Читать книгу Наковальня Мироздания. Том 1 - - Страница 1

Дым.

Он въелся во всё. В обугленные балки, что торчали из груд щебня, как рёбра исполинского скелета. В потрескавшиеся, почерневшие камни мостовой, когда-то отполированные тысячами ног. В редкие клочья обгоревшей ткани, что ветер гонял по пустынным улицам, словно похоронные флаги. И, глубже всего, в лёгкие Кая. Каждый вдох был лезвием – колючим, едким, напоминанием. Напоминанием о конце. О конце Эмберхольма. О конце всего, что он знал.

Город был мертв. Не просто разрушен – выжжен дотла, стёрт с лица земли с методичной, божественной жестокостью. Кай стоял посреди того, что когда-то было Центральной площадью, и чувствовал пустоту, гулкую и ледяную, внутри себя. Пустоту, которую не мог заполнить даже всепоглощающий гнев. Он был похож на одну из этих балок – обугленный остов, лишенный плоти, души, смысла. Его руки, когда-то сильные и умелые, привыкшие чувствовать вес молота и податливость раскалённого металла, безвольно висели по швам, сжатые в грязные кулаки. На ссадинах и старых шрамах засохла чужая кровь – или его собственная? Он уже не помнил. Не хотел помнить.

Ветер завывал в развалинах Храма Семи Обликов, пролетая сквозь пустые глазницы витражей. Когда-то это было величественное здание из светлого песчаника, его шпили устремлялись в небо, а внутри горели тысячи свечей, и воздух гудел от молитв и песнопений. Теперь – груда оплавленного камня. Лишь одна стена устояла, и на ней, как кощунственный манифест, сиял огромный символ: идеальный круг, пересеченный семью прямыми линиями, сходящимися в центре. Знак Хеластрона. Знак Порядка, наведенного огнем и сталью.

Кай плюнул на обугленную землю у подножия стены. Слюна смешалась с пеплом, образовав грязную каплю. Порядок. Они назвали это порядком. Уничтожение целого города. Убийство тысяч. Его жены… Его дочки…

Имя Айлин пронеслось в его сознании, как раскалённая игла, и он сглотнул ком, подступивший к горлу. Не сейчас. Не здесь. Он не позволит боли сломить себя. Пока. Боль была топливом. Гнев – единственным компасом в этом море пепла. Он повернулся от мерзостного символа и пошёл, не разбирая дороги, ноги вязли в серой пыли, поднимая мелкие вихри смерти.

Он шел мимо домов, вернее, того, что от них осталось. Вот остов аптеки – там старая Майра всегда могла найти нужную травку или мазь, а её внучок Томми вечно крутился под ногами, выпрашивая леденец. Теперь скрюченный железный каркас да обгоревшие склянки, слипшиеся в стеклянную пасту. Вот пекарня Олафа – по утрам весь квартал будил дивный аромат свежего хлеба. Теперь – гора черепков и обугленное пятно печи. Вот мастерская краснодеревщика Элрика – резные ставни, всегда открытые, демонстрировавшие его искусство. Теперь ставни – щепки, а среди обломков валялись обгоревшие ножки стульев, похожие на кости птицы.

Кай остановился у того, что раньше было фонтаном. Каменная нимфа, когда-то изящно изливавшая воду из кувшина, теперь лежала разбитая, её лицо снесено, торс почернел. Бассейн был забит мусором и покрыт зловонной плёнкой. Он присел на корточки, машинально проводя рукой по холодному, шершавому камню. Здесь, у этого фонтана, он впервые поцеловал Лису. Солнечный день, смех детей, плеск воды. Она засмущалась, покраснела, а потом бросила ему в лицо горсть воды. Он зарычал, схватил её за талию, закружил… Айлин, тогда ещё малышка, визжала от восторга, хлопая в ладошки.

