе и короне набекрень. Подумав немного, я заменила тулуп на шубу заячью – не гоже царю в тулупе. А еще, умом пораскинув, сообразила, что в хоромине царской поди морозно – попробуй такую избу протопи! – и в мечтаньях своих намотала на шею докторскую платок пуховый. И что ж? Поважнее царя вышел!

Барышня, Ольга Петровна, у пианино стояла, а Доктор Играл, и так играл, что барышне дурно делалось: на глазах слезы сверкают, а грудь едва из платья не скачет.

Я сорочку шила, и такой меня страх пронял, что сказать не могу! Как если бы Сатана на пианине этой играл. Сказала бы, как ангел небесный, да уж больно черен!

Папеньки барышни, Петра Иваныча, дома не было – в столицу отлучился – так Ольга Петровна пригласила Доктора кофею откушать. На столике между подсвечников – тарелочки с пирожными и печеньями. Тут барышня возьми и скажи:

– Что ж ты там сидишь? Иди к нам.

Я насмерть перепугалась, да подумала: барышня ко мне добра была, а тут выручить надо – наедине девице с чужим мужчиной сидеть не пристало. Села и я к столу, но разве до пирожным мне? Вспомнила, как первый раз его увидела…

Рожь жала. Колосок за колоском, сноп за снопом вязала. Тут случилось, прямо из-под ног перепелка порхнула. Рука дрогнула, серп наострен, так и рассекло. Кровь хлынула, не каплями – ручьем бежит. Мы-то, деревенские, привычны: платок – с головы, руку обвязала. Рука ноет, да не пропадать же хлебушку.

Уж зима настала, снежком замело, а рана все болит, сукровицы течет, рукой двинуть не могу – вся опухла, а около пореза совсем почернела. К Рождеству и вовсе отнялась. Поймала я петуха последнего, пошла к бабке-шептухе. Та, как увидела руку, креститься начала: «Не могу помочь, – говорит. – Руку отнимать надо». Что для меня рука? Девка молодая, работать надо, а там может, Бог даст, замуж… А она «отнять»… Да еще бабка сказала: «Дохтор объявился. Иди к нему, коль поможет, слава Богу».

Пошла… Переступила порог – так и застыла, только мурашки по спине поползли.

– Что? – спрашивает, а глазища чернющие, словно уголья, так до души и пробирают.

У меня язык отнялся, руку показываю. Он тряпицу мою с раны стащил, вдруг схватил меня за горло, да так сжал, что в глазах потемнело. Лишь свет увидала, говорит:

– Иди домой.

Смотрю, а рука-то здорова! Должно быть, я привыкла к коновалам деревенским, но избавление такое быстрое и почти безболезненное было для меня, что чудо. Казалось, Доктор может, по своему усмотрению, только взглядом излечить или убить.

А тут за одним столом, пирожные…

– Познакомьтесь, это Забавушка.

Я знала, барышня учила, надо голову склонить и тихо сказать: «Рада, сударь», но язык словно к небу прилип.

– А мы уж знакомы, верно? – Доктор улыбнулся, будто и не улыбался. – Кушай печенье, ты же хочешь.

И дальше он, слава Богу, говорил только с барышней.

Сидели мы допоздна. Ольга Петровна Доктору коньяки подливала. Если он и хмелел, заметно не было, лишь бледней и печальней делался. Одно из их разговора я забыть не смогла:

– …Что есть бессмертие, Ольга Петровна? Что есть вечная молодость? Ну, создаст ваш аптекарь или алхимик какой чудотворный эликсир, осчастливит человечество. Станет человек этаким маленьким богом… А вдруг он возьмет и решит, что жизнь – довольно мерзкая штука, и не то что вечности, мига одного страданий не стоит? И что дальше?

– Право, господин Доктор, ваши взгляды на жизнь довольно мрачны! Простите, мне неловко вас все время Доктором называть, но вы так и не открыли никому своего имени.

– Понимаю. Со стороны мужчины это, по меньшей мере, невежливо. Но я оставил свое имя на родине.

– Это верно, что вы в изгнании?

Доктор усмехнулся:

– Можно и так сказать… В добровольном изгнании…

Ольга Петровна мечтательно подняла глаза:

– Должно быть, у вас замечательная история. Если бы вы рассказали хоть немного о себе…

– В том-то все и дело. Избавить себя от прошлого можно тремя способами: отречься от своего имени, отречься от своей сути или разом – от имени и сути. Я человек слабый и выбрал первый, самый легкий способ.

