Читать книгу Три раны - Группа авторов - Страница 10

Сойдя с трамвая, Тереса направилась к дому. На углу Хенераль-Мартинес-Кампос она столкнулась со своими братьями-близнецами. Ее удивило, что у каждого из них в руках было по дорожной сумке.

– Куда это вы так торопитесь? Какие-нибудь новости от Марио?

– Нет, пока ничего, – ответил Карлос.

– А ты куда ходила? – высокомерно спросил ее Хуан.

Тереса ответила ему уничижительным взглядом.

– Я первая спросила, куда вы идете. В центре очень неспокойно. Вам бы лучше не выходить из дома.

Близнецы переглянулись краем глаза, и Тереса заметила, как Хуан мотнул головой, подавая знак Карлосу. Тогда она сложила руки на груди, пытаясь надавить авторитетом на двух молокососов, задумавших играть с ней во взрослых.

– Так, мама в курсе, что вы не дома?

Хуан с вызовом посмотрел на нее.

– Есть вещи, которые касаются только мужчин!

– Да что ты! И что же это за такие вещи, которые касаются только мужчин?

– Тебе не понять, вы, женщины, существа недалекие!

Тереса подняла брови, не зная, рассмеяться ли ему в лицо или продолжать сохранять спокойствие, чтобы не раззадорить его еще больше.

– Зато ты все понимаешь.

– Мы собираемся присоединиться к националистам, – вмешался Карлос, стараясь, чтобы его слова звучали твердо. Он был мягче и слабее Хуана.

– Вот ты баран! – презрительно процедил Хуан, сильно толкнув его локтем в бок.

– Можно узнать, кто вдолбил вам в головы этот бред? Это не игрушки. Я только что видела, как двух мужчин застрелили только за то, что у них в чемодане оказались Библия и сутана.

– Ты и правда ни черта не понимаешь, – бросил ей Хуан. – Шайка синдикалистов и анархистов взяла правосудие в свои руки, а ты хочешь, чтобы мы, как трусы, прятались дома взаперти.

– Они только что взяли казармы Монтанья, мятеж почти провалился. Вы собираетесь присоединиться к обреченным.

– Это ложь! Ты совсем как мама, ничего не знаешь и ничего не понимаешь!

– А ты еще молокосос…

И тут Хуан влепил сестре звонкую пощечину.

Оглушенная и униженная Тереса прижала ладонь к щеке, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить брата за ухо и не оттащить его к матери.

– Смирись уже, – продолжил Хуан разгоряченно, не отвлекаясь на ошарашенного брата. – Когда мужчины дерутся, женщине нужно сидеть дома, – он подтолкнул брата. – Пошли, Карлос, нам незачем отчитываться перед человеком, у которого мозгов меньше, чем у комара.

– Папа в курсе, – пробормотал Карлос. – Он согласился, чтобы мы присоединились к восставшим.

Тереса, не отрывая ладони от щеки, смотрела им вслед. Ей было ясно, что именно Хуан подбил брата на эту авантюру, наверняка не погнушавшись никакими средствами, включая оскорбления и унижения. Карлитос всегда был готов следовать за братом хоть на край света. Это сумасшествие нужно было остановить любой ценой. Она бегом взлетела по лестнице и позвонила в дверь. Ей открыла Хоакина, и Тереса тут же спросила у нее про отца.

– Он в спальне.

Тереса ворвалась в комнату без стука. Дон Эусебио выглядел гораздо лучше, чем прошлой ночью. И хотя лицо его все еще было опухшим и полиловевшим, ванная, отдых и успокоительные пошли ему на пользу. Он сидел в кровати, опершись на подушки, в руках у него была книга, очки съехали на середину носа. Неожиданное появление дочери, казалось, вызвало у него удивление и раздражение.

– Папа, я только что видела близнецов…

– Ты забыла, как стучать в дверь, дочка?

– Они сказали, что собираются вступить в ряды мятежников.

– Мать не учила тебя хорошим манерам?

– Папа, они что, действительно это сделают?

– С каких пор я должен перед тобой отчитываться?

– Папа, но они же еще дети!

– Твои братья – мужчины и выполняют свой долг, как настоящие патриоты.