Лиса. Имя обожгло сильнее дыма. Её образ встал перед глазами с пугающей ясностью: каштановые волосы, собранные в небрежный узел, веснушки на носу, глаза цвета лесного ореха, всегда теплые, всегда живые. Её руки, сильные от работы в саду, но нежные, когда она гладила его по щеке или прижимала к себе Айлин. Её голос, низкий, чуть хрипловатый, певший колыбельные дочери или спорящий с ним о цене на железо.

Они не нашли их тел. Только обугленный остов их дома. И маленькую, наполовину расплавленную фарфоровую куклу Айлин, которую он подарил ей на прошлое Солнцестояние. Он нашел её в пепле, случайно наступил. Звук хрустнувшего фарфора до сих пор отдавался в его костях. Он подобрал обломок – личико куклы, один глаз уцелел, смотрел на него с немым укором. Он носил этот обломок в кармане. Амулет боли. Напоминание.

Встал резко, чуть не потеряв равновесие. Голова закружилась. Он не ел… сколько? Два дня? Три? Пища вызывала отвращение. Вода из редких, не отравленных трупов колодцев была горькой от пепла. Сон приносил кошмары: рёв небесных труб, ослепительные вспышки света, падающие дома, крики… всегда крики. Лисы. Айлин. Соседей. Его собственный.

Он потёр лицо ладонями, стараясь стереть видения. Кожа под пальцами была шершавой, покрытой копотью и засохшей грязью. Он не мылся со дня… со дня этого. Зачем? Кому он должен был нравиться? Призракам?

Его ноги сами понесли его в сторону Кузнечного квартала. Туда, где был его дом. Его кузня. Его прошлая жизнь.

Часть 2: Тень Кузнеца

Путь через разрушенный город был полем боя с памятью. Каждый угол, каждый уцелевший фрагмент стены, каждый знакомый контур холма на горизонте – всё вызывало приступы острой, режущей ностальгии, сменявшейся волнами гнева, такого густого, что им можно было дышать. Он миновал обвалившуюся арку, что вела в квартал ремесленников. Когда-то здесь висела вывеска с молотом и наковальней – символ гильдии. Теперь арка была полуразрушена, а под ней валялось тело. Не свежее. Уже раздутое, облепленное мухами. Кай не остановился, не всмотрелся. Смерть стала обыденностью. Фоном.

Кузнечный квартал пострадал особенно. Здесь были склады угля, железа, масла для закалки. Когда упали Небесные Молоты Хеластрона, всё это вспыхнуло как порох. Теперь квартал представлял собой лунный пейзаж: глубокие воронки, заполненные застывшей, пузыристой лавой черного и багрового цветов; оплавленные груды металлолома, бывшего когда-то инструментами, станками, заготовками; острые, как ножи, осколки каменных фундаментов. Воздух здесь всё ещё был горячим у земли и пах серой и горелой плотью.

Кай шёл, автоматически обходя самые опасные места, где земля могла провалиться в подвалы, набитые раскаленными углями. Его кузня стояла чуть в стороне, у подножия невысокого холма. Вернее, то, что от неё осталось. Стены сложенной из добротного камня кузни частично устояли, но крыша рухнула вовнутрь. Большая наковальня, его верная подруга, весом в пять пудов, лежала перевернутой, наполовину погрузившись в застывшую массу шлака и расплавленного кирпича. Горн был разворочен, кирпичи разбросаны, мехи искалечены и обуглены.

Он переступил через груду обломков, вошёл под уцелевший кусок кровли. Здесь пахло иначе. Не только гарью и смертью. Здесь пахло железом. Памятью. Потом. Здесь был его мир. Мир жара, ударов, точных движений и рождающейся формы из бесформенной заготовки. Здесь он чувствовал себя богом. Маленьким, своим, земным богом, творящим полезные вещи.

Он подошёл к наковальне, коснулся её холодной, шершавой поверхности. Когда-то она звенела под его ударами, пела. Теперь молчала. Как и он. Его взгляд упал на угол, где стоял его верстак. От верстака остались лишь обгоревшие ножки и груда пепла – там были его эскизы, записи, счета, зарисовки новой решётки для сада Лисы… Всё обратилось в прах.