Я, и без того напуганная, после слов этих заумных и вовсе со страху чуть не померла. А в голове все одна мысль крутилась: «Ведомо, откуда изгнали! Из Царствия Небесного тебя, Сатана этакая, попросили!» Лукавый – он ушлый. Засуетилась, собираясь домой, от греха подальше.

– Ольга Петровна, поздно уже, пожалуй, и я пойду, заодно Забаву проведу. Ночь темная, холодно. Мало что случается, не дай Бог, волки из лесу забредут.

Сердце мое оборвалось. Уж лучше волков стая, чем с доктором посреди ночи одной!

Яркая луна голубила сугробы, жестко скрипел под ногами снег. Доктор молчал, да я и не напрашивалась на разговоры. Лишь показалась моя избушка, задрала подол повыше и одним махом сиганула через снежный сугроб. Влетела в калитку, лишь в горнице оказавшись, отдышалась. Выглянула в оконце – Доктора на дороге уже не было, словно сквозь землю сгинул.

Изба за день выстыла. Разожгла я печку, сухой хворост мигом занялся. Помолилась Богу и спать собралась, но тут Волчок, собака моя дворовая, точно рассудком повредился, лаять начал, да так страшно, до хрипоты, до визга. Глянула в окошко – стоит у калитки женщина, должно быть хворая. Шатается, едва не падая.

Выскочила во двор, подбежала к ней и обомлела – это ж Варюшка моя вернулась! Подхватила я ее и в дом повела. Села Варюшка на лавку, сама вся расхристанная. Улыбнулась, а губя-то в кровь искусанные.

– Выросла как, Забавушка, и не узнать… – шепнула едва слышно да тут же чувств лишилась.

Уложила я ее, шубу расстегнула, чтоб дышалось легче. Смотрю, платье на Варюшке барское: желтое, в оборочках с шитьем золоченым. Денег, поди, громадных стоит… А живот-то, живот! Горой! На сносях моя Варюшка, вот-вот родить должна. Стою, как дура, и что делать не знаю. Венчанная она? Господи, что люди скажут?! И тут зло меня взяло – кто я, чтобы сестру сою судить? Вернулась, слава Богу, не у чужих ведь людей.

Кинулась я в сени, принесла кружку воды, в лицо Варюшке побрызгала. Она глаза открыла, на меня смотрит, а не видит. Вдруг закричала страшно, говорить принялась, да все не по-русски. А живот у нее так и прыгает. Она его рукой поглаживает и все говорит, говорит, а то застонет жалобно, точно дитя малое. Лицо у Варюшки белее мела сделалось, по лбу пот покатился, и тут она умолкла. Стала я тулуп натягивать, за помощью бежать.

– Забава… Забава…

Бросилась к ней, склонилась.

– Забава, не зови никого… Не надо… – шепчет.

Уронила я руки, слезы сами из глаз покатились. Делать-то что? Я ж сроду не знала, как детей принимать.

Поставила в печь чугунок с водой – ребеночка обмыть. Села и жду. Пот с лица Варюшки платочком мокрым вытираю – хоть какое облегчение. А ей все хуже и хуже. Бредить начала, стонет, мечется. У меня сердце кровью обливается. Не выдержала, схватила тулуп и бегом на другой край села. Тут уж не до страхов.

Ворвалась в избу к Доктору. Он меня увидал, из-за стола встал и так побледнел, словно знал, о чем сказать хочу. Ждет, а я слова молвить не могу. Слезы по щекам катятся, трясти меня начало будто в лихорадке. Доктор меня за плечи взял, в лицо смотрит:

– Что, Забава?.. Что?..

– Варюша… – шепчу, а сама плачу, выплакаться не могу.

Доктор сумку свою схватил, меня за руку и, как был – простоволосый, без шубы, – на улицу. Я едва не задохнулась от слез и от бега.

В избу я следом за Доктором забежала, а он на пороге остановился да как зарычит, словно зверь раненный.

Выглянула я из-за его спины: лежит моя Варюшка мертвая. Платье порвано, живот порван, и, все в крови, копошится на ней чудище… Тут темно стало…