– Восстание провалилось, казармы отбили. Переворот не удался. Они вступят в ряды проигравших.

– Проигравших, ну надо же, – ироничная улыбка больно ранила ее. – Много ты знаешь о том, кто побеждает и кто проигрывает.

– Их же могут убить…

– Разумеется, их могут убить. Но если им суждено умереть, то они погибнут, сражаясь за родину, как настоящие мужчины, – и, махнув рукой, снова взялся за книжку, всем видом показывая, что хочет вернуться к чтению. – Не переживай так за них, они – в хороших руках. Утром ко мне заходил Рамон Пеллисер, единственный, кого волнует, как я себя чувствую. Он сегодня уезжает с семьей в Бургос и предложил твоим братьям вступить в ряды восставших. Пришло время навести порядок в этом бардаке.

– Рамон Пеллисер? Но он же фалангист, весь Мадрид об этом знает.

Тереса была готова разрыдаться. Она не понимала, как отец может обрекать на смерть собственных детей, двух обычных подростков. Это чванливое самодовольство ее убивало.

– Сегодня нам годится каждый, кто поможет отстоять наши права. Я отправился бы с ними, если бы эти подонки не сделали меня непригодным для борьбы. Мои дети вступят в достойные ряды славного войска, которое покончит с поработившим нас сбродом, грабящим нас на каждом шагу и вознамерившимся отобрать у нас все, что, кстати, позволяет тебе жить как принцессе.

– Меня в это не впутывай.

– А тебя и не надо впутывать, дочка, ты уже с нами. Если их не раздавить раз и навсегда, они выгонят нас из наших домов и оставят без всего, хорошо еще, если сохранят жизнь.

– Это не так. Армия подняла мятеж против законно избранного правительства, – она пыталась повторять аргументы, которые использовал против нее Артуро. – Того, за которое голосовало большинство.

– Что бы ты понимала в правительствах, выборах и большинстве. Большинство – это те, у кого есть деньги, если бы это было по-другому, на что жили бы все эти разгильдяи и бездельники, что сегодня портят жизнь благородным людям, бряцая оружием. Оружием, которое, кстати, раздало им то самое, как ты говоришь, законно избранное правительство. Если бы ты не была женщиной, я сказал бы тебе, что я думаю по поводу выборов и большинства, – он на мгновение умолк и сердито махнул рукой. – Ты ничего не понимаешь и ничего не знаешь. Такая же наивная и невежественная, как твоя мать.

– Мятежники восстали против законного правительства. Это государственный переворот.

– Наивная и невежественная, – пригвоздил ее дон Эусебио. – Займись своими делами, работай по дому и молчи, знай свое место. И оставь меня, наконец, в покое.

Тереса глубоко вдохнула, пытаясь сохранять спокойствие.

– Что стряслось? – вмешалась в разговор донья Брихида, услышавшая голоса из гостиной.

– Мама, близнецы собираются сбежать из города и присоединиться к мятежникам. Папа разрешил им уехать с главным фашистом Мадрида Рамоном Пеллисером.

Донья Брихида попыталась приосаниться.

– Я знаю, Тереса. Рамон приходил к нам. С его стороны было очень любезно зайти навестить твоего отца.

– И ты согласна, чтобы близнецы вступили в ряды мятежников?

– В ряды национальной армии, детка, которая хочет восстановить порядок.

– Да вы что, с ума все посходили?

Дон Эусебио беспокойно повернулся, демонстрируя, что разговор утомил его.

– Сделайте милость, выйдите отсюда обе. Мои дети там, где они должны быть. И говорить больше не о чем. Решения в этом доме принимаю я, а объяснений дано более чем достаточно.

Тереса, дрожа от ярости, глубоко вдохнула и вышла в гостиную, оставив мать сидящей у отца на диване. Схватила трубку, чтобы позвонить Артуро, но потом вспомнила, что он сказал ей, что поедет в Эль-Пардо. В растрепанных чувствах она села в кресло. Если бы Марио был дома, он никогда бы не допустил такого.