Сада… Он вышел из развалин кузни, обогнул их. Там, за невысокой каменной стеной, должен был быть их сад. Лиса выращивала овощи, травы, цветы. Айлин любила бегать там между грядок, пугая жуков. Теперь… Теперь была лишь выжженная земля, покрытая толстым слоем пепла и шлака. Ни травинки. Ни листочка. Лишь пара обугленных пней от яблонь. И тишина. Гнетущая, мертвая тишина.

Кай опустился на колени посреди этого пепелища былой жизни. Он взял в горсть пепел. Он был холодным, безжизненным. Он просыпался сквозь пальцы, как время. Как его счастье. Глухой стон вырвался из его груди. Потом ещё один. Он сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь физической болью заглушить невыносимую боль внутри. Слёзы? Нет. Он выплакал всё в первые дни. Теперь осталась только сухая, выжигающая ярость. Ярость, требовавшая действия. Отмщения. Но как? Как смертный может отомстить богу? Хеластрону? Верховному? Тому, чья воля была законом для небес и земли? Чьи Небесные Стражи в сияющих доспехах сметали целые города, как пыль?

Бессилие обрушилось на него с новой силой. Он ударил кулаком по земле. Песок и пепел взметнулись вверх. Это было жалко. Ничтожно. Он был никем. Пылинкой. Пепелинкой. Как всё вокруг.

Часть 3: Кровь на Священных Камнях

Он не знал, сколько просидел так. Солнце, пробиваясь сквозь вечную пелену дыма, стоявшего над руинами, сместилось к западу, отбрасывая длинные, уродливые тени от развалин. Холод пробирался под потрёпанную кожаную куртку. Нужно было двигаться. Найти укрытие на ночь. Опасность подстерегала не только в памяти. Мародеры, отбросы, выжившие, потерявшие человеческий облик отчаяния и голода, рыскали по руинам. Дикие псы, почуявшие пир, сбивались в стаи. И были слухи… Слухи о том, что слуги Порядка возвращаются. Зачищать. Уничтожать свидетелей. Уничтожать саму память об Эмберхольме.

Кай встал, кости скрипели. Он потянулся, стараясь разогнать одеревенелость. Взгляд его упал на холм позади кузни. Там, на склоне, среди валунов и чахлого кустарника, даже до катастрофы мало кто ходил. Но Кай знал тропу. Он знал, что там, почти у вершины, спрятано в расщелине скалы небольшое капище. Очень древнее. Заброшенное. Посвященное… Он напряг память. Да. Игнариусу. Богу Огня и Кузнечного Дела. Покровителю ремесленников и тех, кто смеет творить, изменять материю. Его культ был запрещен Хеластроном за "поощрение хаотичного изменения устоявшегося". Святилища разрушены, жрецы изгнаны или казнены. Это капище уцелело лишь благодаря своей недоступности и заброшенности.

Старый кузнец Гарт, у которого Кай учился азам мастерства в юности, тайком водил его туда раз в год, в день Летнего Солнцестояния. "Чтобы искра настоящего мастерства не угасла, парень, – говорил он, хитро подмигивая. – Игнариус – не как эти новые, вылощенные божки. Он знает цену огню и удару. Цену созидания через разрушение старого". Гарт давно умер. От старости, к счастью. Он не увидел гибели своего города.

Кай никогда не был особо набожен. Но сейчас… Сейчас мысль о том заброшенном месте, о символе запретного бога огня и созидания (пусть и через разрушение), вызвала странный трепет. Ирония? Насмешка судьбы? Город разрушен огнём богов, а он идет к святилищу бога Огня? Но он пошёл. Не из веры. Из отчаяния. Из потребности куда-то идти. Из смутной, безумной надежды, что там, среди древних камней, он найдёт… что? Ответ? Оружие? Или просто место, чтобы выспаться без кошмаров?

