Читать книгу Тихий дар - Группа авторов - Страница 2

Грузовик с мебелью петлял по узкой дороге, будто пытался убежать от собственных фар. Шарлотта прижала лоб к холодному стеклу, наблюдая, как туман цепляется за верхушки сосен, словно седые руки, тянущиеся к небу. Воздух за окном был густым, как суп-пюре, и каждый вдох казался попыткой проглотить вату. Запах хвои смешивался с ароматом кленового сиропа из термоса, который Эвелин упорно пыталась ей вручить последние два часа.

– Ну хоть глянь вокруг! – мать жестом обозначила пейзаж за окном, и её браслеты звякнули, будто кандалы. – Воздух чистый, природа… Никакого смога, никакой суеты. Ты же сама хотела перемен.

– Почему мы переезжаем именно сюда? – спросила она, не отрывая взгляда от леса.

Эвелин стиснула руль. В зеркале заднего вида Шарлотта заметила, как дрогнули её накрашенные губы.

– Скоро узнаешь… – ответила мать, слишком быстро, словно отрепетировала фразу.

Шарлотта фыркнула, тыкая в экран телефона. «Скоро» – любимое слово матери. «Скоро всё наладится», «Скоро папа вернётся». Но прошло уже три года с тех пор, как Эвелин, рыдая, сообщила, что он ушёл к другой. «Он даже не попрощался с тобой, Чарли. Просто стёр нас из жизни». На дисплее застыла надпись: «Нет сети». Пятнадцать непрочитанных сообщений от друзей из Монреаля – последние ниточки, связывающие её с жизнью, которая теперь казалась сном.

– Здесь даже птицы, наверное, на азбуке Морзе чирикают, – пробормотала она, глядя, как ворона на ветке раскрывает клюв в беззвучном карканье.

Эвелин стиснула руль так, что костяшки пальцев побелели. Её идеально подведенные глаза сузились – знакомая гримаса, означающая: «Не порть момент». Шарлотта отвернулась. «Моменты» матери всегда напоминали декорации из плохой пьесы: фальшивые улыбки, натянутые разговоры за завтраком, будто развод – это просто досадная опечатка в её биографии. Но Шарлотта видела, как Эвелин плакала в ванной, приглушая рыдания жужжанием фена. Слышала, как она шептала в телефон: «Он обещал…».

Грузовик свернул на Maple Lane. Брусчатка, потрескавшаяся от времени, заставила зубы стучать в такт, словно скелет из шкафа отбивал морзянку. По обеим сторонам выстроились двухэтажные дома в викторианском стиле: резные ставни с облупившейся краской, флюгеры в виде воронов, чьи клювы указывали на кладбищенский холм, почтовые ящики, проржавевшие до дыр, как старые гробы. На крыльце аптеки сидел старик в клетчатом кепи и курил трубку. Дым вился вокруг его головы, образуя кольца, похожие на нули – будто он выдыхал тайны, которые никто не хотел слушать. Он помахал им, словно ждал именно их.

– Добро пожаловать в музей восковых фигур, – пробормотала Шарлотта, чувствуя, как мурашки побежали по спине.

Дом был таким, каким его описывали в объявлении: «Очаровательный викторианский особняк с историческим шармом». На практике – покосившиеся ставни, трещина в форме молнии на входной двери, будто кто-то ударил топором в сердце дома, и флюгер, скрипевший, как кости старика, который не мог найти покой. Воздух пахнул плесенью и чем-то сладковато-гнилым – словно под полом гнил гигантский плод.

– Взгляни на эти витражи! – Эвелин ткнула пальцем в окно с изображением совы, чьи стеклянные глаза сверкали в солнечном свете. Желто-синие блики танцевали на полу, превращая паркет в калейдоскоп из теней.– Здесь же настоящая…

– Плесень? – Шарлотта пнула ногой горшок с засохшими розами. – Или грибок? Тут даже воздух кашляет.