Шепот мертвых

Хеновева устало смотрела на меня. На лице ее застыла грустная уверенность в том, что в ее возрасте любое прощание может стать окончательным. Дорис проводила меня до двери. Спустившись по лестнице, я вышел на улицу. Январский холод пронизывал до костей. Мое тело сжалось от ледяного озноба, дыхание превратилось в облачка теплого пара, окутавшие лицо. Я посмотрел на часы. Было восемь часов десять минут. Мне захотелось пересечь небольшое расстояние, отделявшее меня от противоположного тротуара, чтобы оказаться напротив подъезда, из которого я только что вышел. Улочка была узкая и короткая, не длиннее пятидесяти метров, проезжую часть от пешеходной отгораживал ряд столбиков. Глядя на только что покинутый многоэтажный дом, я пытался представить себе, каким было это место восемьдесят лет назад: ни уличных фонарей, ни шума машин, ни асфальта, ни столбов, ни закрытых металлическими жалюзи витрин, ни матерчатых навесов, ни кричащих вывесок. Я внутренне содрогнулся, осознав, что Мерседес и Андрес когда-то жили на том самом месте, где сейчас висит реклама «Обедов и завтраков». Моему внутреннему взору представился незамысловатый одноэтажный низкий дом с чердаком или подвалом, крыша, крытая красной черепицей, беленные известью стены, простая обстановка, почти никаких украшений на голых стенах – и все это разнесено вдребезги злосчастной бомбой.

Визит к старушке оказался гораздо интереснее, чем я предполагал. Начало положено. До нашего разговора у меня был только набор разрозненных данных: фотография, два имени, дата, место и несколько малосодержательных писем. И хотя у меня еще оставалось много вопросов, но ящик Пандоры, которым стала для меня фотография Андреса и Мерседес, уже немного приоткрылся. Разволновавшись, я прижал к груди папку с фотографиями и блокнот. Во мне крепла уверенность, что на этот раз я напал на что-то стоящее, на захватывающую и полноценную историю.

Вернувшись домой, я поужинал тем, что Роса приготовила мне утром. Надеясь быстро заснуть, лег в кровать, но, проворочавшись полчаса, снова и снова прокручивая в голове разговор с Хеновевой, понял, что сон прошел, и встал. Взяв папку с фотографией и блокнот, я засел в кабинете. Мне нравился теплый уют этой крошечной комнатки, заваленной книгами в одному мне понятном беспорядке. Помимо переполненных полок в ней стояли удобное кресло для чтения с висящей над ним лампой, большой, насколько это было возможно, и очень функциональный стол из дешевого дерева, на котором располагались мой ноутбук, настольная лампа, стопки книг в хрупком равновесии и небольшая рамка, подаренная мне Авророй на нашу первую годовщину, обрамлявшая написанное красивым почерком одно из самых красивых и лаконичных стихотворений Мигеля Эрнандеса: «Три раны» из сборника «Кансьонеро и романсеро разлук». Эти стихи завораживали меня своей лаконичностью (так много сказано столь малым), какие-то три короткие строфы вместили в себя всю черную суть войны, всех жизней, всех смертей и всей любви.

Мой маленький мирок, в котором все было под рукой. Из этой узкой и тесной комнатки хотелось смотреть на небо, едва различимое в срезе окна. Его вид помогал мне поверить, что я сижу на вершине мира. Я мог оставаться в кабинете взаперти часами, общаясь со своими закадычными друзьями, всегда готовыми поведать одну из удивительных, завораживающих, невероятных историй, подаривших им бессмертие: Сервантес, Асорин, Бароха, Гальдос, Толстой, Виктор Гюго, Дюма, Марсе, Варгас Льоса, Капоте, Луис Мартин Сантос, Ана Мария Матуте, Муньос Молина, Хавьер Мариас и многие, многие другие терпеливо дожидались меня там, грудились вокруг меня. Их молчаливая беседа увлекала меня настолько, что я уже не нуждался в ином общении. Они были подобны верным союзникам, хорошим товарищам, не просившим ничего взамен своей дружбы, готовые прийти на помощь в любой час, в любой момент. Достаточно было протянуть руку и коснуться их, чтобы они откликнулись на мой зов и подарили мне свои литературные объятия, утешив, успокоив, развеселив, уведя за собой на воображаемую прогулку по незнакомым местам, приоткрыв завесу чужих жизней, чужих приключений, чужих страстей, позволив прожить и прочувствовать их.