Тропа была едва различима, завалена камнями, сброшенными взрывами. Он карабкался вверх, цепляясь руками за холодный камень, чувствуя, как дрожат от усталости мышцы. Воздух становился чуть чище, запах гари слабел, заменяясь запахом хвои и влажного камня. Он достиг расщелины – узкого прохода между двумя скальными плитами, покрытыми мхом. Внутри было темно и прохладно. Он протиснулся внутрь.

Пространство было небольшим, размером с его бывшую кузню. Свет проникал сверху, через трещину в скальном своде, освещая центр. Там стоял грубый каменный алтарь, покрытый вековой пылью и птичьим пометом. За ним на скале был высечен барельеф. Силуэт мощной фигуры с молотом, поднятым для удара. Лицо стерто временем или руками ревностных слуг Порядка. Но поза, сама энергия изображения говорили о силе, ярости, готовности к действию. О созидании через разрушение. Это был Игнариус.

Кай стоял, глядя на барельеф. Ничего. Ничего, кроме тишины и холода камня. Никакого откровения. Никакой искры. Только пыль веков и его собственная, всепоглощающая пустота. Он глупо пришел сюда. Надеялся на… на что? На чудо? Чудес не бывает. Бывают только боги, и они – чудовища.

Он повернулся, чтобы уйти. И его нога задела что-то металлическое, полузасыпанное в углу, под грудой осыпавшейся породы. Что-то небольшое, но необычно тяжелое. Он наклонился, разгрёб камни руками. Это был обломок. Казалось бы, кусок обычного железа, покрытый ржавчиной и копотью. Но его форма… Она была странной. Неправильной, но в этой неправильности чувствовался замысел. Как будто часть чего-то большего. И металл… Кай, как кузнец, знал металлы. Он взял обломок в руку. Он был холодным, но необычно плотным. Тяжелее, чем должно быть для такого размера. И под слоем грязи и ржавчины, на одном сломе, угадывалась сложная фактура – не литьё, не ковка в привычном смысле. Что-то иное. И были символы. Едва различимые, словно впаянные в саму структуру металла. Не идеальные линии Хеластрона. Что-то древнее, угловатое, напоминающее языки пламени или удары молота.

Он вытер обломок о штанину. Символы проступили чуть чётче. Один из них… Он его где-то видел. В старых книгах Гарта? В легендах? Символ Огня. Но не просто огня. Первородного. Сердца Пламени. Знак Игнариуса.

Сердце Кая учащенно забилось. Он не верил в знаки. Но этот кусок металла… Он был нездешним. Древним. И он лежал здесь, в святилище Бога Кузнецов, в день, когда Кай, кузнец, пришел сюда в отчаянии. Совпадение? Возможно. Но это было что-то. Первое "что-то" за долгие дни кромешного ада.

Он сжал обломок в кулаке. Холодный металл впился в ладонь. Боль была реальной. Осязаемой. Как и тяжесть артефакта. Как и символы под его пальцами. В груди, рядом с ледяной пустотой, тлел крошечный уголек. Не надежды. Нет. Надежда была для дураков. Это был уголек ярости. Направленной ярости. Он нашел символ врага. Хеластрона. И нашел символ… чего? Силы? Противовеса? Не важно. Он нашел ключ. Пусть ржавый, пусть обломок. Но ключ.

Он вышел из капища. Солнце клонилось к закату, окрашивая дымовую завесу в кроваво-багровые тона. Город-труп внизу тонул в сиреневых сумерках. Кай стоял на краю скалы, сжимая в руке холодный металл древнего артефакта. Ветер трепал его грязные волосы. В глазах, сухих и горящих, не было слёз. Была только решимость, холодная и острая, как лезвие.

Он посмотрел на запад, туда, где, как он знал из карт и легенд, возвышались Пики Вечного Дыма. Говорили, там, в самой высокой точке, среди огня и камня, когда-то находилось Великое Святилище Игнариуса. Место его силы. Место, откуда он был низвергнут. Если где-то и остались следы запретного бога, его наследие, его… сила… то только там.