Мать проигнорировала её, направляясь к лестнице. Ступени скрипели под ногами, будто предупреждая: «Уходи, пока не поздно». На стене висели портреты прежних хозяев – семейство в черных одеждах, лица бледные, глаза пустые. На последней картине девочка лет семи держала куклу без головы.

Комната на втором этаже оказалась просторной, но душной, словно её годами не проветривали. Балдахин над кроватью напоминал паутину, сплетенную гигантским пауком, а обои с выцветшими розами отслаивались, обнажая чёрные пятна сырости, похожие на лица. Шарлотта бросила рюкзак на пол, и пыль взметнулась в воздух, заставляя её чихнуть.

– Ужин через час! – крикнула снизу Эвелин, и её голос эхом отразился от стен, будто дом повторил слова на забытом языке.

Шарлотта не ответила. Её внимание привлекло пятно у ковра – липкое, солоноватое на вкус, когда она коснулась пальцем. Морская вода? Но до океана сотни миль. Она потянулась к окну, чтобы проветрить комнату, и замерла: на внешней стороне стекла виднелись царапины – тонкие, как ногти, будто кто-то годами скребся, просясь внутрь.

Ночь в Шэдоувейл-Хейвене оказалась громче Монреаля. Вой ветра в трубах, скрип половиц – в шаги за дверью, а тишина между звуками наполнялась шепотом…

«Шёпот?»

Шарлотта вскочила на кровати. Лунный свет пробивался сквозь шторы, окрашивая комнату в сизые тона. На подоконнике, за стеклом, виднелся мокрый след – отпечаток маленькой босой ноги.

– Кто здесь? – её голос дрогнул.

Тень метнулась за окном. Шарлотта рванула штору. Во дворе, под старым кедром, стояла девочка лет семи. Вода стекала с её платья, образуя лужу у корней, а волосы, слипшиеся от тины, капали на землю, словно чёрные слезы.

– Эй! – Шарлотта распахнула окно. Холодный воздух ударил в лицо, неся запах гниющих водорослей и металла. – Ты… потерялась?

Девочка подняла голову. Глаза – пустые, как у куклы, без зрачков, без жизни – уставились на неё. Пальцы с синюшными ногтями сжали ракушку, её острые края впивались в ладонь, но крови не было. Только вода, капающая на землю.

– Ты… – начала Шарлотта, но девочка растворилась, словно её стёр ластик из мира живых. На земле осталась лишь лужа да ракушка, блестевшая в лунном свете, как глаз чудовища.

– Ты плохо спала? – Эвелин поставила перед дочерью тарелку с блинчиками следующим утром. Кленовый сироп стекал по краям, будто кровь, а масло пузырилось, словно живая плоть.

Шарлотта ковыряла вилкой еду, превращая блин в решето. Солнце, пробивавшееся сквозь грязные окна, рисовало на столе полосы, похожие на тюремные решетки.

– В доме кто-то есть.

– Крысы? – мать нахмурилась. – Вызвать дезинфектора?

– Нет. Девочка. Мокрая, будто из воды.

Эвелин замерла. Ложка в её руке задрожала, оставляя капли кофе на скатерти, которые растекались, как чернильные кляксы.

– Стресс от переезда… Я записала тебя к доктору Доновану. Он…

– К психиатру? – Шарлотта вскочила, опрокидывая стул. Звук падения гулко отразился в пустом доме. – Я не сумасшедшая!

– Но галлюцинации…

– Это не галлюцинации! – она выбежала из кухни, хлопнув дверью так, что с полки упала фарфоровая собачка – подарок отца. Голова фигурки откололась и покатилась под диван, словно прячась.

Вернувшись в комнату, Шарлотта нашла ракушку на подоконнике. Та самая – с острыми краями и перламутровым блеском внутри, словно в ней застыл лунный свет. Она повертела её в руках, и вдруг…

Всплеск. Холод. Тьма.