Мой взгляд зацепился за окно новых соседок. За кружевными занавесками горел мягкий, желтоватый, теплый свет, словно угнездившийся в полумраке комнаты. Я посмотрел на часы, была четверть третьего ночи. Бессонница и ночная тишина позволили мне спокойно раскачиваться на волнах собственного подсознания. Я внимательно перечитал свои записи, переписал все начисто и упорядочил. Затем надолго задумался. Первоначальная эйфория прошла, и я осознал, что на руках у меня ничего нет, всего лишь несколько дополнительных штрихов к портрету моих новообретенных персонажей, ниточек, ведущих в никуда, в тупик, ничего такого, с чего можно было бы начать историю… Или все-таки что-то было? Я вспомнил, что сказала Хеновева, прежде чем распрощаться со мной: «Мертвые могут говорить». Так, может, эти люди на фотографии сами хотели рассказать мне свою историю? Взяв в руки фотографию, я начал пристально разглядывать ее, пытаясь увидеть, что прячется за их взорами, услышать хоть одно слово, готовое сорваться с их полуоткрытых в улыбке губ.

Подняв глаза, я заметил за мутным стеклом по ту сторону двора удивительное лицо той самой странной девочки, пристально смотревшей на меня. Я на мгновение отвернулся, чтобы взглянуть на часы, и увидел, что было пять минут четвертого. Когда я поднял взгляд обратно, в окне уже никого не было. Я растерянно поморщил лоб, пытаясь понять, было ли это на самом деле, или же девочка просто мне причудилась, и устало вздохнул. Затем перечитал письма Андреса, обдумывая каждое его слово, чтобы убедиться, что ничего не пропустил, не потерял никакой подсказки, которая могла бы рассказать что-то еще об их жизни. Наконец, с неясным чувством человека, потерпевшего поражение, встал со стула и потянулся. Было четыре с четвертью. Сон снова навалился на меня. Выключив свет и направившись к выходу из комнаты, я еще раз посмотрел в окно соседнего дома: в нем все также горел теплый желтый свет. За легким тюлем мелькнул неясный силуэт, качнув занавески. Я впился взглядом в лампу напротив, выжидая, не произойдет ли что-то еще, но веки мои дрогнули и начали закрываться.

Стоило моей голове коснуться подушки, а глазам – закрыться, погрузив меня в забвение сна, как моим сознанием завладели Андрес и Мерседес: я видел, как они смеются, разговаривают, но сам при этом был в стороне, как зритель в театре, оставаясь в полной тишине наблюдателем, посторонним. И вдруг почувствовал, что мою ладонь сжала другая, маленькая, худая и хрупкая, и потянула меня к ним, чтобы разбить разделявшую нас стену и связать друг с другом. Я посмотрел вниз и увидел в неясной дымке сна пяти– или шестилетнего ребенка. Радостно улыбаясь, он тянул меня вперед, пока мы не оказались перед парой. Андрес обернулся ко мне и протянул руку, Мерседес стояла рядом и улыбалась. Я почувствовал, что мое тело мне не подчиняется. Андрес что-то говорил, не убирая руки, а я не двигался, не в силах ее пожать, услышать его голос, не долетавший до моих ушей. Его губы двигались, немые слова летели ко мне. Я попробовал заговорить, но из моего рта не доносилось ни звука, голос не шел, не мог выбраться из горла. Я изо всех сил попробовал произнести хоть что-то, крикнуть Андресу, что ничего не слышу. Из моих грез меня вырвал совсем другой голос: он заставил моих персонажей броситься в пропасть на самом краю сновидения. Я в панике открыл глаза и услышал тихий, но энергичный женский голос, вещавший о том, какая сегодня в Мадриде температура и какой будет погода в течение дня. Посмотрев налево, я увидел экран радио с будильником, на котором было восемь часов и одна минута, и понял, что слышал ведущую прогноза погоды, на смену которой уже пришел какой-то мужчина.