Кай повернулся спиной к умирающему солнцу и руинам своего прошлого. Его взгляд был устремлен в темнеющие горы. Путь будет долгим. Опасным. Вероятно, смертельным. Но это был путь. Первый шаг за пределы пепла.

Он спустился с холма, направляясь к развалинам кузни, чтобы собрать жалкие остатки припасов – потрёпанный рюкзак, обрывок одеяла, нож с выщербленным лезвием, флягу. И обломок. Всегда обломок.

Ночь спускалась на Эмберхольм, неся с собой не тишину, а новые звуки: вой голодных псов, отдаленные крики, скрежет металла о камень – мародеры активизировались. Кай устроился в наименее разрушенном углу своей бывшей кузни, под прикрытием уцелевшей стены и груды обломков. Он развел крошечный, почти бездымный костерок из сухих щепок, найденных по дороге. Пламя было жалким, но оно давало немного тепла и отгоняло мрак. Он съел жесткий сухарь, запил глотком горьковатой воды из фляги. На вкус – пепел.

Достал обломок. В свете огня символы казались глубже, загадочнее. Он водил пальцем по неровным линиям. Что это было? Доспех? Оружие? Часть ритуального предмета? Ключ? Легенды о Игнариусе были скудны и искажены запретами. Говорили, он был могуч и беспощаден в своей страсти к творчеству. Что он выковал первые звезды на своей небесной наковальне. Что его Молот мог переплавлять саму реальность. Что другие боги, во главе с Хеластроном, боялись его мощи и непредсказуемости, его стремления "улучшать" даже совершенное. Они объединились, предали его, низвергли в бездну, а его святилища уничтожили.

Предательство. Кай понимал это чувство. Хеластрон предал не только Игнариуса. Он предал всех смертных. Своих подданных. Обещав Порядок и Благо, он обрушил на них Молот Разрушения. За что? За непокорность? За то, что Эмберхольм отказался платить непомерную дань? За то, что его правитель осмелился усомниться в "божественной мудрости" Верховного? Неважно. Причина была лишь предлогом. Суть была в демонстрации силы. В утверждении абсолютного контроля. В страхе.

Кай сжал обломок так, что костяшки пальцев побелели. Холод металла проникал в кожу. "Созидание через разрушение, – прошептал он, глядя на слабое пламя костра. – Ты разрушил мою жизнь, Хеластрон. Мою любовь. Мой город. Теперь я разрушу тебя. Твой порядок. Твой трон. Клянусь…" Он не закончил. Клятвы были пустым звуком. Нужны были дела. Сталь. Огонь. И сила. Сила, которую он, возможно, сможет найти там, в горах, среди дыма и древних камней.

Он сунул обломок во внутренний карман куртки, почувствовав его холодную тяжесть у сердца. Потом пнул костерок, затушив огонь. Темнота сомкнулась вокруг. Но теперь это была не просто тьма. Это была тьма перед рассветом. Перед долгим, кровавым путем. Путем Богоборца.

Часть 4: Ночные Гости и Утренняя Решимость

Тишину ночи прорезал отдаленный, протяжный вой. Не псовый. Человеческий. Полный боли и безумия. Потом – короткий, отчаянный крик, оборвавшийся металлическим лязгом. Мародеры нашли добычу. Или добыча нашла могилу.

Кай не шевелился, прижавшись спиной к холодному камню стены. Его нож был наготове. Он слышал шаги – небрежные, громкие, сопровождаемые грубым смехом и перебранкой. Группа. Трое, может, четверо. Шли по Центральной улице, по направлению к Кузнечному кварталу. Искали спящих, слабых, наживу.

"Слышь, Грак, тут воняет железом! Должно, кузня была!" – прохрипел хриплый голос совсем недалеко.

"Тоже мне, сокровища, – фыркнул другой. – Ржавое говно. Искал бы лучше еду. Или баб. Живых баб!"