В ушах зазвенело, как будто кто-то ударил в колокол под водой. Перед глазами промелькнули обрывки: озеро, покрытое рябью, как кожа древнего ящера. Лодка, болтающаяся на волнах. Детские руки, цепляющиеся за борт, ногти впиваются в дерево, оставляя кровавые полосы. Где-то вдали – колокол. Его звон режет тишину, сливаясь с криком: «Анна!». А потом голос, глухой, как из-под земли: «Камень теней…» – словосочетание повторялось, как заезженная пластинка, пока всё не поглотила черная вода.

Шарлотта уронила ракушку. Сердце колотилось, как пойманная птица. На полу, там, где упал предмет, осталось мокрое пятно в форме слезы.

– Кто ты? – прошептала она, но ответом стал лишь скрип флюгера, теперь звучавший как смех.

За обедом Эвелин настаивала на «ознакомительной прогулке». Шарлотта сначала сопротивлялась, но внезапно поняла, что лучше сойти с ума на улице, чем в четырёх стенах этого дома-гроба.

Девушка шаркала ногами по тротуару, наблюдая, как туман цепляется за шпили церкви Святой Виктории. Здание напоминало гигантскую надгробную плиту, а над входом висел колокол с трещиной – точно такой же, как в её видении. Ржавый крест на куполе был перекошен, будто церковь кланялась в сторону кладбища.

– Здесь есть кафе, – мать тронула её локоть, будто боялась, что дочь растворится, как ночная гостья. – Говорят, делают потрясающий капучино с корицей.

– С корицей или с оправданиями? – Шарлотта дернула плечом, освобождаясь. – Как папа, когда приносил тебе кофе после «рабочих ужинов»?

Эвелин застыла. Её пальцы сжали шов на рукаве пальто – привычный жест, когда речь заходила об отце. Шарлотта видела этот шов в лупу: нитки были перешиты трижды.

– Он… – начала она, но Шарлотта перебила:

– Он «устал»? «Заблудился»? Или как там вы с терапевтом это называете?

– Он предал нас, – резко выдохнула мать, и её голос сорвался в шепот. – Трижды. С коллегой, с массажисткой, с… не важно. Но я не хочу, чтобы ты…

– Думала, что все мужчины сволочи? – Шарлотта засмеялась, и звук вышел горьким, как полынь. – Уже поздно.

На площади они столкнулись с пожилой дамой в платье с рюшами, которые когда-то были белыми, а теперь напоминали пожелтевшие лепестки. Женщина протянула Эвелин корзинку с яблоками. Плоды были глянцевыми, как восковые муляжи. – Новые жители? – её голос звучал, как скрип качелей на ржавых цепях. – Добро пожаловать в Шэдоувейл-Хейвен. Здесь всё… особенное.

– Спасибо, – Эвелин улыбнулась, взяв яблоко. Когда они отошли, она прошептала: – Видишь? Люди тут добрые.

– Ага, – Шарлотта показала на обратную сторону плода. Червоточина извивалась к центру, как змея, а под кожурой что-то шевелилось. – Только снаружи гниль не видна.

На обратном пути они прошли мимо кладбища. Ворота скрипели, будто приглашая в гости, а на одной из могил Шарлотта заметила игрушечного медвежонка. Лента на его шее выцвела, но надпись можно было разобрать: «Анне, ХХХХ-ХХХХ. Любимой дочери». Рядом валялась ракушка, точь-в-точь как та, что теперь лежала в её кармане.

– Анна… – пробормотала она, вспоминая крик из видения.

– Что? – Эвелин насторожилась, и её взгляд метнулся к могиле.

– Ничего.

Перед сном Шарлотта нашла в ящике комода старую фотографию: отец обнимал её на пляже, шестилетнюю, в платье с ракушками. На обороте почерком матери: «Монреаль, 2010. Последнее лето».

Она разорвала снимок, но не выбросила обрывки. Спрятала под матрас, как зарок: не стать ни Эвелин с её гневом, ни отцом с его сладкой ложью. А когда легла, услышала, как по стене за шкафом заскреблось что-то мокрое.

– Я тебя видела, – прошептала Шарлотта в темноту. – Что тебе нужно?

В ответ запел колокол на церкви. И смех – детский, мокрый, полный тоски.