"Мертвая тоже сойдет, коли очень припрет, – засмеялся третий, мерзким, булькающим смехом. – Лишь бы тепленькая!"

Шаги приблизились к развалинам кузни. Кай затаил дыхание. Его укрытие было хорошим, но если они начнут копаться в обломках…

"О! А тут что? – послышался возглас. – Угол целый! Костёр пахнет! Кто-то тут есть!"

Луч слабого фонаря (вероятно, снятого с убитого стража или найденного в развалинах) прорезал темноту, скользнул по обломкам, осветил уцелевший угол. Кай прижался к стене, сливаясь с тенью. Луч прошел мимо.

"Придурок, Барук, – рявкнул хриплый голос (Грак?). – Никого. Мышь сдохшая, может. Пойдем дальше. На площади пару домишек целых стоит, там, глядишь, припасы остались. Или тепленькое местечко поспать".

"Да ну его, – проворчал Барук. – Холодрыга. Давай хоть костерок разожжем здесь, погреемся. Чутье у меня, тут кто-то есть!" Он упрямо направил луч обратно, начал водить им по углам.

Кай понял – ждать нельзя. Если они разведут костер, его найдут. Или он задохнется от дыма. Трое против одного. Не лучшие шансы. Но шанс на неожиданность был.

Он выбрал момент, когда луч был отвёрнут. Молниеносным движением он поднял с земли пригоршню мелкого щебня и швырнул его в сторону, противоположную своему укрытию, в темноту за кучей обломков.

"Ш-ш-шшш!" Щебень рассыпался с громким шорохом.

"Там!" – заорал Барук, разворачивая фонарь.

"Кто там? Выходи!" – рявкнул Грак, выхватывая что-то тяжелое – вероятно, дубину или обломок трубы.

В момент, когда все внимание было приковано к шуму, Кай выскочил из своей ниши. Не нападая. Он рванул в сторону выхода, к узкому проходу между кузней и каменной оградой сада.

"Ага! Бежит! Держи его!" – завопил третий мародер.

Кая осветил луч фонаря. Он услышал тяжёлое топот ног за спиной. Прыжок через груду кирпичей. Резкий поворот за угол. И тут же – удар дубиной по воздуху там, где он был мгновение назад. Грак промахнулся, закряхтел от усилия.

Кай не бежал наугад. Он знал эту местность как свои пять пальцев. Он нырнул под низко нависающий, полуразрушенный козырёк бывшего склада, выскочил с другой стороны, оказавшись на открытом пространстве перед спуском в низину. Позади него слышалось тяжелое дыхание и ругань преследователей. Их было трое: Грак – здоровенный детина с дубиной; Барук – тощий, с фонарем и ножом; третий – коренастый, с окровавленным топориком в руке.

"Обойди! Отрежь!" – крикнул Грак коренастому.

Тот кивнул, рванул вправо, пытаясь зайти Каю наперерез. Барук бежал прямо за Каем, светя фонарем ему в спину.

Кай резко остановился, развернулся лицом к Баруку. Тот, не ожидая, чуть не налетел на него, ослепленный собственным фонарем, направленным Каю в лицо. В этот момент Кай действовал. Левой рукой он резко дернул фонарь вниз и в сторону, вырывая его у растерявшегося Барука. Правой, с ножом, нанес короткий, точный удар под ребра, туда, где нет доспехов, где только кожа да мышцы. Удар в печень. Молниеносный. Смертельный для боя.

Барук ахнул, больше от неожиданности, чем от боли. Фонарь выпал из его рук, покатился по земле, освещая его широко раскрытые глаза и перекошенное лицо. Он схватился за живот, изо рта хлынула пена с кровью. Он рухнул на колени, потом на бок, забился в агонии.

Это произошло за секунды. Грак, увидев падение Барука, взревел от ярости и ринулся вперёд, занося дубину. Коренастый с топориком уже заходил сбоку.

Кай не стал ждать атаки. Он прыгнул навстречу Граку, уходя под удар дубины, которая с свистом прошла над его головой. Он врезался грудью в грудь здоровяка, сбивая его с ног. Они покатились по земле, взбивая клубы пепла. Кай оказался сверху. Он прижал левой рукой дубину, которую Грак пытался выдернуть, а правой с ножом нанес два быстрых удара в шею, ниже каски, которую мародер не носил. Теплая кровь хлынула ему на руку. Грак захрипел, затрепыхался, потом обмяк.

Кай вскочил на ноги, обливаясь кровью врага, нож наготове. Коренастый мародер с топориком замер в паре шагов, глядя на двух мертвых товарищей. Его лицо, освещенное упавшим фонарем, было искажено страхом. Он понял, что столкнулся не с испуганной овечкой, а с волком.

"Дьявол!.." – прошипел он и… бросился бежать. Не к Каю, а прочь, в темноту, спотыкаясь и падая.

Кай не стал преследовать. Он стоял, тяжело дыша, нож дрожал в его руке. Не от страха. От адреналина. От ярости. От внезапного, животного осознания, что он еще жив. Что он может убивать. Что он хочет убивать. Теплая кровь на руке была липкой, отвратительной. Но она была их кровью. Кровью отребья, которое рыскало по могиле его города. Маленькая, жалкая месть. Капля в море ненависти.

Он подошел к умирающему Баруку. Тот хрипел, пуская кровавые пузыри, глаза закатывались. Кай посмотрел на него без жалости. Без ничего. Он наклонился, забрал свой фонарь. Потом обыскал Грака – нашел грязный мешочек с жалкой горстью монет и сухарей. Забрал. Он не был разборчив. Выжить – вот единственная цель.

Он вернулся к своему укрытию, забрал рюкзак. Фонарь погас. Он не стал его зажигать. Луна, пробиваясь сквозь дым, давала достаточно света, чтобы видеть. Он вышел из развалин кузни, шагнул через тело Грака, не глядя на него, и направился к окраине города. К дороге, ведущей в горы. К Пикам Вечного Дыма.

Ночь была еще долгой, но он не мог оставаться здесь. Среди призраков и падальщиков. Среди пепла. Он шел, прислушиваясь к каждому шороху, нож в одной руке, обломок древнего артефакта – холодный и тяжелый – в кармане у сердца. В голове гудела только одна мысль, четкая и ясная, как удар молота о наковальню: Пики. Святилище. Сила. Месть.

Он шел всю ночь. Мимо последних, еще дымящихся развалин Эмберхольма. Мимо трупов, которые уже не вызывали ничего, кроме глухого раздражения. Мимо страха. Он оставил его позади, в пепле. Впереди был только путь. Путь к огню. Путь к молоту. Путь к войне с небесами.

Когда первые, грязно-серые лучи рассвета пробились сквозь вечный смог, Кай стоял на холме за последними руинами города. Перед ним расстилалась холмистая равнина, а за ней – темная, грозная стена гор. Над одной из вершин, самой высокой, клубился плотный, черный дым. Не от пожаров. Казалось, сама гора дышала огнем и пеплом. Пик Вечного Дыма. Цель.

Кай достал обломок. В тусклом свете утра символы казались еще более древними, полными скрытого смысла. Он сжал его.

"Иду, Игнариус, – прошептал он хрипло, глядя на дымящуюся вершину. Голос его был как скрежет камня. – Дай мне огня. Дай мне стали. Дай мне силу сокрушить твоих палачей. Или стань моим первым трофеем на пути к Хеластрону."

Он сунул обломок обратно, поправил рюкзак на плечах и сделал первый шаг по дороге, ведущей в горы. В неизвестность. К началу конца богов. Пепелище Эмберхольма осталось позади, но его пепел навсегда остался в душе Кая. И в этом пепле, вопреки всему, тлела искра. Искра нечеловеческой ярости. Искра будущего Богоборца.